– Ты разве не слышал, darling, он же сказал, что мы можем воспользоваться шкафом в прихожей, или комодом, который стоит в коридоре.
Darling посмотрел на неё, сидящую в кресле совершенно прямо, в задумчивом напряжении.
– Я пробыла в Милане семь дней, сделала кучу снимков, но ни строчки не написала. Здесь будет то же самое. У меня нет способностей к сочинительству.
Он подошёл сзади, и погрузил пальцы в её пышные волосы. Расслабившись, она зажмурила глаза, и откинулась на спинку кресла.
– Чтобы написать про Венецию, совсем необязательно сюда приезжать. Стивенсон писал свой «Остров сокровищ», будучи прикованный к постели. Он представлял себе морские волны, глядя на складки своей простыни. Тут, в Венеции, жили и работали Хемингуэй, Генри Джеймс, Сомерсет Моэм; известные режиссёры отсняли здесь кучу фильмов. После них бедняжке Имоджин ничегошеньки не осталось. Что бы ты не написала, это уже было кем-то написано и отснято.
Она выгнулась, сильнее упираясь головой в его пальцы, которыми он её массировал.
– Что же мне делать, sweetheart?
– Взять что-нибудь из других журналов, желательно заграничных, переставить знаки препинания, добавить немного своих мыслей, и получится неплохая статья. Так делал один мой одноклассник, в школе у него были неудовлетворительные оценки по русскому и литературе, и конечно же, он стал впоследствии известным репортёром.
– Давай поконкретнее, что я должна написать?
– А что ты должна написать…
На мгновение его пальцы остановились, и она пошевелила головой, заставляя продолжить массаж.
– …все только и пишут про то, что Венеция – романтическое место, куда съезжаются влюблённые со всего света. Особенно весной. А ты напиши, что сюда надо ехать в декабре, когда город не заслоняют собой толпы ротозеев с камерами, а молодёжь не слюнявит друг дружку по всем мостам. Быть здесь нужно непременно одной или одному, чтобы ничто не отвлекало от созерцания города. Только так можно почувствовать Венецию, пропитаться её атмосферой.
Она открыла глаза:
– Где ты прочитал такую дичь?
– В одном глянцевом журнале, и, кажется, он сохранился, валяется на даче.
Она попросила, чтобы он нашёл этот журнал и выслал ей. Переодевшись, они вышли на прогулку.
Они брели по лабиринту зданий, странных перекрёстков, уединённых внутренних двориков, тупиков. Имоджин захотелось увидеть «знаменитый дом, который есть на всех картинах про Венецию». Когда Андрей спрашивал прохожих, как пройти к Дворцу Дожей, ему неизменно отвечали: «Идите прямо», и неопределённо махали рукой. Самое интересное, что в этом городе нет ничего «прямого». И они двигались дальше узкими переулками, поражающими своим немым выражением, в которых шаги редкого прохожего звучали как будто очень издалека. Они звучали и умолкали, их ритм оставался как след и уводил за собой воображение в страну неведомых грёз. Вода странно приковывала и поглощала все мысли, так же как она поглощала там все звуки, и глубочайшая тишина ложилась на сердце. На каком-нибудь мостике через узкий канал можно было забыться, заслушаться, уйти взглядом надолго в зеленое лоно слабо колеблемых отражений.
– Ты можешь разбить статью на несколько частей. Первая: «Венеция Хемингуэя», и вкратце о том, что он тут делал и о чём писал. Затем: «Венеция ещё какого-нибудь дяди Васи», и его мысли по этому поводу. Далее: «Самый кинематографичный город Европы – Венеция глазами таких-то режиссёров». И последний пункт: «Моя Венеция», в нём ты описываешь как декабрьская смурь помогла тебе постичь этот удивительный город.
– Я лучше перепечатаю ту статью, что ты мне пришлёшь, darling. Вникать во все эти премудрости – кто что там накропал про Венецию, это слишком муторно.
– Кажется, мы приближаемся, – предположил Андрей, заметив, что прохожих заметно прибавилось.
Открыв фотоаппарат, Имоджин сфотографировала узенькую улочку с множеством ярко освещённых витрин магазинов, вдоль которых с обеих сторон симметрично тянулись ярко-красные ковровые дорожки.
Действительно, пройдя немного, они вышли на Piazza San Marco, неописуемую комбинацию разнообразных элементов, пропорций, и, даже казалось, отголосков удивительных событий. Слева мерцал цветными отблесками собор с многочисленными башенками, пять порталов его главного фасада были увенчаны мозаичными тимпанами. Это был собор Сан-Марко, а рядом с ним красовался Дворец Дожей. Прямо поднималась высокая башня с колокольней и золотым флюгером – Кампанила.
Полчаса потребовалось, чтобы, обойдя площадь, идентифицируя каждое здание с изображением в путеводителе, выйти к лагуне, на набережную, украшенную двумя колоннами – Сан-Марко и Сан-Теодоро. Эти колонны обозначали место, где проходили публичные казни.
Далее шли частоколом шесты с пришвартованными гондолами, в перспективе над водой возвышался изящный классический фасад церкви San Giorgio Maggiore на одноимённом острове, а рядом – похожие на театральные декорации постройки острова Джудекка, самую интересную из которых, церковь Реденторе, украшали две башенки, напоминающие минареты.
Море голубело на горизонте, и сверкающая зеленоватая волна, слегка отороченная пеной, разбивалась о камень. Небо в лёгкой влажной дымке замыкало округлый горизонт. Имоджин без устали фотографировала. Ветер, дувший с лагуны, играл оборками её юбки.
Когда она закончила, они двинулись через мост Ponte della Paglia, с которого хорошо виден знаменитый Ponte dei Sospiri, мост Вздохов, высоко над каналом соединяющий Дворец Дожей с тюрьмой; и далее по Riva degli Schiavoni (Славянской набережной).
На каждом шагу попадались виды, так и просящиеся в кадр, и Имоджин поминутно щёлкала камерой.
– Кто-то говорил, что терпеть не может достопримечательности, кто бы это мог быть?! – шутливо заметил Андрей.
– Это я по работе снимаю.
– Нет, я просто говорю, мне здесь тоже нравится гораздо больше, чем в других городах.
Там воспринимаются отдельные достопримечательности, а здесь всё вместе – вода, воздух, дома и памятники, создают цельный образ.
Стемнело, когда они набрели на уютный ресторанчик на одном из каналов. Меню оказалось столь запутанным, что Имоджин, изрядно проголодавшаяся, доверила Андрею выбор блюд. Он заказал морского окуня в ризотто, лазанью, и Prosecco, венецианское белое шипучее вино.
Когда они, чокнувшись, выпили за приезд, она сказала:
– Ты будто не любовницу привёз зависнуть, а приехал – я не знаю, со своей девушкой, или невестой. Ты совсем не похож на женатого мужчину, Andrew, такое впечатление, будто ты холостяк. Не дёргаешься по поводу жениных звонков.
Он сразу не нашёлся, что ответить. Немного помолчав, сказал:
– Во-первых, насчёт звонков. Зачем дёргаться, если тебе известно про жену? Насчет поведения вообще – я советовался по поводу свадьбы со всеми своими друзьями и родственниками. Один человек сказал мне: «Горел бы желанием, никого бы не спрашивал. Нелюбимая жена и рыба без соли одинаковый вкус имеют». Я не обратил внимания на эти слова, и никогда не вспоминал. Могу сказать точно: тогда у нас была любовь. А потом произошло событие, которое я стараюсь не вспоминать. Тут был замешан ещё один человек… девушка, её больше нет, она ушла. В общем, с тех пор я чувствую себя холостяком.
Он пил крупными глотками, вино в его бокале быстро убывало.
– Опять же, что такое семья? Если отвлечься от общепринятого определения – «семья – ячейка общества», то можно дать другое определение: «минимальное неделимое сообщество, в котором человек себя чувствует максимально комфортно». В этом сообществе он наиболее искренен и открыт, члены сообщества знают максимальное количество тайн. Этого индивидуума никто так хорошо не знает, как они, его ближайшее окружение. Как тут не вспомнить сицилийские кланы? Какой-нибудь дон Корлеоне, неужели его жену можно рассматривать как члена семьи? Это скорее фабрика по изготовлению детей, которые – далеко не все – станут полноценными членами клана. Люди образуют группы, куда входят необязательно родственники, но только те, кто полностью доверяет друг другу. Вот они-то и составляют неделимую ячейку, которая противостоит миру. Основная масса людей не имеет такой семьи – переходя из сообщества в сообщество, человек вольно или невольно предаёт тех, кто ему близок. Например, с женой обсуждает в плохом свете друзей и сослуживцев, с друзьями и любовницами обсуждает жену, у зубного врача или автослесаря обсуждает всех предыдущих, и так далее. Поэтому я так подчеркнул: «неделимая ячейка» – это когда один член сообщества может полностью передать свои полномочия другому, не опасаясь измены.
