— Так рано у тебя дела? — улыбаясь, поддразнила его Дженни Ли.

— Да. И срочные! — ответил Роб.

— Ранней птице червяк достается, правда, детка? — заметила мама.

— Уж кто наверняка ранняя птица, так это наш Жирный Гас! — сказал Роб. — И мне известна одна особа, которая любит ранних птиц.

— Если я угадаю, как ее зовут, ты мне свистнешь? — спросила мама.

— Э, нет! — засмеялся Роб. — Ты меня в эту историю не втягивай! Да я и свистеть-то не умею. Вот Гас — тот уж посвистит! — Роб поцеловал мать, похлопал Дженни Ли по щеке и выскочил на улицу, полную радостной музыки весеннего утра.

Ноги быстро помчали его к дому, где жили Бен Реглин и миссис Сара Реглин, а хорошенькая мисс Айда Мэй Реглин-Сладкая проводила субботу и воскресенье. Роб подошел к дому, постучал в дверь и стал ждать, чувствуя, как в груди колотится сердце. Он надеялся, что ему откроет сама Аида Мэй. Так и случилось—дверь открыла она. Девушка казалась удивленной, и в первый миг Роб замер от испуга, но потом увидел, как лицо ее осветила прелестная улыбка; улыбались ее глаза, губы — все, все улыбалось в ней.

— Вот так сюрприз! Ты совсем не хочешь больше нас знать!

Робу ее слова показались райским пением.

— Доброе утро, Айда Мэй. Как поживаешь? Как твоя мама и Бен?

— Очень хорошо, Роб, спасибо. У нас все в порядке. А ты прямо пышешь здоровьем. Как твои родные?

— Да ничего, не жалуются. Я вроде самый неудачливый.

Айда Мэй засмеялась. Она была сама весна. Робу хотелось тут же обнять ее и привлечь к себе.

— Может, зайдешь позавтракать? — спросила Аида Мэй. — Мы с мамой сегодня лентяйки. Только накрываем на стол, А Бен давным-давно ушел искать работу.

— Нет, спасибо, Айда Мэй. У меня нет ни минутки лишней. Спешу в гостиницу. Я забежал узнать, свободна ли ты сегодня вечером. — Он тяжело перевел дух и весь напрягся.

— К сожалению, я уже условилась, я приглашена, — ответила Айда Мэй. — Собираюсь на концерт в Мэйкон.

— Хочешь, я возьму машину у мистера Майлза и поеду с тобой? — предложил Роб. — Как ты на этот счет, а? Я ведь люблю концерты. — В его голосе была мольба, в глазах — отчаяние.

Айда Мэй участливо заглянула ему в лицо,

— Но, Роб, я уже обещала.

— О!

— Очень жаль, Роб. Я ведь не знала, что ты придешь.

Он ответил, принужденно улыбаясь:

— Ну ничего, мисс Сладкая. Может быть, поедем в другой раз. Передай привет твоей маме и Бену! — Затем повернулся и, пройдя несколько шагов, стал спускаться по ступенькам. Сейчас он не замечал ни зеленого плюща, обвивающего веранду от перил до крыши, ни сладкого аромата жимолости, ни первых весенних цветов в палисаднике — роз и распускающихся лилий. Весна для него умерла, не успев даже родиться.

— Роб, Роб!

Он поспешно обернулся. Зовет или это ему послышалось?

— А завтра вечером ты занят, Роб?

— Ты знаешь, Айда Мэй, что я работаю до восьми.

— Ну, как только кончишь работать, приходи. Если мистер Майлз даст машину, поедем покатаемся, в общем что-нибудь придумаем. А после ты меня отвезешь в школу.

Роб вернулся на веранду, схватил Айду Мэй за руки и, просияв, заглянул ей в глаза.

— Хорошо, мисс Сладкая, я буду у тебя завтра вечером. — С башни ратуши в центре города донесся музыкальный бой часов. «Без четверти восемь, — подумал Роб. — Сейчас надо бежать, иначе не поспею на работу».

Вечером Роб отправился к Ричарду Майлзу проведать его и попросить на воскресенье машину, но оказалось, что Ричард уехал до понедельника в Атланту.

В воскресенье была чудесная, ясная погода, такая, какая и должна быть в воскресный день. Роб работал с лихорадочным волнением, то и дело поглядывая на большие часы в вестибюле. Только бы не очутиться где-нибудь на верхнем этаже, когда пробьет восемь, потому что он откажется работать даже лишнюю минуту, кто бы там его ни заставлял. Он только что проводил в номер приезжего и, вернувшись на свой пост, взглянул на часы: четверть второго! А ему-то казалось, что уже по крайней мере шесть. Остается еще почти семь часов до конца работы. Около половины третьего он побежал в раздевалку, решив, что уже наверняка восемь. Ему так не терпелось уйти из гостиницы к Аиде Мэй, что даже ноги заныли, во рту пересохло и начало стучать в висках. Нет, он больше не может ждать! Роб нашел Лероя и пожаловался, что у него ужасная головная боль и, видимо, жар; он не в силах больше работать и просит отпустить его. Лерой ответил: «Попробую что-нибудь устроить» — и, когда Роб вернулся к нему через несколько минут, сказал: «Ладно, иди. Передай матери — пусть хорошенько тебя полечит».

Лерой никогда еще не встречал такого необыкновенного больного, как этот. Старик покачал головой и усмехнулся про себя, увидев, как Роб в тот же миг резво помчался по коридору и вниз. Наспех помывшись, он начал переодеваться, и его темное лицо сияло такой радостью, точно всякую боль рукой сняло.

Он явился к Айде Мэй в начале четвертого вместо половины девятого, но она была уже одета и ждала его.

Они пошли рядом по Главному шоссе; направо и налево тянулся лес, и в нем царила весна. Роб был теперь высокий, красивый темнокожий юноша, уже испытавший труд, лицом очень похожий на мать: те же узкие, пристально глядящие глаза, обрамленные длинными черными ресницами, резко очерченный нос и нервные губы. Айда Мэй — стройная, с низкой талией — была тоже довольно высока ростом — пять футов шесть дюймов; глаза ее, большие, темные, беспокойные, не изменились с детства, и красивый изгиб рта, нос и кругленький подбородок оставались такими же, какими запомнились Робу с ранних лет.

Еще когда они малышами учились вместе в первом, втором и третьем классах, Роб по-своему любил ее. «Щенячья любовь», — говорили взрослые. Роб вспоминал, как хорошела Айда Мэй с годами и как рано начали ухаживать за ней старшие ребята, а он безмолвно страдал от мучительной ревности. Он вспоминал свой побег из дому, вернее, попытку убежать, и как тогда Айда Мэй просила его поделиться с ней своим горем, но он ничего не хотел ей говорить из гордости и из любви к матери. Он вспоминал, как обычно после занятий провожал Айду Мэй домой и нес ее книги; но особенно ясно запомнился ему тот день, когда он получил от нее письмо, касающееся Бетти Джейн Кросс.

Они остановились, Роб пристально посмотрел на ее выразительное коричневое лицо, заглянул в глаза и взял обе ее руки в свои.

— Давай свернем с дороги, войдем в мой лес. В это время года там особенно красиво.

— Сомневаюсь, удобно ли это, Роб. Ты знаешь, как любят сплетничать про учительниц. Нам приходится следить за каждым своим шагом. Тем более в деревне. Ты себе даже не представляешь.

— Нет, Айда Мэй, представляю. И просто иной раз удивляюсь: черт возьми, почему это люди такие злые и такие отсталые?

Она иронически усмехнулась:

— Мир жесток к неграм и негритянкам. Роб стиснул ее руку.

— Ну как, мисс Сладкая, хочешь погулять в собственном лесу Янгблада?

Оба смотрели на лес, одетый пышной яркой зеленью.

— Я хотела бы погулять в твоём лесу, Роб, но…

— Ну так пойдем, и не тревожься! — сказал он. — Никто ничего не узнает. Мои лесные друзья никому не разболтают.

Она рассмеялась.

— Что ж, пойдем.

Они гуляли и разговаривали, потом, умолкнув, прислушивались к лесным звукам. Все здесь заросло буйной зеленой травой, кругом высились, сверкая изумрудной листвой, старые и молодые деревья и совсем юная поросль; повсюду пестрели полевые цветы, пели птицы, назойливо стрекотали сверчки и кузнечики и всякие невидимые твари под ногами. Высоко на тополе трудолюбивая, как пчелка, малиновка вила себе гнездо; птица пересмешник оглашала лес причудливыми звуками; две белочки играли друг с другом в прятки. Роб и Айда Мэй были так очарованы красотой леса, что позабыли обо всем. Счастливое, пьянящее чувство свободы охватило Айду Мэй. Они вышли на маленькую полянку, расчищенную кем-то, по всей вероятности для пикника, и тут остановились под елью.