Роб не хотел оскорбить ее, но страсть оказалась сильнее разума; пусть Айда Мэй будет сейчас женщиной, а не учительницей. Чувствуя инстинктивно, что она отстраняется от него, Роб, сам того не желая, повернул ее к себе лицом, схватил в объятия и впился губами в ее губы; еще мгновение Айда Мэй пыталась сопротивляться, бормоча: «О господи!» Но вдруг, ослабев, она прильнула к нему гибким шелковистым телом и крепко обвила его руками, словно для того, чтобы никогда уже больше не разлучаться с ним, и их дыхание слилось, и любовь была неистовая, и любовь была нежная, и от любви было больно, и от любви было сладко, потому что эта была молодая любовь… А тени, сгущаясь, спешили укутать лес Янгблада темной пеленой…

Айда Мэй покоилась в объятиях Роба, и он был так несказанно счастлив, что ему хотелось кричать от радости. И он был поражен, когда услышал рыдания и почувствовал на своей щеке ее горячие соленые слезы.

— Что с тобой, любимая? Ты плачешь?

Она отрицательно покачала головой и вытерла слезы об его рубашку.

— Да что же с тобой, скажи? — Роб был в таком упоении, что не мог даже представить себе, почему она плачет.

— Ничего, — ответила Айда Мэй, пряча лицо.

— Айда Мэй, солнышко, скажи, что тебя расстроило?

— Вдруг что-нибудь случится? А вдруг? — прошептала она.

— Но что может случиться?

— Ну как же, Роб, а вдруг — ребенок? — Она порывисто села. — Как мне тогда быть, я умру, кажется, со страху!

Роб обнял ее опять.

— Не плачь, дорогая, не бойся, я тебя не оставлю, ты не одна; нас ведь теперь двое. — Он стал целовать ее губы и глаза, большие, карие, мокрые от слез.

Айда Мэй покачала головой.

— Ну зачем же плакать, дорогая?

Не ответив, она снова вытерла лицо о его рубашку.

— Скажи мне толком, Айда Мэй, что с тобой?

— Если что-нибудь случится, Роб, одну меня будут осуждать. Весь город будет винить только меня, потому что я женщина. Меня мигом выгонят с работы. — Она оттолкнула Роба и сердито глянула на его смущенное лицо: он, он во всем виноват!

Роб не знал, что и сказать. Ведь вот только что оба они были беспредельно счастливы, и вдруг такая перемена! Но Роб понимал, что Айда Мэй говорит правду. Он вспомнил маленькую Терезу Гейнз, и у него заныло сердце. Это была самая славная, самая тихая девчушка у них в школе. Сидела всегда на уроках с таким невинным, робким видом, как дитя малое, и вдруг словно бомба разорвалась — весь город стал поносить ее на все лады, заговорил о ней как о величайшей преступнице. И такая она, и сякая, и развратная, и бессовестная — и все потому, что бедная маленькая Тереза оказалась беременной. Ее выгнали из школы, и любой и каждый позорил ее, как только мог. Но никто ни единым словом не осудил Джонсона Живые Мощи, который обесчестил ее и с перепугу удрал из города, спрятавшись в товарном вагоне. Роб слышал, как старуха Сара сказала по этому поводу маме:

— Вот какие они, теперешние потаскушки, готовы перед каждым задирать подол!

Ох, и напустилась же на нее мама:

— А Джонсон что? О нем вы помалкиваете?

— Он бы не посмел, если бы она не завлекала его! — возразила старуха.

— О господи, нашли простачка! — возмутилась мама. — Вы еще, чего доброго, Сара, скажете, что крошка Тереза лишила его невинности! Вот бедняга парень!

В тот же вечер мама пошла к Терезе и отчитала ее отца за то, что он хотел выгнать дочь из дому, да так отчитала, что тому стало стыдно. Вернувшись домой, она сказала Робу и Дженни Ли:

— У женщин совсем не райская жизнь в этом мире. Поймите это вы оба, особенно ты, Роб. Никогда не покушайся на женскую честь, сын! А уж если совершишь нечаянно грех, будь мужественным и бери ответственность на себя. Куда теперь деться бедной маленькой Терезе? Мальчишка побаловался и бросил ее — мучайся, мол, одна. И никто помочь ей не хочет, даже бог и тот не внемлет.

Джо попыхивал своей пахучей трубкой и пристально глядел на сына.

— Роб, на всем божьем свете нет человека лучше, чем наша мама, ты это сам знаешь. И мама — женщина. Так вот, если ты завтра или когда-нибудь вздумаешь обидеть женщину, потому что у мужчин больше прав, вспомни о своей маме. Женщины… женщины… женщины… Господи спаси и помилуй!

А они — Роб и сестра — только кивали…

Айда Мэй села в сторонку и опять заплакала, глаза ее были полны страха. Нет, никогда он не заставит Айду Мэй страдать из-за него. Никогда, никогда! Он притянул ее к себе и сказал каким-то чужим, хриплым голосом:

— Ничего не случится, Айда Мэй! Ничего не случится! Мы же рано или поздно поженимся. А если даже что-нибудь случится, тогда мы это сделаем раньше, а не позже.

— Но мы ведь еще так молоды, Роб! — возразила она.

Айда Мэй словно читала его мысли. Он тоже подумал, что они еще слишком молоды, чтобы помышлять о детях. Ведь он мечтает о колледже, о том, чтобы стать адвокатом. Роб принужденно засмеялся.

— Мы достаточно взрослые, чтобы отдавать себе отчет в своих поступках — сказал он. — Если мы настолько взрослые, чтобы завести ребенка, то уж будем настолько взрослыми, чтобы создать семью!

Роб старался найти какие-то слова, чтобы успокоить ее. Сегодня она была такой милой, такой прелестной, просто необыкновенной! Ему не хотелось, чтобы счастливый день в лесу Янгблада так печально кончился. Он мучительно размышлял, как бы ее утешить. Но в мозгу вертелась только одна фраза, и только ее он и мог выговорить:

— Я люблю тебя, радость моя, ты же знаешь, что я тебя люблю!

А девушка именно это и хотела слышать, хотела, чтобы он повторял это без конца, потому что она всем сердцем любила Роба.

Когда Роб на следующий день пришел на работу, все товарищи начали подтрунивать над его головной болью. Элмо сказал:

— Наш Янгблад, наверно, побывал у самого лучшего врача в городе. Посмотреть на него сегодня, так он здоров как бык!

— Знаем мы этого врача! Он лечит от всех болезней, правда, Янгблад? — ухмыльнулся Эллис. — Ты такой довольный, как обезьяна, когда она грызет земляные орешки.

Примерно через час Роба вызвали к управляющему. Он сразу вспомнил, что недавно вечером на улице Оскар Джефферсон предупреждал его. Наверно, мистер Бьюсси собирается его уволить. Иначе зачем бы он стал вызывать к себе? Роб вошел в кабинет и выжидательно остановился. Управляющий, одетый очень небрежно, сидел за письменным столом, уткнув нос в бумаги. Он даже не поднял головы, хотя знал отлично, что Янгблад здесь. Роб это понял. Только спустя несколько минут мистер Бьюсси глянул на Роба, но тут же снова занялся своими бумагами, затем протянул руку к телефонной трубке. Роб вспыхнул от гнева, страх мгновенно исчез. Он сел на стул. К дьяволу мистера Бьюсси! Раз болят ноги, он будет сидеть.

Прошло еще довольно много времени, пока белый посмотрел на Роба опять, но посмотрел так, будто не знал, кто это и зачем пришел. Он хотел взглядом заставить Роба встать, но Роб даже не шевельнулся.

Наконец мистер Бьюсси заговорил:

— Подойди сюда, Янгблад! Я не хочу кричать, чтобы все нас слышали.

Роб поднялся, шагнул к управляющему и застыл в ожидании — высокий, злой, опасный.

— Доволен ты своей работой, Янгблад?

— Вполне, мистер Бьюсси.

— Есть у тебя какие-нибудь жалобы?

Робу хотелось ответить, что у него миллион жалоб, но он вспомнил замечание Эллиса о том, что в одиночку бесполезно жаловаться: выгонят—и все. Что в этом толку? Через пятнадцать минут какой-нибудь бедняк негр с радостью займет его место.

— Нет, сэр, — сказал Роб.

— Ты не лжешь, малый? — Нет, сэр.

— Говорят, что в нашем городе появился неизвестный негр, который разъезжает повсюду в новеньком паккарде. Ты знаешь что-нибудь о нем?

— Нет, сэр.

— А другие говорят, что это не негр, а высокая, красивая негритянка, — все толкуют по-разному. Ты в самом деле не знаешь и не слышал ничего?

Чего этот крэкер добивается? Какой-то негр, автомобиль…