Ровно в восемь тридцать занавес раздвинулся, и дети встали со своих скамеек. На сцену вышел Ричард Майлз с Джозефин Роллинс, и постепенно зал затих. Мисс Роллинс села за рояль и начала играть американский национальный гимн. Все поднялись и запели первый куплет:

В зале еще продолжали стоять, когда из-за кулис появился священник Ледбеттер. Он простер руки вверх и призвал благословение божие на аудиторию:

— Мы собрались, о господи, воздать должное чернокожим мужчинам и женщинам и исполнить негритянские религиозные пески, которые наши предки подарили этой великой стране во дни рабства египетского.

Наконец замерли последние возгласы «Аминь!» В огромном великолепном зале погасли почти все огни, и Роберт Янгблад, сидевший слева от хора, встал с горделивым достоинством и, волнуясь, шагнул на середину сцены. Он был одет по-праздничному — в темно-синий костюм. Он посмотрел в зал, перед ним мелькнули лица матери, отца, Айды Мэй Реглин, Жирного Гаса и еще тысяча других — белых и черных, темно-коричневых и светло-коричневых. Роб кашлянул, поглядел невидящими глазами на лист бумаги, который держал перед собой, открыл рот и попытался заговорить, но не мог. Лицо мальчика покрылось капельками пота. Он облизал губы, сделал еще попытку и, услышав собственный голос, по крайней мере на миг поборол страх.

— По словам Фредерика Дугласа, самого величайшего из американцев настоящего и прошлого, негритянские религиозные песни были музыкой — красивой, глубокой, богатой мелодиями, выражавшей мольбу и жалобу людей, чьи души горели неукротимым гневом. Каждый звук этих песен был обвинительным приговором рабству и мольбой, обращенной к богу, избавить народ от оков. Так зародились негритянские религиозные песни. — Детский голос дрогнул. Роб прочистил горло. — И такова песня «Никто не знает, как тяжко мне», которая будет сейчас исполнена нашим хором.

Роб повернулся и, шатаясь, пошел к своему месту. Сердце его громко стучало. Мисс Роллинс сыграла первые аккорды. И вот уже вступают певцы — альт Уилабелл Бракстон… сопрано… тенора… Голос Дженни Ли и голоса ребят, старающихся петь баритоном и басом… Все девочки — в белых платьях, мальчики — в белых рубашках и темных брюках. Замечательно…

Кончив песню, исполнители сели, и мистер Майлз тоже, а Роб опять вышел на середину сцены. Возгласы «Аминь!» и «Да, господи!» явственно раздавались в зале, и Робу передалось настроение публики. Взоры всех были устремлены на него. Он стал говорить громче:

— В те мрачные времена, когда в стране существовало рабство, негритянский народ был настолько угнетен, что не мог уже более терпеть. Негры хотели быть свободными и пользовались малейшей возможностью, чтобы вырваться из оков и бежать. Вместе со своими белыми и чернокожими друзьями на Севере они организовали «тайную дорогу», которая шла от самого Дикси до Канады, и слагали религиозные песни про эту дорогу, слив в них воедино свою веру в бога и свое непреклонное решение добиться свободы. И они пели эти песни при хозяевах-рабовладельцах. Одна из таких прекрасных песен — «Спустись, желанная колесница».

Голоса певцов перестали дрожать и звучали чисто, как воскресный колокол. Роб был захвачен содержанием и мелодией этой песни и настроением, царившим в зале. Кто-то возглашал «Аминь», кто-то всхлипывал. Совершенно забыв свой страх, Роб, косолапо ступая, вышел на авансцену.

— Чтоб меня унести домой… — повторил он. — Домой — это означало на небо. Но и не только на небо. Домой — это означало также — на Север, в страну обетованную. Уйти от рабских оков, уйти от бича надсмотрщика, уйти от нечеловеческой жестокости. — До Роба долетали из зала голоса его соплеменников: «Господу слава! Отец небесный!», «Да… да… да…» — И при первой же возможности попасть на этот «поезд славы», — договорил Роб, — чернокожий невольник «летел тайком к Иисусу».

Роб услышал голоса Дженни Ли и Уилабелл, потом грянул хор; и песня вздымалась и падала, как перекаты волн невидимого океана, и нежная, печальная мелодия переворачивала душу, и он пламенно любил свой народ.

Господь меня зовет, Громом небесным зовет. Труба прозвучала в душе моей, Недолго мне жить на земле. Улечу тайком, улечу тайком, Улечу тайком к Иисусу. Улечу тайком, улечу домой, Недолго мне жить на земле.

Рассказав содержание следующей песни, Роб вернулся на свое место, еле сдерживая слезы при звуках голоса Бру Робинсона, который запевал:

Потом он снова направился к рампе, и дрожь пробежала по его спине, когда он услышал в зале плач и заметил, что двое мужчин в проходе успокаивают плачущую женщину.

— В мрачную пору рабства мужчин и женщин продавали, как скот. С аукциона. Но вот Авраам Линкольн подписал прокламацию об освобождении негров, и тогда родилась новая песня:

Затем был объявлен антракт.

— Молодец, мой мальчик! — воскликнула Лори. Робу хотелось обнять и поцеловать маму, но он этого не сделал, потому что не совсем еще забыл обиду.

Сара Реглин подошла к Уилабелл Бракстон и сказала:

— Маковка моя, у тебя же ангельский голосок! Ричард Майлз почти ни с кем не разговаривал.

Взволнованные голоса певцов и воодушевление в зале придали ему небывалую силу и мужество. Но он видел также сердитые лица белых гостей и заметил еще в начале концерта, что некоторые белые уходят, в антракте же они покидали зал группами, и это явно грозило бедой. А тут еще присутствуют заведующий отделом народного образования и мэр города! Они стояли с Беном Блэйком в углу зала и что-то ему говорили, и Ричарду было нетрудно догадаться, о чем именно они говорят. Мистер Блэйк, кипя от негодования, поднялся на сцену.

— Почему меня заранее не поставили в известность? — грубо закричал он.

— Не хотелось обременять вас мелочами, — спокойно ответил Ричард Майлз. — Я был уверен, что вам понравится.

— Понравится? Да как это может понравиться? Да это… это… это оскорбление граждан Кроссроудза!

Вот что это такое! — кричал директор. Потом он все-таки снизил тон, боясь, что его могут услышать. — Я заходил к вам достаточно часто, регулярно присутствовал на репетициях. Но я не видел…

Он замолк, так как в этот момент подошла Лори Ли Янгблад.

— Разрешите поздравить вас всех троих. Мистер Блэйк, такого прекрасного вечера у нас еще никогда не было. Я это говорю вовсе не потому, что в нем участвуют Роб и Дженни Ли. Представляю себе вашу гордость! Все говорят, что такого еще не бывало! — Она не стала ждать ответа директора. А тот повернулся к Ричарду Майлзу и Джозефин Роллинс.