Похороны Джо Янгблада были назначены на среду в четыре часа дня, и на них съехались люди со всего округа, со всего штата, главным образом негры, но среди них были и белые. Уже с половины третьего на церковном дворе начался сбор, а через час и церковь, и помещение воскресной школы, и двор, и улица — все было запружено народом. Солнце сияло в этот день с утра до самого вечера.

Около четверти пятого прибыл большой серый катафалк. За ним шла семья покойного. Перед катафалком в черном автомобиле ехали шесть человек, которым предстояло нести гроб, а следом двигалось много других машин — и больших и малых. Шестеро мужчин подняли на руки длинный серый гроб и стали подниматься с ним по ступеням церкви. За гробом шел Роб, ведя под руки мать и Айду Мэй. Все были в черном. Далее следовали Дженни Ли с Гасом Маккеем, родственники из Типкина — Дэйл Барксдэйл с тетей Берти, кузен Лори Ли Марк, приехавший на похороны из Детройта; Ричард Майлз и Джозефин, Лулабелл Маккей, Сара Мэй Реглин с сыном, Уилабелл Бракстон, Элла Мэй Бракстон и прочие родственники и друзья. Роб все видел как во сне, он никак не мог примириться с мыслью о смерти отца. С той минуты, как случилось несчастье, он все время находился в каком-то оцепенении.

В воскресенье утром в домик Уилабелл явились люди из похоронного бюро, и он вместе с Ричардом Майлзом вел с ними переговоры. Вдруг в комнату вошла мама и сказала тихим, ровным голосом:

—  Ну, будем собираться. Отвезем его домой!

—  А не лучше ли, мисс Лори, взять тело к нам в похоронный зал? — спросил мистер Мэншен.

—  Я хочу, чтобы вы перевезли его на Мидл-авеню, — заявила мама тихо, но твердо.

—  Но, мисс Лори…

—  Если вы этого не сделаете, то мы это сделаем сами, — так же тихо сказала мама. — Я хочу, чтобы он был дома, там, где ему полагается быть. — Она говорила о папе, словно о живом.

—  Слушаю, мэм.

Джо перевезли домой, там и забальзамировали; и уже с вечера начали приходить люди. Два дня они шли непрерывным потоком — весь понедельник и вторник, и каждый предлагал свои услуги: «Вы только скажите, что надо!» И каждый желал взглянуть на покойника и выразить свое соболезнование и гнев. Принесли цветы и телеграммы от комитета дьяконов Плезант-гроувской баптистской церкви, от рабочего клуба, от Ложи Дугласа, от Джорджийского отделения Ассоциации содействия прогрессу цветного населения и от ее местного филиала. Прислали громадные букеты цветов Кросс-сын с супругой, служащие гостиницы «Оглеторп» и доктор Райли из университета.

Оказалось, что в субботу ночью куклуксклановцы зажгли крест возле дома Янгбладов, но соседи потушили огонь и разбросали крест.

В понедельник вечером пришли Оскар с сыном и тоже принесли цветы. Уходя, они сказали Робу и Гасу, что будут на похоронах. Гас вышел с ними на улицу и, проводив полквартала, остановился. Остановились и они, ожидая, что он скажет.

—  Простите, Оскар, — заговорил Гас, — но, по-моему, ни вам, ни вашему сыну не следует приходить на похороны.

—  Это почему же?

—  Как бы это объяснить? Вам вовсе не нужно никому ничего доказывать тем, что вы будете на похоронах.

Оскар отогнал рукой жужжащего комара. Влажный раскаленный воздух липкой тяжестью давил лицо и шею.

—  Мы и не стараемся никому ничего доказывать! — возразил его сын.

—  Ну, я не так, может, выразился, — сказал Гас. — Но, понимаете, другое было бы дело, если бы там собралось много белых… — он замялся. — Черт побери, Оскар, мы ведь хотим, чтобы вы привели к нам в профсоюз побольше белых рабочих, а если вы пойдете на похороны, тогда уже вам ни к кому из них не подступиться!

Оба белых молча глядели на него.

—  Ну, спокойной ночи! — произнес наконец Гас. — Вы все-таки продумайте мой совет!

Он вернулся и рассказал о своем разговоре Робу. И тут оба вспомнили, что на следующий день назначено профсоюзное собрание. Гас посоветовал отложить его; они с Бру вдвоем обойдут всех и сообщат, что собрание переносится на другое число.

— Как насчет будущего вторника? — спросил он.

Роб начал прикидывать в уме, но раздумывал не слишком долго. Он оглядел дворик, где метались светляки; скамейка, на которой они сидели, пахла мылом и сыростью. «Как только не стыдно думать о каком-то собрании, когда там, в комнате, лежит папа?» И вдруг в его памяти возник живой отец, сидевший за завтраком всего лишь неделю тому назад. Вспомнилось, как отец относился к профсоюзу. «Шагайте, дети, вместе!» Пожалуй, стоит посоветоваться об этом с мамой, но нет, он сам теперь мужчина, с каждым часом чувствует себя взрослее и пламенно, неукротимо жаждет стать таким, каким был отец.

—  Нет, Гас, не следует откладывать собрание! Ты с Бру — и Билл вам поможет — обойдите всех и предупредите, что собрание обязательно состоится. Всех предупредите, чтобы явились. Пусть только чужим ничего не болтают!

Пришлось поспорить с Гасом, но в конце концов тот сказал:

—  Ладно. Только ты можешь не приходить. Мы все до мелочи обеспечим без тебя.

…И вот они сидят в битком набитой церкви. Жарко так, что дышать нечем. Все обмахиваются. И певчие в белых одеждах тихо, проникновенно поют:

Замирают мягкие трогательные звуки. Кругом мелькают белые платки. Место Роба рядом с мамой, он должен быть сейчас ее верной опорой. Пальцы матери впиваются в его плечо. Обманывать себя больше невозможно: да, это папа лежит в длинном сером гробу, усыпанном цветами.

Вчера вечером Лори, кажется, впервые поняла, что Джо умер. Она прошла к нему в комнату, полную скорбного, приторного запаха цветов и смерти, подняла крышку гроба, посмотрела на своего любимого, и тут только до ее сознания дошла мысль, что это их последняя ночь вместе. До сих пор она не думала о нем как о покойнике, а скорее как о живом человеке, уезжающем завтра в долгое, бесконечное путешествие, из которого он уже не вернется. Сейчас в памяти встали те годы, которые она прожила с ним вместе, и хоть это были трудные годы, они были также и счастливые годы! Никогда больше не услышит она его добродушного заразительного смеха и гулких басовых раскатов его голоса; он уже не назовет ее Поцелуйкой и не споет свою любимую песню «Шагайте, дети, вместе!», а горше всего то, что они уже никогда не будут шагать вместе, не будут шагать вместе никогда, никогда… И это «никогда, никогда, никогда» вдруг так схватило Лори за сердце и так его перевернуло, что боль казалась невыносимой, и она разбудила весь дом своими рыданиями.

—  О господи! Господи! Последняя ночь с тобой, Джо! Последняя ночь! Я хочу уйти с тобой, Джо! Я хочу уйти с тобой! Господи, сжалься! Не оставляй меня одну!

Роб и Лулабелл успокаивали ее, как могли.

—  Дорогая моя, Джо умер! — говорила Лулабелл. — Лори, Джо умер. Он бы не позволил тебе так убиваться. Приляг, родненькая, постарайся отдохнуть. Будь умницей!

—  Хорошо, хорошо, Лулабелл. Я сейчас лягу.

Но вдруг она еще что-то вспомнила и, метнувшись в комнату, выбежала оттуда с самым большим из всех букетов. Роб и Лулабелл, ничего не понимая, наблюдали за ней, а она выскочила на крыльцо и швырнула в грязь роскошные дорогие цветы миссис Кросс.

—  Они убили моего Джо! Они, лицемерные дьяволы, убили моего Джо, и у них еще хватило наглости прислать ему эти цветы! Мы не желаем их цветов! Не надо нам их! Не надо!

—  Возьми себя в руки, Лори! Ну хотя бы ради меня, милуша! — молила ее Лулабелл.

—  Джо, я хочу уйти с тобой! Смилуйся надо мной, господи! Не оставляй меня одну!