— Трусить нечего, Молодая кровь! — сказал Скотти. — Поезд здесь еле ползет. Становись поближе ко мне и, как увидишь, что я прыгнул, прыгай тоже. Хватайся за поручни, а там уж я тебя втащу.

Робби не успел поблагодарить. Поезд был уже близко, и, как только паровоз прогромыхал над их головами, бродяги стали карабкаться цепью на насыпь и, достигнув верха, побежали вдоль состава. Робби бежал рядом со Скотти, и сердце его отстукивало сто миль в час. Поезд шел сейчас в гору на небольшой скорости. Увидев первый открытый вагон, все стали прыгать в него. Робби тоже собрался прыгнуть, но вдруг зацепился за ногу Скотти и упал, а тот, ничего не заметив, вскочил в вагон. Когда Робби поднял голову, он услыхал сквозь перестук колес, набиравших уже скорость, крик Скотти:

— Беги домой к своей мамочке! Ведь он же полз как черепаха! Вот растяпа, не сумел прыгнуть!

Падая, Робби до крови исцарапал себе колени о гравий, насыпанный вдоль полотна. Глаза его застилали слезы. Не нарочно ли подставил ему ножку этот Скотти?

Робби встал, огляделся и начал спускаться с насыпи, не соображая, куда бредет. Одно он знал наверняка: не домой… только не домой… Нет у него ни единого Друга на свете. Издалека донесся протяжный одинокий гудок паровоза, и Робби подумал, что Скотти мог бы стать его другом, но он теперь далеко, поезд мчит его на Север, и больше они уже никогда, никогда не встретятся. Мистер Майлз был его друг. А, к черту мистера Майлза! Нет у него ни единого друга на всем белом свете!

Он долго шел, не разбирая дороги, точно лунатик. Потом вдруг остановился и посмотрел: а куда Же привели его ноги? Он стоял возле большого двухэтажного деревянного дома. В палисаднике у входа росла громадная финиковая слива, с краю на тротуаре высился старый дуб. Робби узнал это место, хотя не мог понять, почему он очутился именно здесь, возле дома мистера Майлза. Должно быть, он пришел сюда не случайно. Ведь мистер Майлз его друг!

Было темно и холодно. Робби стоял, скрытый тенью раскидистого дуба, и смотрел на большой дом, не осмеливаясь войти во двор, подняться по лестнице и постучать в дверь к учителю. Лучше не ходить. Ведь тогда мистер Майлз узнает, что мама вовсе не такая хорошая и сильная духом женщина, как Робби ее расписывал; или же решит, что он — страшный лгун, и, пожалуй, не даст ему денег на поездку в Нью-Йорк! А вернее всего, мистер Майлз отведет его домой к матери. Робби стоял и все смотрел на большой некрасивый дом, весь покрытый узором дрожащих теней от деревьев; голод, боль, жалость к самому себе, тоска и одиночество овладели им с такой силой, что он просто не знал, куда деваться. В верхнем этаже дома зажегся свет, и Робби спрятался за дуб. Он стоял в своем укрытии до тех пор, пока не почувствовал, что слабеет, голова закружилась, как на карусели, ноги подкосились, и, чтобы не упасть, Робби оперся о ствол дерева. Перед глазами то появлялась, то исчезала мама, — впрочем, это была не мама, а какая-то незнакомая женщина. Она стояла в полицейском участке с плеткой в руке. Потом он увидел папу и сестру, мистера Майлза, Айду Мэй, Бетти Джейн и снова маму — маму с добрым лицом, маму со злым лицом, маму с лицом белой женщины… Он протянул руки и ухватился за дерево, но колени его подогнулись, точно сам великий бог бокса Джек Джонсон стукнул его кулаком, и Робби повалился навзничь.

Сколько прошло времени, Робби не знал, только вдруг он, как сквозь сон, услышал, что кто-то зовет его по имени, и этот голос был удивительно знаком. Потом кто-то тащил его по узкой высокой белой лестнице, но он спотыкался и не мог идти; тогда этот человек поднял его и понес. Потом вымыл ему лицо и руки, повел в большую чистую кухню и посадил за стол. Робби глотал что-то теплое, сначала ощущая боль в пустом желудке, а потом приятное успокоение, — так бывает, когда придешь с мороза и выпьешь чашку горячего молока. Робби смотрел в светло-карие глаза человека с Севера, вслушивался в его красивую звучную речь, так не похожую на говор жителей Джорджии.

— Ну как, сыт?

— Как я попал сюда? Почему я здесь? Я же не хотел идти к вам, мистер Майлз! Я не хотел вас беспокоить…

— И ты ничуть меня не побеспокоил. А пришел ты сюда, потому что нуждался в друге и знал, что я твой друг. Я рад твоему приходу. Помнишь вчерашний разговор в школе? Ведь мы с тобой договорились, что мы друзья!

Вчера… Вчера… Вчера казалось очень далеким… Это было до того, как он убежал из дому, до этой ночи в товарном вагоне, темной и страшной, до встречи с бродягами на поле Шофилда — со Скотти и тем толстяком; до того, как он упал на насыпи, до того, как почувствовал невыносимые муки голода… Вчерашний день кончился в ту минуту, когда Айда Мэй покинула его на школьном дворе… Со вчерашнего дня прошел целый век.

Робби поглядел на приветливое лицо учителя.

— Да, сэр, но…

— Ну как, сыт теперь? — опять спросил учитель.

— Да сэр, спасибо.

— Тут еще много осталось. Ешь, пожалуйста, не стесняйся!

— Я не стесняюсь, сэр. — Робби уткнулся в тарелку, заметив, что учитель смотрит на него, качает головой и что-то гневно бормочет. Он поднял глаза, но снова потупил их, встретившись со взглядом учителя. Он любит этого человека! Мальчик нахмурился, глаза его влажно блеснули, хоть он силился держаться, как взрослый. «Только бы не зареветь здесь! Ну постарайся, постарайся пожалуйста!»

Робби хотел что-то сказать учителю, объяснить ему, почему он плачет, но не мог и слова вымолвить.

— Не надо, не говори, Робби! Кончай есть! Я все знаю. Я уже беседовал с твоей матерью. Час тому назад я был у нее.

Робби посмотрел на учителя, его узкие глаза расширились, ресницы задрожали; и, будто читая его мысли, мистер Майлз отрицательно покачал головой и сказал:

— Нет, твоя мать — замечательный человек. Превосходная женщина!

— Благодарю вас, сэр. Но если мать замечательный человек, как же могла она так поступить?

— Меня благодарить нечего — я говорю сущую правду. Ты сам это знаешь, лучше чем кто-либо. Она действительно такая, как ты рассказывал, и у нее еще много других достоинств.

— Но она… она…

— Знаю. Ну и что ж? Она сделала то, что считала наилучшим для тебя. Какой у нее был выбор?

— Но… но…

— И все-таки она настоящий борец, — возразил учитель и вдруг вспомнил о другом замечательном борце — молодой негритянке Хэнк Сондерс. Он поспешно отвернулся. Образ Хэнк, воинственной Хэнк с большими темными дерзкими глазами, взволновал его душу. Хэнк умерла, Хэнк больше нет на свете. — Я сейчас вернусь, — пробормотал он и вышел из комнаты.

Потом Ричард повел мальчика домой.

— Не пойду я туда! И маму видеть больше не хочу! — Но мальчик был слишком измучен и слаб, слишком больно побит и слишком молод к тому же, чтобы оказать серьезное сопротивление своему учителю и другу Ричарду Майлзу.

Роб вошел в дом и увидел маму. Лицо у нее было похоже на печеную картошку, но сразу просияло, как только он переступил порог. Она бросилась к нему, крепко прижала к груди и с плачем осыпала поцелуями.

— Робби! Сыночек мой! Робби! Иисус Христос, милосердный бог!

Но он ничем не выдал своих чувств. Он стоял, руки в карманах, раскрыв узкие глаза, крепко стиснув зубы. Пускай помучается, пускай! Так ей и надо!

Отец — высокий, плечистый — прислонился к камину. Спокойно глядя на учителя, он с достоинством сказал:

— Благодарю вас, сэр. Робби у нас хороший мальчик.

А долговязая сестра в заплатанной ночной сорочке выбежала из кухни и, разинув рот, недоуменно таращила глаза.

Мать обнимала мальчика, взволнованно тормошила его, приговаривая:

— Сынок мой… Сыночек… Больше никогда не убегай из дому… Ведь мы тебя любим, мы все так тебя любим!

Робби ни слова.

Потом она оглядела его с головы до ног.

— Натерпелся небось, сыночек! Господи Иисусе, что с тобой было?

Робби ни слова. Лори оглянулась.

— Присядьте, пожалуйста, сэр, — сказала она учителю. — Извините, я отлучусь на минутку. Ну-ка, Дженни Ли, поскорей разведи огонь и согрей воду в котелке!