Роб почувствовал себя просто мальчишкой, да еще глупым, и в этот миг возненавидел Бесси Мэй.

— Я хочу… выпить, — сказал он.

— Пожалуйста, миленький. Пей за мамин счет! Она принесла бутылку коричневого виски и поставила на стол.

— Это я держу для самых особых случаев, — объяснила она. — Своих гостей я «Гарлемской молнией» не угощаю. — Бесси Мэй и Роб сели друг против друга за маленький столик, и Роб смотрел на Бесси Мэй, на ее добрые, чуть сонные глаза, и думал об Айде Мэй: где она, что сейчас делает? Вот-то был бы ей сюрприз, если бы она знала, куда он попал! И сама же во всем виновата. Нет, не виновата, нет. Роб быстро хмелел, голова кружилась, как на карусели. Но с хмелем пришла и храбрость. Он покажет мисс Сладкой! Он глядел на Бесси Мэй, и она казалась ему все красивее и привлекательнее. Он уже не опускал глаз, как прежде, когда она смотрела на него. Он отомстит мисс Сладкой!

Бесси Мэй понимающе улыбнулась.

— Что с тобой, деточка?

— Вы сами знаете что! — ответил Роб. Он встал, обошел вокруг стола, потянул ее за руки и поднял с места. Потом начал целовать ее, и в первый момент она не сопротивлялась.

Затем Бесси Мэй порывисто отстранилась.

— Пора тебе, детка, уходить! — сказала она.

— Уходить? — хрипло переспросил Роб. — Зачем уходить? Я только пришел! — Он обнял ее, бормоча что-то о любви, но Бесси Мэй опять вырвалась из его объятий, и нестерпимый стыд охватил Роба: ну зачем он делает себя посмешищем?

Она обошла стол и остановилась в другом конце.

— И тебе не совестно, — сказала она, дразня его понимающей улыбкой. — Болтаешь о любви, когда я тебе в матери гожусь! Что тебе сейчас нужно — так это стакан холодной воды со льдом. Видно, тебя доняла какая-нибудь белая девчонка у вас в гостинице, вот ты и разгорячился и прибежал к маме. Нет, дитятко, сегодня мама не грабит колыбель.

Роб стоял и смотрел, как она наливает ему воду.

— Я ушел из гостиницы в четыре часа. У меня сегодня свободный вечер.

— Ну что же еще могло случиться? Значит, твоя подружка дала тебе отставку. У тебя, наверно, капризная хорошенькая подружка, такая, что жизни боится. Прогнала тебя, вот ты сразу и помчался к маме! — Глядя на его серьезное лицо, она засмеялась. — Успокойся, миленький, выпей холодной водички, на вот, мама налила тебе.

Он удивленно поглядел на нее. Черт возьми, откуда ей все это известно?

— Я вам не нравлюсь, — сказал он.

— Что ты, деточка! Мне кажется, что ты самый хорошенький, самый милый мальчик во всем Кроссроудзе и к тому же самый умный.

— Тогда в чем же дело? Почему…

— Потому что тебе не нужно со мной связываться. Ты хочешь чего-то добиться в жизни. Я слишком уважаю твоих родителей, чтобы тебя завлекать. Пока я еще не краду младенцев из колыбелей. Дела мои не так уж плохи.

Вот теперь Роб готов был уйти — она отрезвила его окончательно. Впрочем, готов и не готов…

— Я взрослый, — сказал он. Ну к чему он сказал это? Попрощался бы и ушел!

— Я могла бы прикинуться дурочкой, — сказала Бесси Мэй, — сделать вид, что влюбилась в тебя, и втянуть тебя в какую-нибудь сомнительную историю, но это погубило бы нас обоих. Да ты и сам далеко не зайдешь. Потому что у тебя настоящий характер. Я это хорошо понимаю. Поняла еще несколько лет назад, когда увидела тебя на вечере песни и услышала твое выступление. В тебе что-то есть. Ты в гостинице долго не останешься, разве только временно, на самый короткий срок.

Роб взял стакан и выпил воду залпом. Он хотел уйти, но не знал, как это сделать. Она подошла к нему, взяла его под руку и повела к двери. Уже у самого выхода он повернулся к ней, и лицо его горело от нестерпимого стыда.

— Дьякон Дженкинс спорил со мной на что угодно, — сказала Бесси Мэй, — что ты больше ко мне не придешь, правда, спорил только так, а в заклад ничего не выставил — он же не игрок! А я ему сказала: «Ни черта вы не понимаете!»

— Как? Дьякон Дженкинс?

— Ты только, детка, не подумай о нем плохого, он сюда не ходит. Я встретила его на Гарлем-авеню недели две назад. Можешь не беспокоиться, я не расскажу ему, что ты был у меня, никому не расскажу. Да это никого и не касается, кроме нас с тобой.

Она встала на цыпочки и поцеловала его в губы.

— Больше не смей приходить к маме, слышишь, маленький? Потому что — чем черт не шутит, — в другой раз мама может и не устоять! — Она рассмеялась. — Маме следовало бы положить шалуна к себе на колени и выпороть его так, чтобы он запомнил на всю жизнь.

Роб хотел что-то ответить, но слова застряли в горле.

— Шутки в сторону, Янгблад. Какие бы у тебя ни были неприятности с твоей подружкой, ты делу не поможешь, если будешь ходить в этот переулок. Так и знай! Твой отец знает это. Я его никогда не видела здесь, в Гарлемском переулке.

Роб пристально поглядел ей в лицо, в ее добрые, честные, умные глаза, и ему захотелось сказать «Спасибо!» Но он буркнул «Спокойной ночи!» и выскочил за дверь. Холодный ночной воздух хлестнул его влажное горячее тело, как кнут. Ему было ужасно стыдно, и он раскаивался, что пришел сюда. Впрочем, если и раскаивался, то не очень.

Роб спустился в раздевалку, довольный, что рабочий день закончился. Сегодня был один из самых тяжелых для него дней; вообще работать становилось все труднее и труднее, а хозяин был все злей и злей. И все-таки газеты настойчиво твердили, что положение в стране улучшается, во всяком случае должно улучшиться, хотя за стенами гостиницы царили Тяжелые времена и всем было известно, что кризис продолжается. Сегодня утром Роба послали в триста пятнадцатый номер отметить уезжающих постояльцев, которые вызывали именно его — коридорного номер семь. Это был номер Роба. Но когда он явился, мистера Оукли там не оказалось. Дверь открыла его супруга, она была в трусиках и бюстгальтере, но, разговаривая с Робом, держалась так свободно, как будто была одета. Ее муж, мистер Роберт Ли Оукли Третий, был председателем Средне-Джорджийской компании по страхованию жизни — самой большой страховой фирмы во всей южной и центральной Джорджии. Все знали, что это очень важная фигура.

Миссис Оукли спросила: «Чего тебе, мальчик?», — глядя на него невидящими глазами, а Роб смотрел куда-то в сторону, как будто бы ее тут совсем и не было. Так частенько случалось в гостинице — белые женщины выходили к нему в одном белье или просто в чем мать родила. Один из коридорных сказал Робу: «Ничего, привыкнешь, парень!» Но Роб до сих пор не привык и думал, что никогда не привыкнет.

Миссис Оукли неторопливо оглядела его сверху донизу, методично раздевая своими светло-зелеными глазами.

— Мистер Оукли посылал за мной, — сердито ответил Роб. Какая чертовщина в голове у этих богатых белых женщин? Кажется, весь мир у них в кармане, а между тем все, кого он встречает здесь в гостинице, выглядят бедными, ничтожными, по-волчьи голодными, расфуфыренными шлюхами. У них нет даже десятой доли того достоинства, какое присуще Бесси Мэй!

— К сожалению, мистер Оукли только что вышел, — сказала его жена. — Можешь зайти и обождать. Он сейчас вернется. — Она подняла руки, широко зевнула и как-то по-собачьи потянулась всем своим молодым розовым телом.

Он поспешно отступил за дверь.

— Нет, мэм, я приду еще раз, когда он вернется. У меня очень много работы! — И он зашагал прочь, прежде чем она успела возразить.

Когда вернулся мистер Оукли и снова потребовал его, Роб не пошел. Он объяснил Хэку Доусону, почему не хочет идти, и тот отправился вместо него.

— Они за тобой охотятся, Янгблад, потому что ты молод и красив. А такому, как я, старику с больными ногами, бояться нечего! — Хэку Доусону было всего-навсего сорок лет.

Иногда Роб вспоминал миссис Кросс, такой, какой видел ее в последний раз у себя дома — растерянной, беспомощной под огнем ярости Лори; вспоминал, как она упала в кресло, а потом на пол возле камина. Неужели все это было в самом деле? Чтобы миссис Кросс, супруга мистера Джорджа Кросса… Ведь Кроссы — самые важные люди в городе… Вспоминал Роб и Бетти Джейн. Никогда он ее не забудет, она стала частицей его жизни. Правда, о ней он мог мечтать только тайно, но все-таки… Где она? Что делает? Что произошло между ней и матерью, когда он убежал из комнаты шофера? Белые женщины, белые южанки. Существуют два правила, которых придерживаются все крэкеры: «Держи негра в повиновении» и «Оберегай белых женщин». По мнению многих негров, именно белые женщины были причиной угнетения негров. И даже он сам начинал склоняться к этой мысли. Хотя чаще он ее отвергал.