— Нет, будешь! Будешь! — завизжала хозяйка и принялась трясти девочку за плечи. — Ах ты, маленькая черная паскуда!

Лори Ли рванулась было к двери, но хозяйка загородила ей дорогу.

— Вы не смеете меня трясти. Меня даже мама никогда не трогает. — Голос у Лори дрожал.

Сара Такер схватила метлу, стоявшую у стены, и ударила девочку по голове.

— Я тебя научу! Заставлю тебя называть мою дочку мисс Ребеккой! Я все расскажу мистеру Такеру!

Девочка отскочила, красная, разгоряченная. Все кружилось перед ней, как на карусели.

— Ах вы, барыня дырявая… А вашему мистеру Такеру скажите, чтобы он не гладил меня по заду. Я уж не маленькая, понимаю!:— В эту минуту Лори была способна наговорить все что угодно. Просторная нарядная кухня показалась ей тесной и душной, от хозяйки так и разило потом, и Лори хотелось вырваться на свежий воздух. — Выпустите меня отсюда! Выпустите меня!

Женщина, задыхаясь, кинулась на Лори Ли.

— Не смей так говорить про мистера Такера! — Неистово размахивая метлой, хозяйка старалась загнать Лори Ли в угол. — Не смей, черная паскуда! — И начала колотить по голове, по плечам, по ногам. — Черная паскуда!

Черная пас… Лори увернулась, зажмурилась и с силой стукнула хозяйку кулаком по животу. Миссис Такер с визгом повалилась на пол, а ее сероглазая дочка открыла свой кукольный ротик и громко заревела. Лори опрометью бросилась в прихожую, оттуда на крыльцо — и бегом домой.

Мама задала ей хорошую трепку — как это она посмела ударить в живот белую женщину, которая вот-вот должна родить? А чтобы бабка не помешала, мама потащила девочку в сарай. Все же старуха выбила дверь и, вцепившись в маму, бегала за ней по всему сараю.

— Не бей ребенка! Перестань! Ничего плохого она не сделала! Надо было убить эту злющую суку!

В тот вечер, когда все домашние были на террасе, мама Большая осталась с Лори Ли в кухне. Она сказала девочке:

— Внучка, никогда не позволяй им топтать себя В грязь. Дерись с ними всю жизнь, дерись, особенно с богатыми, с такими вот, как эти Такеры. Это они заняли теперь место наших хозяев — плантаторов, это они линчуют нас, морят голодом и заставляют подыхать на работе. И так будет и ничего не изменится, пока вы, молодые негры, не объединитесь и не образумите их. Дерись с ними, моя маковка! О господи милостивый, прости мои прегрешения!

Лори глядела на бабку, сидевшую против нее за столом, слушала, моргая глазами, и дрожь пробегала по ее детским плечам. Над керосиновой лампой кружилась ночная бабочка, и пыльца с ее крылышек осыпалась на стекло,

— Вот какие дела, моя сладкая. А на маму не обращай внимания. И еще одно скажу тебе, куколка: сколько ни плачь, сколько богу ни молись, сколько с белым ни судись, — ничего не поможет. У белого сердце каменное — его ничем не проймешь.

Тысяча девятьсот двенадцатый принес еще беду.

В середине года умерла мама, а через четыре месяца не стало и мамы Большой. Мама Большая, мама Большая, бабуся! Какой приторный, противный запах! Девочка стоит в опустевшей комнате, где на все легла печать смерти и одуряюще пахнет цветами. Но мама Большая ничего не чувствует. Она лежит в сером гробу, и ее темные, почти черные глаза глядят на девочку сквозь неплотно сомкнутые веки. И девочке чудится, что разжимаются мертвые, побелевшие уста бабушки и она слышит ее звонкий молодой голос: «Не плачь, моя сладкая! Не трать не единой слезинки!» И Лори Ли старалась сдержать слезы, старалась, как только могла, но это было ужасно трудно. А тут еще мисс Сузи обняла ее за плечи.

— Не плачь, моя красотка! Бабушка не умерла, она просто покинула нас ненадолго. Теперь она в той стране, где никто никогда не стареет.

Через два года брат Лори Ли, Тим, попал в исправительный дом за то, что. швырял камнями в белых мальчишек и разбил окно у старика Мак-Вортера. Его продержали в тюрьме целых два года, и вышел он оттуда свирепый, как бульдог. А ведь до того, как Тим попал за решетку, не было мальчика лучше и добрее его. Застенчивый, ласковый, добросердечный, цыпленка — и того не мог бы убить! Единственный мальчик во всем городе, который не привязывал ниток к крыльям майских жуков! Лори Ли никак не могла забыть то время, когда они с Тимом и сестренкой Берти гостили летом две недели в деревне у дяди Лео и тети Дженни Мэй.

Дело было в июле, ранним утром в субботу. Дядя Лео сказал:

— Что бы нам такое сообразить на завтрак? Цыпленка, что ли, зажарить? — И он стал потешно напевать на мотив церковного псалма: — Самый лучший друг — жареный цыпленок! Прославим его, прославим его, драгоценного!

Тим засмеялся:

— Так и доктора говорят!

Тим был красивый мальчуган — высокий, стройный. Все девочки были от него без ума. Дядя Лео сказал:

— Ну что ж, малый, давай мы с тобой сами приготовим сегодня завтрак. Ты убьешь цыпленка, а я его, подлеца, зажарю. Покажу нашим женщинам, как надо стряпать. Пусть не воображают, что только они смыслят в этом деле. Ступай в курятник, выбери цыпленка, какой тебе понравится, и быстренько сверни подлецу шею.

Тим ответил:

— Хорошо, дядя Лео.

Берти и Лори Ли втихомолку хихикнули: они-то знали, что Тим никогда еще в жизни не убил курицы. Тим пошел в курятник. У тети Дженни и дяди Лео были куры всех пород.

Проходит пять минут, и дядя Лео кричит:

— Ну, как ты там, готов, мальчик?

— Нет еще, дядя Лео, — отвечает Тим, а у самого голос дрожит.

— Ладно, — говорит дядя Лео, — к рождеству-то поймаешь?

Проходит еще минут пять,

— Ну как, сынок? — Я сейчас.

— Что ты, мальчик, там делаешь, уж не сам ли высиживаешь цыпленка? — Дядя Лео вышел на крыльцо. Девочки, наблюдавшие из окошка, выбежали за ним следом.

Большой жирный цыпленок вырвался из трясущихся рук Тима, и хотя мальчик погнался за ним, однако не похоже было, что он старается его поймать.

— Ну, чего ты там канителишься? Хватай негодяя и сверни ему шею!

— Слушаю, сэр.

Тим метнулся за цыпленком и загнал его в угол между плетнем и старой смоковницей. Вся земля была загажена курами, и Тим старался ступать осторожно. Уж очень брезгливый был этот Тим!

Потом, словно нехотя, он нагнулся, но цыпленок с пронзительным писком взлетел в воздух, ударившись о грудь Тима. С перепугу бедный мальчик отпрянул назад, птица опять ушла от ловца, и охота началась снова. Берти и Лори Ли покатывались со смеху.

Дядя Лео спустился с крыльца.

— Да что ты, малый, неужто цыпленка испугался?

— Нет, сэр, он… он просто как-то выскользнул у меня из рук.

Наконец Тиму удалось поймать цыпленка. Он Крепко прижал его к груди, и сердца обоих — мальчика и цыпленка — заколотились: сто миль в час наверняка!

Лори Ли перестала смеяться: ей было жаль Тима.

— Вот это молодец! — закричал дядя Лео. — Теперь сверни ему шею! Да ты не трусь! Боже милостивый, надо будет привезти тебя сюда, когда у нас колют свиней!

Лицо Тима побледнело, казалось, он готов сейчас убежать на край света, лишь бы не быть в этом курятнике. Он вытянул далеко вперед руку с несчастным цыпленком и стал описывать круги в воздухе.

— Вот так, хорошо! — крикнул дядя Лео. — Убил, готово! Кидай теперь на землю! Я знал, что ты молодец!

Тим выпустил цыпленка из рук, тот упал, подергался, как полагается, и затих. Тим, сам чуть живой от страха, оглядевшись по сторонам, нагнулся, чтобы поднять его, но тут цыпленок вдруг закудахтал, взлетел и был таков. И снова началась беготня по курятнику. Так Тиму и не пришлось убить цыпленка. Зато уж если дело касалось белых, Тим не трусил, нет! Только взглянет, бывало, на белого мальчишку и готов тут же с ним схватиться. Оттого-то он и попал в беду. Папа поощрял его ненависть к белым, но главной застрельщицей была, конечно, мама Большая. Она вечно твердила: «Не давай им спуску, Тимми! Ни вот настолечко!» Говорили, что именно из-за этого Тим и угодил в тюрьму. И что только сотворила с ним тюрьма! Боже милостивый, хороший мальчик превратился в жестокого, злого, бессердечного головореза. Выйдя оттуда, он и слушать никого не хотел.