— Ступай к себе наверх! — сказал Робби. — Уходи, оставь меня в покое! — Он чувствовал, что весь вспотел.

Девочка пытливо посмотрела ему в лицо.

— Оставь ты меня в покое! — приглушенно повторил он. — Для чего ты это делаешь? Хочешь, чтобы меня выгнали с работы? — Ненависть к ней, белой и опасной, кипела в нем. Сколько он себя помнил, его всегда учили ненавидеть людей с белой кожей.

Она уже больше не смеялась, а стояла и молча глядела на него, точно с места не могла сдвинуться.

— Для чего ты это делаешь? — повторил Робби. — Хочешь мне навредить, да?

— Прости меня, Робби! Пожалуйста, прости! Она метнулась за порог и исчезла. Он стоял не шелохнувшись, прислушиваясь к ее шагам на лестнице, потом на веранде, пока не хлопнула наверху дверь. Лишь тогда, бормоча себе под нос ругательства, хмурый и сердитый, Робби поднял ведро с углем. Он весь взмок от пота. Со злобой и страхом он силился разобраться в своих чувствах, первый раз в жизни болезненно ощущая свой возраст.

Бетти Джейн взбежала наверх — сердце бешено стучало в груди, лицо исказилось от стыда, белокурые волосы растрепались. Она остановилась на веранде и привела себя в порядок, прежде чем войти в дом. Только бы мама не догадалась! Из кухни слышались голоса мамы Руби и Полины. С деланно-беспечным видом девочка прошмыгнула мимо них и стала подниматься на второй этаж по лестнице, устланной ковровой дорожкой. Дойдя до середины, она пустилась бегом.

Очутившись в своей комнате, Бетти Джейн закрыла дверь и подошла к зеркалу. Она видит рослую, не по годам развитую девочку. Видит, как вздымается ее грудь, как налились и округлились ее плечи, шея, лицо. Она вовсе не хотела причинять Робби зло, ей и в голову не приходило, что его могут выгнать с работы. Что она наделала, какой стыд! Иногда она сама не понимает, что с ней творится, во всем ее теле происходят какие-то перемены, и это так удивительно и страшно, что подчас она не знает, куда ей деваться. Бетти Джейн отошла от зеркала и села на кровать.

Все мальчики, с которыми она учится в школе, совсем не такие, как Робби. Вот уже целый год она с мучительным любопытством приглядывается к мальчикам-подросткам — тринадцати, четырнадцати, пятнадцати лет и даже постарше. Прежде, бывало, они дрались с ней, боролись, дергали ее, толкали, старались причинить ей боль. А в последнее время каждый так и стремится ущипнуть ее, украдкой потрогать, погладить, обнять, и это пугало, злило и смущало Бетти Джейн, вызывало в ней стремление проникнуть в тайны жизни. Еще с малых лет, рыжеголовой крошкой, она жадно и без боязни стремилась познавать мир; не раз получала за это щелчки, но, всплакнув, — быстро забывала обо всем и снова становилась жизнерадостной. Рыжие кудри девочки постепенно светлели, становились золотистыми, но Бетти Джейн так и не научилась гордиться тем, что она из самой богатой семьи в Кроссроудзе, хотя отец постоянно напоминал ей об этом. С недавних пор она пристрастилась к книгам и тайком от матери читала про мужчин и женщин, и про любовь, и как это все бывает в жизни, и про Джин Гарлоу и Кларка Гейбла.[6] А также другие книги, которые мать прятала от отца, где говорилось об освобождении негров и о женском равноправии. Последнее время Бетти Джейн стала больше обращать внимания на свои наряды и локоны. А полгода назад она прибежала домой из школы, сильно напуганная событием, которое превращало ее из ребенка в девушку. Впрочем, не так уж сильно она испугалась; страх-то был — говорить нечего, но вместе с тем появилось и гордое удовлетворение; а после того, как мама побеседовала с ней, как со взрослой, она еще всплакнула и успокоилась. Теперь каждый месяц она испытывала горделивое спокойствие, хотя и не без примеси страха и какой-то болезненной тревоги.

Разумеется, она понимает, что Робби во многом отличается от ее школьных товарищей. Он цветной, чернокожий, коричневый, негр. Есть еще миллион разных прозвищ для этих людей, миллион разных слов, чтобы ругать их, высмеивать, «ставить на место». Лентяи, лежебоки, ничтожества, которые только и думают, что о белых женщинах. Но посмотрите, как много работает Полина! Разве мама когда-нибудь в жизни столько трудилась? И мама сама давно еще ей говорила, что все эти разговоры про негров — почти сплошная ложь, основанная на невежестве и предрассудках. Мама-то ведь не настоящая южанка и до сих пор не научилась быть южной госпожой. Руби — янки из Пенсильвании, а ее мать в молодости была воинствующей суфражисткой и лично знала Фредерика Дугласа и Соджернер Трузс.[7] Если папы нет поблизости, Бетти Джейн всегда называет маму по имени — Руби, и вовсе не потому, что не уважает ее, а именно потому, что очень любит. Иной раз Руби, забыв на миг о своем высоком положении Второй Женщины в Кроссроудзе (миссис Кросс младшей, как ее называли), возмущалась какой-нибудь несправедливостью и поверяла свои мятежные мысли дочери. Бетти Джейн всегда была на ее стороне.

Бетти Джейн лежит на кровати, уткнувшись в желтое с розовым узором покрывало, и смачивает его слезами. Потом садится, вытирает глаза и откидывает густую золотистую прядь. Она очень расстроена. Она ведь не хотела обидеть Робби. Хотя подумаешь, какой принц! Она не может понять, почему, когда они вместе, ей так мучительно приятна его близость. А что в этом дурного? Что? «Однако, если бы мама знала, что я даже близко к нему подошла, она бы меня из дому выгнала, исполосовала бы всю ремнем, хоть какая она там ни янки!» Бетти Джейн начинает вспоминать Питтсбург и Нью-Йорк, где она несколько раз проводила летние каникулы. Там-то, пожалуй, они с Робби могли бы дружить и никто не обращал бы на это внимания. Но какая может быть между ними дружба, если она ему не нравится? О, она ненавидит его, ненавидит всей душой за то, что у него темная кожа, и за то, что он посмел сказать: «Ступай к себе наверх! Оставь меня в покое!» Она ненавидит его за то, что он красивый, коричневый и гордый, за то, что он негр, за то, что ее ужасно тянет к нему.

— Что с тобой, детка! Бетти Джейн, что с тобой?

Бетти Джейн так задумалась, что не заметила, как в комнату вошла мать, Руби Кросс.

Бетти Джейн вскочила, испуганная, злая. Посмотрела на мать, пригладила смятое платье, откинула назад волосы. Руби подошла, села рядом, обняла ее и прижала к себе.

— Расскажи своей маме, что случилось. Девочка заставила себя ответить спокойно:

— Ничего, право же, ничего!

Руби, как всегда в разговоре со своей большой дочкой, старалась быть терпеливой и снисходительной.

— Ну нет, я вижу, с тобой что-то неладно. Расскажи мне, деточка, почему ты плачешь.

Бетти Джейн хотелось рассказать матери все без утайки, излить душу перед своим лучшим другом. Но она была смущена и растеряна и боялась, что ее и Робби ждут неприятности. Хотя на него-то ей наплевать… Нет, не наплевать! Бетти Джейн давно поняла, а сейчас особенно ясно, что мать — уже больше не та янки, какой была пять-шесть лет назад. Когда-то давно Руби спорила с людьми, приходившими к ним в гости, а после их ухода, бывало, до поздней ночи продолжала горячий спор уже с папой. Бетти Джейн прислушивалась к тому, что они говорили, а потом спрашивала об этом маму, и Руби объясняла ей, что между белыми и неграми нет никакой разницы. «Я не позволю им превратить мою девочку в невежественную южанку!» — повторяла она с полной искренностью.

Как-то ночью после ухода гостей между родителями разгорелась ссора. Папа говорил очень громко, видимо выпил на этот раз больше, чем обычно.

— Ш-ш-ш! — останавливала его Руби. — Разбудишь Бетти Джейн!

— А хоть бы и так! Пора тебе опомниться и прекратить эту ученую болтовню насчет свободы для негров! Вечно ты меня ставишь в дурацкое положение, мне это уже просто осточертело! В конце концов надо же знать меру! Я все терпел, терпел, как дурак, не знаю даже сам, откуда у меня бралось терпение!