Мама повела Робби в кухню и затворила за собой дверь. Бережно раздев его, она осмотрела его раны, которые сама же нанесла, и не могла удержаться от слез. Робби тоже готов был разрыдаться, но он ни в коем случае не хотел плакать при матери. Лори начала осторожно мыть его.

Робби стоял в корыте совершенно голый. Лори осторожно намылила его широкую юношескую грудь. «Что, болит здесь?» — Она мыла его, терла, ощущая что-то новое в остром запахе потного, изможденного детского тела, и все время не сводила глаз с сына, а он сердито корчился под этим взглядом. Она думала, как бы ни разбередить раны, глубокие раны — следы ремня. Твоя работа, Лори Ли! Твоя и больше ничья! Ты это наделала, ты!

Робби позволил ей мыть себя, потому что сейчас был не в силах сопротивляться, а горячая мыльная вода и нежное прикосновение материнских рук успокоительно действовали на его усталое тело. Но это вовсе не значит, что он простил, ничего подобного! Пускай мистер Майлз и называет ее замечательной или как там еще, для него она та самая женщина, которая секла его до крови в угоду белым! Он ненавидел себя за то, что позволил ей мыть себя. Хотя, конечно, пришлось поневоле.

Он выхватил из ее рук мочалку и повернулся к ней спиной.

— Пусти! Я сам домоюсь!

Когда с мытьем было покончено, Лори вытерла сына большим белым полотенцем, прижгла раны перекисью водорода и уложила его в постель Дженни Ли.

Потом она вернулась в комнату и села в качалку. Теперь она успокоилась и может наконец поговорить с этим симпатичным молодым человеком из Нью-Йорка, которого, по всему видно, Робби любит больше всех.

— Робби — очень хороший мальчик, — начала Лори.

— Конечно! — подтвердил учитель. — Мало сказать — хороший!

— А вас как он обожает! Иногда я даже ревную, честное слово! — и Лори улыбнулась жалкой улыбкой.

Учитель тоже улыбнулся и посмотрел на огонь. Чувствуя, что родители Робби ждут от него каких-то объяснений, он покраснел и сказал:

— Робби пришел ко мне… он пришел потому, что задумал убежать из дому, но ему это не удалось. Он был ужасно обижен, подавлен случившимся и не знал, куда ему деться. А чтобы осуществить побег, он еще слишком мал. Ему хотелось вернуться домой, но из-за гордости он не пошел прямым путем, а избрал окольный. Он ведь и сейчас не объяснит вам толком, почему он явился именно ко мне, но я думаю, потому, что в душе он знал, знал бесспорно, что я отведу его домой.

— Вы так думаете? — еле слышно, как бы про себя, вымолвила Лори. Она взглянула на Джо, потом опять на Ричарда Майлза. — Да, вы, пожалуй, правы. Да. Конечно, ему хотелось вернуться домой.

Джо Янгблад тяжело вздохнул и откашлялся. Учитель испуганно поглядел на него. Лори заговорила шепотом:

— Он хотел вернуться ко мне, и к отцу, и к сестренке. Он хотел домой, но гордость не позволяла ему. Он у меня гордый и чуточку упрямый. Это потому, что у него честный характер. — Лори несколько раз качнулась, потом, обернувшись к учителю, сказала — Это я во всем виновата, мистер Майлз! Я и больше никто! Выгнала его из дому. Унизила его. Бог мне этого не простит!

— Нет, миссис Янгблад, вы не виноваты, вы не должны…

— Пойдите-ка, пойдите и сами убедитесь, какие у него рубцы. Тогда сразу поймете, чья это вина, ведь никто другой, я сама избила его до крови! А он всегда так верил в меня, господи боже!

— Понимаю, миссис Янгблад, однако вы не виноваты. И Роберт это отлично понимает. Хоть у него сейчас все спуталось в голове, но он чувствует, что не вы виноваты. Уж если кого винить, так только тех, кто действительно повинен. — Всегда веселое открытое лицо мистера Майлза омрачилось. — Белых. Крэкеров. Образ жизни южных штатов. — Он посмотрел на Янгбладов и вспомнил собственных родителей. На миг его воображению представился отец — маленький человек согнулся в три погибели под тяжестью громадного тюка, а рослый белый стоит и щиплет его. Как рано состарились его отец и мать! Ричард Майлз нахмурился. — А знаете, — сказал он, — я теперь понимаю, что это ведь — американский образ жизни в целом — и Севера и Юга одинаково. Вас заставляют сечь вашего ребенка, чтобы вы своими руками выбили из него свободолюбивый дух, который сами воспитали в нем. Вот чего они хотят!

— Да, — почти спокойно отозвалась Лори, — вы правы. Вы попали в самую точку. Но я на коленях поклялась отцу небесному, что никогда больше, никогда этого не буду делать! — Она смотрела на учителя таким взглядом, точно ждала от него ответа на все мучившие ее вопросы. Щеки ее горели от волнения. Вот если бы Джо когда-нибудь поговорил с ней так тепло, по-хорошему, показал бы, что в нем жив еще былой дух… что он понимает…

Лампа на столе горела слабым желтым светом. Лори вскочила, поправила фитиль и снова села на место. Она долго наблюдала, как кружит над лампой пепельно-серая ночная бабочка. Потом глянула в упор на молодого учителя и спросила:

— Но мы-то что можем сделать? Скажите, ради бога, что могут сделать негры-бедняки?

— Мы должны бороться, а не давать им спуску! — ответил учитель, постукивая тонкой рукой по краю стола. Он почувствовал, что слова его прозвучали неубедительно и, вероятно, весь разговор кажется этой красивой женщине и ее рослому молчаливому мужу смешным.

Она так странно посмотрела на него, что Ричард воспринял ее взгляд как презрительный — мол, оторванный от жизни схоласт, хоть и ученый человек!

— Бороться! — негромко повторила Лори, больше всего боясь обидеть этого северянина, такого умного и образованного, хоть еще и очень молодого. — Бороться! Помилуйте, мистер Майлз, да мы только и делаем, что боремся! Я вот борюсь с самой колыбели, а что толку-то? Приказать нам: боритесь, — задумчиво протянула она. — Это все равно, что приказать нам: ешьте!

— Конечно, в одиночку ничего не получится, — сказал Ричард, силясь подавить волнение. — Бороться надо только коллективно, сообща. А в одиночку все равно не будет толку!

Джо Янгблад глянул на свои большие ноги, и ему стало нестерпимо стыдно. Каждый знает, что Лори Ли всегда готова бороться; к кому же тогда, если не к нему, обращены слова учителя? Джо вдруг вспомнил, как третьего дня вечером они с Лори сидели вот тут, на этом самом месте, и она рассказывала ему о том, что было в суде мистера Кросса, а он, дурья голова, темный, забитый человек, взял да и ляпнул: «Ты накажешь его розгою и спасешь душу его от преисподней!» Небось Лори считает, что муженек — настоящий дядя Том! Но все-таки какое право у этого учителя так унижать его перед женой?! Ему-то легко говорить о борьбе. Тоже сравнил; Нью-Йорк и Кроссроудз!

А Ричард Майлз чувствовал, что далеко не все еще сказал. По долгу своей профессии он считал, что должен учить, но в то же время ему не хотелось, чтобы беседа с Янгбладами носила отвлеченный, академический характер.

— Рассмотрим эту проблему с позиций будущего… — Эх, опять не то сказал, что хотел!

Гулкий бас Джо прервал учителя:

— Мистер Майлз, я знаю, вы умный человек, и многое из того, что вы сейчас говорили, святая правда. Спасибо вам за все, что вы сделали для нас и для нашего мальчика. Но и я хотел бы вам кое-что сказать. Я тоже боролся, да еще тогда, когда вас и на свете-то не было, но каждый раз, когда я сопротивляюсь, меня валят с ног и бьют до полусмерти. Пусть вам Лори скажет — я никогда не молчал перед крэкерами. Но… но… мне не везет. Эти скипидарные бочки с каждым днем пригибают меня все ниже к земле, а посмей только воспротивиться, тебя тут же собьют с ног и начнут топтать сапогами. Поди вот поспорь с ними! — Джо сказал гораздо больше, чем намеревался, но ему мучительно хотелось, чтобы мистер Майлз понял его, и он отвечал сейчас не только учителю, но и своей жене. — Это все красивые слова про борьбу! Я сам стою за борьбу, только цветной человек никогда не победит! Конечно, — упрямо продолжал он, покрываясь от раздражения испариной, — всем известно, что негры не могут сплотиться. Вот ты их, кажется, собрал вместе и думаешь, что они все с тобой заодно, но стоит лишь белому гаркнуть, и они врассыпную, как зайцы. Уж мне ли этого не знать! — Джо хоть и не совсем верил в справедливость своих слов, но за долгие годы у него накопилось столько сомнений и горьких обид, что захотелось наконец излить перед кем-нибудь душу и услышать, какой же выход предлагает этот умный молодой учитель.