Чуть свет явился шериф, и его беседа с Мартой продолжалась очень долго; он все старался ее убедить, чтобы она дала другие показания, но так и не добился. Осси гордился матерью, такой гордости за нее он еще не ощущал ни разу в жизни, но он также чувствовал гнев и отвращение — он ненавидел отца, шерифа Хайнса, Чарли Уилкокса, который, кстати, до сих пор не показывался, и остальных людей, толпившихся вокруг кровати и мучивших ее уже столько времени, требовавших, чтоб она солгала, будто Джим пытался изнасиловать ее. Оскару не хотелось идти на работу, но он пошел лишь ради того, чтобы быть в стороне от этой шайки, вставшей под главенство шерифа. Он не в силах был оставаться дома и смотреть на муки матери. Когда в обед он вернулся домой, они все еще были там. Оскар вошел в спальню. Мать поглядела на него незнакомым, блуждающим взглядом. Оскар подошел к постели, обнял мать, и она разрыдалась. Тогда он гневно обратился к шерифу, его помощнику и Джону Джефферсону:

— Что вы никак от нее не отвяжетесь?

— Потише, сынок, — вкрадчиво сказал шериф Хайнс. — Мы хотим действовать по правилам. Твоя мама немножко взволнована и не совсем хорошо помнит, что с ней было; вот мы и стараемся освежить ей память.

Мать билась на руках Оскара.

— Она вам сказала, как было дело. Сказала вам всю правду. Уходите отсюда, дайте ей отдохнуть!

Шериф посмотрел на Оскара, потом на Джона Джефферсона и снова на Оскара. У него были холодные, жесткие глаза.

— Слушай, сынок, мы тут все белые люди, и у нас не должно быть разногласий. Наша цель — найти черномазого и передать его в руки закона. Или, может, ты негролюб, а, мальчик?

Оскар вскочил с постели матери, закричал:

— Я вас не боюсь! Ступайте к дьяволу. А мою мать оставьте в покое!

— Ладно, сынок. Успокойся! — Шериф Хайнс подергал свои седые усы и кинул взгляд на Джона Джефферсона. — Нам бы поесть чего-нибудь. Я голоден, как волк.

Все пошли в кухню и сели за обед, который приготовила Лилли Энн; Осси поел и опять ушел в поле, понимая, что они вернутся и снова будут приставать к матери, а он не властен им помешать. И действительно, после обеда они терзали мать по очереди — сперва шериф, потом Джон Джефферсон, потом опять шериф. Как раз в ту минуту, когда шериф заходил к ней вторично, Джон выглянул в окно и увидел Оскара, бегущего к дому. За работой Оскар ни на минуту не переставал думать, любить и ненавидеть так неистово, что разболелась голова; и он бросил все и побежал домой. Он влетел в спальню и кинулся К шерифу с криком:

— Оставьте ее в покое, черт вас подери! Оставьте ее в покое! Я вам давно сказал, отвяжитесь от нее! Она вам рассказала правду! — Он выгнал шерифа из комнаты, но отец и остальные бросились на него и потащили в сарай, связали и заперли там.

К Марте пришел священник. Он положил руку на голову женщины и, преклонив колени, молился, Чтобы господь бог простил ее грешную душу. Потом Долго стоял у изголовья и смотрел на нее.

— Покайся, грешница! — торжественно говорил он. — Покайся! И я буду молить господа, чтобы он очистил твою душу. — Священник был рослый, красивый мужчина, пугавший своим зычным голосом.

— Я рассказала истинную правду, видит бог, что я не лгу. Это был Чарли Уилкокс. Чарли Уилкокс…

Священник сурово посмотрел на Марту.

— Есть только одна правда, — сказал он, — а именно, что каждый черномазый дьявол всегда жаждет изнасиловать белую женщину. И господь желает, чтобы ты помогла положить этому конец. Если ты. не раскаешься и не скажешь правды, ты попадешь в ад, на вечные муки. Открой нам правду, и в воскресенье в церкви я помолюсь за твою душу, чтобы господь тебя простил. Но если ты не откроешься богу и мне, я буду молить его, чтобы он послал тебя прямо в пасть сатаны.

Марта смотрела на священника. О, как ненавидела она их всех: и своего мужа, и шерифа Хайнса, и старика Мака, и его преподобие Поултри! И в то же время она трепетала от страха: ведь этот представитель господа властен отправить ее в ад! Она отвернулась к стене.

— Уходите отсюда — слабым голосом прошептала она. — Не хочу видеть никого из вас!

Но они не переставали мучить ее, и под конец она уже ничего не видела, кроме этих злых белых лиц со звериным оскалом. Джон Джефферсон, его преподобие Поултри, шериф Хайнс и мистер Мак — все стояли перед ней, орали и рычали на нее. Потом появился еще Чарли Уилкокс. Увидев его, Марта закричала:

— Вот он! Он самый!

Чарли Уилкокс покачал громадной безобразной головой.

— Да, это на нее тяжело, повлияло! — сказал он. — Мне кажется, она теряет рассудок. — Он сделал знак шерифу и Джону Джефферсону, приглашая их в кухню. Поговорив там с ними, он ушел. А они снова взялись за нее. Хоть бы Джим успел скрыться подальше, думала с надеждой Марта, долго ей не устоять! Нет, она не поддастся! «Где мой Осси?» Она не поддастся! Ей казалось, что они терзают ее уже много, много, много часов и много, много дней; в голове все помутилось. Возможно, они и правы… возможно, это был действительно Маленький Джим… Священник откашлялся. Джон обошел кругом постель, присел возле жены, схватил ее за плечи я тряхнул изо всех сил.

— Слушай, чертовка! — зашипел он. — Имей в виду, если ты не признаешься, его преподобие Поултри расскажет всему приходу, что ты уже давно путалась с этим негром, и он испросит у бога для тебя наказание в аду. А доктор Роскоу заявит, что ты умалишенная, и не первый день как свихнулась.

— Джон, Джон, умоляю тебя, Джон! Господи, спаси и помилуй! — Она плакала, плакала навзрыд и трясла головой, как сумасшедшая, а Джон поднял тяжелую руку и ударил ее несколько раз по щекам.

— Если ты, проклятая тварь, сейчас же не признаешься, шериф заберет тебя в Милледжвилль, и ты на всю жизнь останешься в сумасшедшем доме. А черного мы все равно поймаем и расправимся с ним, так что уж лучше говори нам правду. — Он тряс Марту до тех пор, пока она совсем не обессилела.

Она упала навзничь, потом повернулась и, уткнув бескровное лицо в простыню, плакала, плакала, плакала.

Осси кое-как распутал стягивавшие его веревки, схватил топор и, выбив дверь сарая, с топором в руках побежал к дому, где слышался смех шерифа и голоса людей. Миновав толпившихся во дворе мужчин, Осси влетел в комнату матери.

— Что с тобой, ма?

— А ты почему с топором?

— Нет, что случилось, ма?

Мать посмотрела на него, и он сразу понял, что ее били. Он видел, какая она измученная, запуганная, больная, обессиленная.

— Ничего не случилось. Просто я созналась, и они оставили меня в покое. Они поймают сегодня этого негра, если он еще не сбежал с плантации. А про Чарли Уилкокса я выдумала, чтобы спасти этого черного дьявола Джима. Знала, что он твой любимчик. Вот тебе впредь наука — не якшаться-с черномазыми!

Мать и сын смотрели друг на друга, и он знал, что она лжет, видел это по ее глазам, по вяло опущенным уголкам рта. Они заставили ее солгать, и вот она смотрит на него почти спокойно. Этот тупой, безжизненный взгляд делал мать неузнаваемой.

А мать все болтала:

— …нашло на меня внезапно, будто Христос побеседовал со мной: «Марта Мэй Джефферсон, ты должна помогать белым братьям… Ты должна воспротивиться дьяволу, сказать правду. Ты должна помочь мужчинам защищать драгоценность, дарованную богом белым женщинам…»

Оскар взял топор и изо всех сил вогнал его в доску двери. Он уже не думал о несправедливом отношении к Маленькому Джиму. Он глядел на свою мать и кипел от негодования: до чего же они ее довели, заставили-таки заплясать под свою дудку! Мать он ненавидит, а отца, Чарли Уилкокса, шерифа Хайнса и всех остальных презирает всеми силами своей души!

Оскар шагнул прочь от постели матери, все еще лепетавшей что-то. Он прошел в кухню, сел за стол и принялся за еду, даже не разбирая, что у него на тарелке. Обычно он не съедал и половины той порции, какую проглотил сейчас. Отряд уже собирался уходить, и то и дело с улицы кричали и поторапливали Оскара: «Кончай скорей, малый, не отставай от компании!» «Будем ждать тебя у Перекрестка!» «Господи боже, все еще заправляешься?» «Ешь столько, будто ты шпалы таскал!» Наконец все ушли, а Оскар так и остался сидеть за кухонным столом. Стемнело, но он не зажигал лампу. Спустя некоторое время он встал, надел куртку, рабочие башмаки и шагнул было в комнату матери, но передумал. Теперь он потерял все, все решительно. Нет у него больше матери! Он вышел из дому и направился по дороге к Перекрестку. Кто-то тихо окликнул его. Ему почудилось, что это мать, но он продолжал идти, не останавливаясь; его позвали еще раз, и, обернувшись, он увидел стройную фигурку Лилли Энн — лицо ее смутно белело в ночном мраке. И Оскар подошел к ней, отчетливо сознавая, почему она его зовет и почему он подходит. Он становится мужчиной, его тянет сила мужского желания, это должно произойти сегодня: к черту всех — и мать, и Маленького Джима, и Большого Джима, и отца, и Чарли Уилкокса, и всю их шайку! Все равно он ничем не может помочь! Так что дай бог здоровья доброй Лилли Энн Мак-Вор-тер… А помочь Маленькому Джиму он ничем не может, ничем… ничем…