— А-а, Лори, привет! — довольно милостиво встретил ее Скинни Мак-Гуайр.

— Как поживаете, мистер Мак-Гуайр?

В другом конце комнаты за письменным столом сидел какой-то мужчина в сером костюме и мягкой широкополой шляпе. Он поднял голову и посмотрел на Лори. Мак-Гуайр, постукивая по полу правой ногой, чесал кончик своего длинного носа, напоминавшего птичий клюв. Казалось, что у этого человека совсем нет плеч и что руки у него соединяются прямо с шеей. Весь он был какой-то тощий, хлипкий, худосочный: лицо, волосы, нос, уши, туловище, ноги.

Он ковырнул в носу, смахнул что-то на пол и, смущенно поглядев на Лори, сказал заученным тоном:

— Мы задержали твоего сына за то, что он дрался с белыми ребятами, с малышами, которые шли домой из школы. Понимаешь? Это очень серьезное преступление. Если бы его родителями были другие люди, а не ты с Джо, он бы так легко не отделался. Но вы очень порядочные негры, и мы не хотим, чтобы ваш малый серьезно влип. Сейчас я приведу его сюда. — Зеленовато-голубые глаза Мак-Гуайра блуждали по комнате, избегая смотреть на Лори.

— Благодарю вас, сэр, — ответила Лори, стараясь посдержаннее выражать свою признательность. Она понимала, что полисмен хотел сказать не «порядочные негры», а что-то другое, ей это было неприятно, но все-таки она обрадовалась. Господи боже, поневоле обрадуешься! Хорошо еще, что мальчика задержал Скинни, а не какой-нибудь изверг-полисмен из тех, кто любит сажать негров в тюрьму и избивать их. Пока Скинни ходил за ее сыном, Лори стояла потупившись. С тяжелым чувством она ощущала на себе взгляд другого белого, точно нож вонзался ей в спину.

Наконец Скинни Мак-Гуайр ввел в комнату Робби. У мальчика был гордый, воинственный вид. Лори с трудом сдержала улыбку — до чего же сын похож на нее! Говорят, когда мальчик похож на мать — это к счастью. Хорошо, если бы так, но что-то ей не верится! Вот он стоит — почти с нее ростом! Будет высокий и сильный, как отец. У него и походка отцовская: так же загребает носками. Робби, увидев мать, сразу повеселел, даже глаза расширились. Если мама здесь, значит ничего страшного с ним не случится. Лори прочла это в его глазах, увидела по его губам, поняла по всему его виду и сама повеселела. — Ты знаешь, что надо делать, — смутно услышала она голос Скинни, вернувший ее в реальный мир полицейского участка. Лори оглянулась и увидела, как полисмен достает из-за двери что-то вроде кнута и протягивает ей. Лори так и застыла на месте — у нее словно отнялся язык, и все тело стало деревянным. — Ты знаешь, что надо делать, — повторил Мак-Гуайр. — И это еще будет очень легкое наказание. Любого негритянского мальчишку засадили бы за такие дела. Я не вру. В исправительном доме их полным-полно!

Да, она знает, она догадалась, чего от нее хотят. Ей предлагается выбор: или это, или исправительный дом. Господи Иисусе! Пусть она собственноручно перебьет ребенку ноги, вышибет ему мозги. Она видела, какое было лицо у Робби, когда Скинни протягивал ей плетку! Мальчик ничуть не сомневался, что мать отвергнет требование полицейских. Он дерзко прищурился, скривил рот и, гордо закинув голову, широко расставил ноги носками внутрь. Стоял, как будто это его не касалось. Бог свидетель, она и в руки не взяла бы плетку, если бы не боялась за него! Человек в шляпе хмыкнул. Лори еще раз взглянула на Робби и закусила губу. Нет, будь что будет, она не станет сечь своего сына перед белыми! Но тут же опять вспомнился Тим и исправительный дом — мерзкие, отвратительные, грязные серые бараки, набитые почти одними негритянскими ребятами, отданными во власть белых, люто ненавидящих негров. Ужас, пережитый ею еще в детстве, когда она ездила из Типкина в тюрьму округа Кросс навещать брата, вновь охватил ее душу. Ей представились жирный красномордый начальник тюрьмы с презрительным взглядом, и его жуликоватый помощник, и свирепые надзиратели, и все прочие.

Берясь за плетку, Лори заметила испуг и растерянность на лице Робби, у нее появилось такое чувство, словно ей в сердце вонзили кинжал и повернули его там. Плетка была треххвостая, сделанная, очевидно, из ремня для правки бритв, — жуткая плетка! Лори вздрогнула, ноги у нее подкосились. Стыд и гордость отступили перед жалким, унизительным страхом. Обернувшись к полисмену, она хотела отдать ему плетку.

— Может быть, вы разрешите мне, сэр, мистер Мак-Гуайр, отвести его домой и там высечь?

Скинни боялся глянуть на несчастную женщину. Он посмотрел на свои громадные ноги, потом покосился на штатского.

— Ты же знаешь, Лори, что это не полагается. Лучше меня знаешь.

— Но я даю вам слово, мистер Мак-Гуайр, что всыплю ему как следует. Задам ему хорошую порку, когда вернемся домой. Прошу вас, сэр, разрешите! — Хоть бы мальчик оглох на минуту, не слышал бы, как она унижается. Это все равно, что встать на колени перед белыми или раздеться догола на площади Джефферсона Дэйвиса… — Прошу вас, сэр, мистер Мак-Гуайр! Я задам ему такую порку, что он не забудет до смерти. С живого кожу сдеру…

Полисмен за письменным столом долго откашливался и что-то сердито бормотал. Лицо Скинни залилось краской. Его обычно визгливый голос вдруг стал грубым:

— Женщина, если бы я не вмешался, ты бы сейчас умоляла о том, чтобы его не засадили в тюрьму. Черт побери, в конце-то концов он же дрался с белыми ребятами!

Лори вытерла лицо рукавом и повернулась к сыну, который стоял, в оцепенении уставившись на выбоину в цементном полу. Скинни смущенно сказал:

— Прикажи ему снять куртку!

— Снимай куртку, Робби! — скомандовала Лори, избегая смотреть на сына.

— Мама, ведь ты даже не знаешь, в чем дело! Ты же не знаешь, за что меня сюда привели! — Мальчик и не собирался раздеваться.

— Нет, сын, я знаю. Дженни Ли мне все рассказала. Ну, снимай же куртку! — Она старалась не смотреть на Робби.

— Мама, я ни в чем не виноват. Эти белые мальчишки были…

— Знаю, Робби. Знаю. И все-таки прошу тебя, сними куртку. — Неужели Робби не поймет и не поможет ей? И без того тяжко, когда у тебя над душой стоят белые. Хоть бы поскорее покончить с этим.

Мальчик недоуменно вглядывался в растерянное лицо матери. Она никогда еще не вела себя так, как сейчас. Перед ним была чужая, незнакомая женщина, только лицо у нее мамино. Мама всегда его учила: «Не будь задирой! Сам не смей заводить Драк, но если придется драться, то уж не трусь! От жизни не спрячешься». И еще: «Ты не хуже, чем любой из белых, даже наверняка лучше многих!» И все же эта женщина — его мать, и ей он доверял больше всех, ее любил в тысячу раз сильнее, чем кого бы то ни было на свете. Робби перестал сопротивляться. Стиснув зубы, проглотив ком в горле, он начал расстегивать куртку. Губы его беззвучно шевелились, руки тряслись. Внутри словно что-то оборвалось, им овладел панический страх, который надо было во что бы то ни стало скрыть от этих людей.

В маленькой комнате вдруг стало нестерпимо душно. Пот пополз по телу Лори. Пусть бы лучше ее выпороли белые, чем самой пороть своего ребенка! Но лицо Лори было бесстрастным, когда она взмахнула плеткой. Белый в штатском закурил сигару и выпускал кольца дыма — миля в минуту. Лори показалось, что это дымит не одна, а целая сотня сигар. Она отвернулась и тут же почувствовала, что взгляды белых нацелились на нее, словно заряженные пистолеты. Рука ее вдруг стала как чужая. А Робби весь напрягся, точно струна. Первый удар — на его спине три рубца, но он даже не пикнул — только вздрогнул. Лори снова замахнулась — до чего же ей хотелось этой самой плеткой исхлестать белых, бить их до тех пор, пока из них дух вон! Если бы белые очутились сейчас в ее власти, она с легким сердцем засекла бы их всех до единого.

Хлысь! — на спине еще три красных следа. Робби не заплакал, снова вздрогнул и повернулся на бок. Хлысь! Хлысь! На какой-то миг Лори показалось, что сечет не она, а кто-то другой, она же только наблюдает за женщиной, похожей на нее, следит за каждым взмахом плетки, видит, как эта чужая истязает ее сына, и не может помешать обезумевшей женщине-зверю. Все видит, но сама бессильна, парализована. И даже крикнуть не в состоянии.