— Америка создана кровью и потом наших отцов и дедов…

— А матерей вы не считаете? — подал реплику Гас Маккей.

Кто-то свистнул, кто-то засмеялся.

Мистер Майлз рассказывал про Гарриэт Табмэн, Фредерика Дугласа, Ната Тернера и других знаменитых негров, а Робби, прежде и представления не имевший об этих людях, прищурив узкие глаза и раскрыв рот, жадно слушал учителя, и теплое чувство поднималось в его душе. Он ясно видел перед собой маленькую чернокожую женщину Гарриэт Табмэн, которая смело боролась со злыми рабовладельцами — огромными, отвратительными чудовищами, уродливыми жестокими злодеями — и всегда умудрялась перехитрить их, совершая одну за другой поездки на Юг и уводя за собой сотни негров на Север, на свободу. За ее голову была объявлена награда. Вот это женщина! Робби так и видел ее перед собой, только лицо у нее почему-то мамино. Он также рисовал себе эту «тайную дорогу» — длинный, сверкающий, чудесный черный поезд, и на нем Гарриэт Табмэн и Лори Ли Янгблад. Впрочем, Робби понимал, что это была совсем иная «дорога».

Внезапно поднимает руку Биф Робертс.

— А мой папа говорит, что почти все негры растяпы и бездельники. Папа говорит: их бы всех перестрелять, да патронов жалко, — заявляет Биф.

Лицо учителя сразу меняется. Он слышит сдержанный смех во всех углах класса, видит циничную ухмылку на лице Бифа.

— А ты сам как думаешь? — спрашивает он. — Неужели все негры, которых ты знаешь, такие уж лентяи и дураки?

— Не знаю, сэр, но так говорит папа, а я не собираюсь с ним спорить.

Робби поднимает руку, он болезненно ощущает, как бешено колотится его сердце, от волнения пот выступает на лбу и на шее.

— Мой папа очень много работает, и мама тоже. Она вечно трудится… Моя мама — точь-в-точь как Гарриэт Табмэн. Уж она никакому крэкеру на свете не позволит оскорбить себя! — Величайшая гордость за мать нарастает в душе Робби, даже во рту становится как-то приятно.

Вечером Робби спрашивает мать;

— Мама, ты что-нибудь знаешь про Гарриэт Табмэн и про «тайную дорогу»?

— Да, кое-что знаю, но очень мало, ведь об этом почти ничего не написано. Гарриэт была замечательная женщина. А про «тайную дорогу» мне рассказывала бабушка, упокой господи ее душу!

— Мистер Майлз все-все знает про «тайную дорогу» и про Гарриэт Табмэн, — возбужденно говорит Робби. Но почему это мистер Майлз знает больше, чем мама? Ведь мама тоже умница. Робби готов доказать всякому, что его мама умница.

Лори Ли смеется.

— Ох, и редкостная же старуха была твоя прабабушка! Сколько она рассказывала о временах рабства. Бывало так: соберутся рабы у кого-нибудь в хижине на моление и заодно чтоб обсудить, как бороться с плантатором. А белый надсмотрщик залезет под дом и подслушивает, что говорят рабы. Как-то вечером один из них забрался под дом, а бабушка приготовила горшок кипятку, села на пол и, пока негры распевали «Спустись, желанная колесница», вылила весь кипяток в щель над тем местом, где растянулся этот негодяй. Тот заорал благим матом и так завертелся под полом, что чуть всю хижину не своротил. Потом вылез и бросился со всех ног через поле, как дикий кролик.

Мама рассказывала и сама смеялась до слез. Робби и Дженни Ли тоже от души хохотали.

— После этого надсмотрщик исчез на целую неделю, а когда он снова появился, бабушка его спрашивает: «Что это вас не было видно последнее время, мистер Джош?» Крэкер краснел и бледнел от злости, потом ушел и всю дорогу ругался себе под нос.

Нахохотавшись досыта, Робби сказал:

— А мистер Майлз все знает про Гарриэт Табмэн.

Мама улыбнулась:

— Я вижу, у твоего учителя в самом деле умная голова!

В эту ночь, когда дневная духота сменилась прохладой, Робби видел во сне «тайную дорогу». Местами поезд выходил на поверхность, забирал негров: и снова исчезал под землей. Он мчался под горами и долинами, под лесами и реками и на всем своем пути подбирал пассажиров. Лори Ли Янгблад была кондуктором, а Роберт Янгблад — машинистом. Это был длинный красивый черный поезд, похожий на курьерский «Мэри Джейн», только еще длиннее, чернее и гораздо красивее. На каждой остановке в него садилось все больше и больше негров, потому что каждый стремился к этой самой Свободе.

И Свобода казалась чем-то большим, черным и прекрасным, большим, черным и необыкновенно прекрасным. Но все-таки где она, Свобода? Какая она, Свобода? Как она выглядит? У Свободы черное лицо, и у Свободы белое лицо. Свобода — это жар и холод в груди, мужество во взоре. Ласковое прохладное утро ранней весной, когда медленно, незаметно восходит солнце и вдруг, совершенно внезапно ослепительный взрыв света, распускаются деревья, вся земля покрывается ярчайшей первой зеленью и начинает громко петь: поют птицы, кузнечики, сверчки, даже червяки и те поют, и разом оживает весь божий мир. Свобода — это доктор, адвокат, человек, который чистит курятник, и Робби Янгблад — машинист то на «Мэри Джейн», то на южном курьерском «Ракета», и Робби Янгблад — продавец в Большой бакалее (а рядом с ним Жирный Гас). Свобода — это рабочий, это труженик, такой, как отец, с широкими плечами, с высоко поднятой головой. Свобода — это мать и мистер Майлз. Свобода — это ты сам, и Свобода наказывает подлых крэкеров, и Свобода — это Свобода…

На следующий день после занятий Робби выждал, пока разошлись все ребята, и лишь тогда подошел к учителю и спросил:

— Где бы мне раздобыть что-нибудь по истории негритянского народа? В книжном магазине Бардена таких книг не бывает. Они даже никогда не слыхали, что у негров есть история.

Молодой учитель улыбнулся.

— Ну, откуда им слышать! Я тебе завтра принесу одну книжку, если только ты мне пообещаешь аккуратно с ней обращаться.

Учитель принес Робби книгу, которую написал негр—Картер Дж. Вудсон.[15] Негр—и написал книгу! Робби читал ее дома, как только выпадала свободная минута. А, когда вечером он ложился спать, мама, думая, что он заснул, брала эту книгу и долго читала, пока ее в конце концов не одолевал сон. И хотя мама всегда клала книгу на то место, где ее оставлял Робби, мальчик знал, что мама читает ее, потому что иногда он не спал, а только притворялся спящим.

— Эй, Лори Ли, как поживаешь?

— Ничего, Кари Белл. Похвастаться, правда, нечем, но и жаловаться не приходится.

— Правильно говоришь, роднуша, золотые слова!

Лори остановилась на пыльном тротуаре, поджидая, когда Кари Белл Уатсон спустится с крыльца. Она посмотрела на небо, похожее на темно-серое одеяло, местами расцвеченное голубыми пятнами. Прямо над головой, как тяжелая драпировка, повисла большая черная туча с разорванными краями.

— Ну и погодка! — сказала Лори Ли. — Не знаешь прямо, чего и ждать. Хоть бы это бюро погоды что-нибудь решило.

Соседка навалилась на деревянную изгородь палисадника. Это была рослая, грузная женщина, и Лори всегда боялась, что в один прекрасный день Кари Белл повалит свою загородку.

— Да, погодка никудышная, но бюро погоды в этом не виновато, не оно ее делает. Тут уж сам господь бог распоряжается.

Лори рассмеялась.

— Скажи мне, детка, — продолжала Кари Белл, — что ты думаешь об этом новом учителе из Нью-Йорка?

Лори поглядела на круглое одутловатое лицо великанши.

— А вы знаете, Робби как раз у него в классе…

— Да уж я об этом слышала. Нечего сказать! Минутная пауза, настороженное молчание. Лори видела: соседке не терпится услышать, что она скажет.

— Робби он очень нравится. Мальчик прямо без ума от него. Раньше мне казалось, что Робби любит Джозефин Роллинс, но теперь я вижу, он совсем помешался на новом учителе.

— А говорят, что в нем нет ничего особенного. Такой же задавака, как все эти северные негры. Воображает, что он лучше нас.

— Вот уж не знаю. Я все никак не соберусь зайти к нему. Знаете, он сказал детям, что приглашает всех родителей приходить в школу, и в любое время. Пускай, говорит, посидят в классе, посмотрят, послушают. Я буду очень рад. Может быть, они мне дадут какой-нибудь хороший совет. Он даже прислал нам записку с приглашением. Чем же это плохо?