Спасение пришло неожиданно. Вдруг дверь рас­пахнулась, и в парную втиснулся еще и отец Николай. Глаза его горели неистовым сочетанием гнева и смеха.

—   Раб Божий Гаврииле! — воззвал священник к Ладомиру. — Иди-ка разберись! Там к тебе сестры какие-то явились.

—   Свети Боже! — отчаянно воскликнул посадник и вихрем слетел со своего полка вниз, выскочил вон. Александр немедленно ринулся за ним следом и за­стал изгнание мнимых сестер Свяки из банного рая. Их было не менее восьми, все полуобнаженные, раско­ванные и как-то лихорадочно веселые.

—   Кто звал вас сюда! — рявкнул на них Ладко. — Хайде отсюда! Бесстыжие мачки! Прочь, говорю, ад­ская ватра! Прочь, прочь! — И он принялся собствен­норучно выталкивать волочаек из обширного предбан­ника.

Александр от всей души хохотал.

—   Куда ты их гонишь, Свяка! — заорал выскочив­ший из парилки Савва. — Таких красоточек! Эй, да что же это!

—   Не вмешивайся, Савка, — осадил его выскочив­ший следом Ратмир.

—   Кому Савка, а кому… Эй, да не гони ты их, Лад­ко! Чем они помешают?

—   Опомнись, дурень! — нахохотавшись, острожился князь Александр. — Видать, мозги у тебя от жару расплавились. Бери ушат да неси воду.

Когда от Свякиных «сестер» не осталось и следа, из парилки медленно вышел отец Николай. Он прове­рил взором наличие только мужского пола в предбан­нике и провозгласил:

— Благорастворение телесей!

Стали обливаться студеной водой. Тут Александр заметил на груди у себя лиловый ожог в виде крылато­го креста. Серебряная ладанка, раскалившись в па­рилке, оставила свое тавро. Летучий крест, вырезан­ный на ее поверхности, четко отпечатался на нежной юношеской коже.

— Ох ты! — заметил клеймо Ратмир. — Надо было снять ладанку.

—    Надо было, — сказал отец Николай. — Крест на тебе кипарисный, для парной безопасный. А ладанка серебряна, вот и обожгла.

—    Да и хорошо ли, отче Николае, что я с ладанкой Владимира Крестителя в парную залез? — вдруг испу­гался Александр.

—    Ладанка Святого Владимира? — восторженно выпучил глаза посадник Ладко.

—    Владыка Спиридон наградил меня вместе с бла­гословением на битву, — поведал ему Александр.

У пылкого Ладомира аж дыхание зашлось от вос­торга. Он бросился перед Александром на колено:

—    Дозволь, княже, поцеловать сию ладанку! Он — Владимир, я — Ладимир.

—    Изволь, целуй… — растерялся князь и снова взглянул на отца Николая. Тот весело усмехался. Ког­да Ладко приложился губами к вырезанному на кры­шечке летучему кресту, иерей тоже приблизился и с благоговением поцеловал Александрову святыню.

Свяка пуще прежнего преобразился. Лицо его сияло:

—    Братушки! Сам Святой Владимир у меня в бане парился!

—    Да полезно ли сие для мощей?.. — усомнился сокольник Варлап.

—    Почто такое говоришь, брате! — возмутился Ладко. — Свякая кость парилку обожает, будь она жи­вая или упокоенная! Князю Владимиру одно радо бы­ло хотя бы малюсенькой частичкой своего тела вновь побывать в бане. О свечан дан! Якой торжественный день послал ми Господь Бог Иисус Христос! Слава Те­бе Господи, слава Тебе!

—    Нет, — настаивал Варлап Сумянин, — пусть всеже иерей рассудит, можно ли святые мощи банным па­ром томить?

—    Рассуди, отче, молим ти! — слезно обратился к отцу Николаю Ладко.

Отец Николай улыбнулся, почесал затылок, огла­дил влажную бороду и сказал:

—    Возбранения нету.

—    Велик Господь православный! — радостно под­прыгнул посадник Ладомир.

—    Ты, княже, когда еще раз в жар пойдешь, ла­данку в кулаке зажимай, а то вон какую метку себе выжег, — посоветовал другой сокольник, Нефеша Ми­хайлов.

—    Может, оно и хорошо, — тихо ответил Алек­сандр. Вскоре снова полезли в парилку. Ладко неуто­мимо плескал на камни ковшики разных травяных от­варов, удивляя гостей все новыми и новыми аромата­ми пара. Нечего сказать — баня у него на славу

получилась. Банились долго, до полного размягчения костей, казалось, даже головы у всех стали мягкие, будто свежеиспеченные пироги. Отпаивались ледяны­ми квасами, коих тоже разнообразнейшие виды пре­доставил гостеприимный Ладко. Потом вышли на бе­рег Волхова и здесь отдыхали на расстеленных толстотканых покрытиях, было упоительно тепло и хорошо на бережку, и всех сморило сном.

Александр лежал на боку, упершись щекой о пят­ку ладони, смотрел, как плавно идут воды реки, и ему было несказанно радостно на душе. Он благодарил Бо­га, что еще не сегодня надо будет идти и убивать на­глых свеев, что можно вот так полеживать себе и на­слаждаться жизнью. Он твердо наметил, что все долж­но произойти на рассвете в день Святого Владимира. Не случайно же он, Красно Солнышко, знак дал — за­клеймил Александра своим крылатым крестом. Тавро это ощущалось теперь на груди приятным жжением посреди адамова ребра, между персями. Это жжение тихо гудело в лад похрапыванию и посапыванию рас­кинувшихся поблизости соратников, и из крылатого креста выезжали на бережок светлые всадники, руби­ли мечами прибрежную траву, приговаривали: «Вот вам, свей! Вот вам, свей! А ведь свей — просто всей. Просто всей, вот и все. Не святые, а всятые, все такие-рассякие. И они нам нипочем — рассечем и посечем!»

— Славич! Просыпайся! Вечер уже, — будил его Савва. — Конница наша пришла. Быся и Луготинец первый конный полк привели. Да скоро в церкву позо­вут — канун Гаврилы стоять.

Он мигом вскочил на ноги с чудовищной мыслью о том, что проспали свеев, будто не пару часов, а не­сколько дней предавались блаженному сну на волхов­ском кисельном бережку. Но быстро сообразил, что сие невозможно, и успокоился.

— Пришли, говоришь, фари наши? — переспро­сил он, потирая лицо горячей ладонью. Ужасающе хо­телось есть.

Они отправились смотреть, в хорошем ли виде до­шла до Ладоги конница. Все было в полном порядке. Наспех перекусив, отправились снова в храм Святого Георгия, где выстояли весь канун завтрашнего празд­ника Гавриила Архангела. Ладко стоял плечом к пле­чу с Александром и все время оглядывался с улыбкой, радуясь, что они рядом именно в такой день, в канун его именин. Александр хорошо понимал это и тоже в ответ улыбался добродушному сербу. Еще он время от времени поглядывал назад, потому что волновался о всей коннице, и облегченно вздыхал, видя, как один за другим прибавляются в храме остальные ведущие всадники — вот Димитрий Шептун появился, а вот Елисей Ветер, за ним Ваня Тур прорезался и, наконец, еще один завтрашний именинничек — Таврило Олек-сич. Стало быть, вся конная рать притекла в Ладогу, можно быть спокойным.

Приложившись к кресту местного епископа, от­правились пировать. Ладимир весь светился, предвку­шая, как станет подчевать дорогих гостей. Столы в его пирной палате и впрямь ломились от яств. Одно толь­ко явно огорчало Свяку — рот у каждого только один, а хотелось одновременно и этим угостить, и этим, и тем, и вот этим.

— А вот, Леско, мои вина, я их сам делаю, гроздовые и яблочные. А вот пиво осемнадесяти видов. Как бы тебе каждое попробовать, ах ты! А вон — меды раз­нообразные. Да ты совсем не пьешь, как я гляну! Ну хоть кушай побольше. Не желаешь вин? Нет, тогда от­ведай вот этого истинно сербского напоя!..

И Александр, не будучи любителем хмельных на­питков, все-таки пробовал по чуть-чуть того и другого, дабы не обидеть распахнутого душой хозяина. Отведав великое множество блюд и напитков, он снова, как тогда на бережку, разомлел, растаял и уже мечтал о блаженном сне, когда дошла очередь до песен. Замы­чали, загудели, заголосили то на том, то на этом конце пиршества, и надо было владычным окриком пресечь это на корню:

— Стойте! Пусть Ратмир и Юрята запевают, а все остальные вежливо их подхватывайте, да никто же не перевысит свой голос над голосом Ратмира, певца наи­лучшего!

И Ратмир запевал, за ним — Юрята, а все осталь­ные подтягивали, и только озорной Савва время от времени пытался все же перекричать Ратмира и Юря-ту, но это пока мало кто замечал. Постепенно, под дей­ствием хмельного, и другие стали петь невпопад с Юрятою и Ратмиром, и вновь Александр вмешался: