Передав оруженосцу Ингварю булаву, он взял у не­го новый топор-звездицу, изготовленный в Новгороде знаменитым оружейником Ладом. Топор состоял из пяти лезвий, растопыренных во все стороны. Лад гор­дился своим изобретением, но, кроме Кондрата, никто не решился освоить эту игрушку. А Кондрат полюбил звездицу, и теперь ему не терпелось поскорее пустить ее в ход. Сначала он раскроил череп немецкому пеш-цу, бойко орудовавшему своим топориком. Двигаясь дальше, Кондрат не мог не восхититься доблестью и смелостью немцев, составлявших рыло свиньи, — здесь поистине собрались отчаянные храбрецы, с любо­вью и наслаждением шедшие на смертный бой. Особен­но Кондрату понравился один конный молодец, кото­рый с таким упоением рубился, что с уст его слетала бо­евая песня, и, ничего не слыша, Кондрат слышал слова этой песни и даже, казалось, понимал их: «Wirrrreiten, undrrrreiten, undsingen…»126 И ему хотелось не как-ни­будь, а по-особенному, с уважением, убить этого певца-удальца. А тот, покуда он добрался до него, уже успел допеть одну и начать другую песню.

— Heissssa und heissssa der Tot…127 — лихо распе­вал ритарь, и Кондрат понимал, что это песня о веселой смерти, которую мужчина обретает только в бою. И он крутанул своим звездатым топором, улыбаясь немцу и приглашая того сразиться. Ритарь, продолжая напе­вать, кинулся на Кондрата со своим цельнокованым перначом, от ударов которого щит Кондрата затрещал, как сухое древо. Дважды Кондрат пытался достать ри-таря звездою своего топора, и оба раза острые лезвия просвистывали мимо, рассекая воздух, — лихо увора­чивался певец. Но на третий раз звезда не промахну­лась, вонзилась немцу в шею, обрывая задорное пе­ние — укк!.. И упал из руки храбреца пернач, и, закло­котав, хлынула горячей струей кровь, и сам он мешком канул с коня своего в небытие смерти.

Теперь Кондрата никто не мог отвлечь от заветной цели — от псковских братьев-фогтов, много горя при­несших псковичам. Тем более что с одним из них уже вступил в схватку Гаврил о Олексич. И совсем уж было приблизился Кондрат ко второму из братьев, как вдруг натиск немцев усилился, его вместе с конем и оруже­носцами стало оттягивать назад. Тут Кондрат вспомнил о замысле Александра, по которому чело должно было до поры до времени сдерживать натиск свиньи, но, ког­да она попрет во всю свою силу, сделать вид, будто дрог­нули, расступиться, и пусть она стукнется рылом о вы­сокий обрывистый берег, а тем временем окружить ее и тащить к Узмени — к Теплому озеру. Неужто насту­пил тот миг? Сколько же времени длится сражение?

Свинья резко усилила натиск, громче загремели ли­тавры, бодрее запели тевтонские военные песельники:

— Drrrrang, Drrrrang, Krrrraft und Drang — rata-plam-don-diri-don!128

И как наводнение уносит в гневных волнах своих всякого, кто попадает на его пути, так несло теперь русских воинов, закручивая в поток немецкого натис­ка. Многие падали, сраженные вражеским оружием, но Кондрат пока лишь был слегка ранен в локоть ле­вой руки ударом палицы, да щиту его оставалось вы­держать не более трех ударов. Зато звездчатый топор, изготовленный умелым Ладом, не подводил его, осы­пая своими ударами врагов, звеня и смеясь, питаясь смертями.

— Дон-дири-дон-дири-дон-йа-ха-ха! — слышалось Разудалое немецкое пение.

Кондрат увидел обиженное и испуганное лицо Се­мена Хлеба — известного новгородского двоеженца, коему было обещано отпущение грехов, если он добле­стно сразится с врагами. Хлеб обращался к Кондрату с каким-то вопросом, и Кондрат крикнул ему, указы­вая на уже близкий обрыв:

— Берег!

Тут на него навалились со всех сторон, и, отбиваясь от почуявших свою победу тевтонцев, Кондрат больше не видел двоеженца Семена, но в какой-то миг его ли­цо вдруг вспыхнуло прямо перед взором Кондрата и тотчас исчезло, взмыв куда-то вверх. Дальше Кон­драт оказался в некоем совершеннейшем ослеплении, отчаянно дерясь звездой, посылая удары влево, впра­во, вниз, вверх, вперед, назад. Щит его уже рассыпал­ся, и можно было лишь диву даваться тому, что Кон­драт оставался жив в этой смертельной схватке с могу­щественным врагом-немцем.

Он не знал, сколь долго это продолжалось, но в ка­кой-то миг стена немецкого натиска ощутимо ослабла, вздрогнула и стала медленно пятиться. Кондрат искал глазами братьев-фогтов, но не видел ни того ни другого. Он вообще не видел ни одного ритаря поблизости — во­круг все были простые воины-кнехты, которые, про­должая драться, медленно отступали. Ряды их расстро­ились, поползли, потекли, захромали и подкосились. Кондрат понимал, что уже можно обрадоваться, но ни­каких сил на радость у него не было, а было лишь отуп­ление, которое могло сколь угодно долго продолжаться, но в котором не оставалось места для веселья и радости.

Он нашел своего оруженосца Василия и сумел по­менять у него звезду на кропило, чтобы задействовать в деснице другие мышцы, а также получил запасной меч и узнал, что второго отрока, Ингваря, убили. Но помахав немного кропилом, Кондрат соскучился по звезде и снова взял ее у Василия, чтобы ею гнать немца.

Русские полки переходили в наступление.

Онзагадал, что время для броска наступит именно тогда, когда он мысленно прочтет все молитвы, кото­рые только знал наизусть. Сначала от волнения при­нялся перебирать их в уме быстро и сбивчиво, но по­том понял, что так не годится, сделал несколько глу­боких вдохов и как можно размереннее начал заново: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь.,.» Отро­ки Ратисвет и Терентий, видя, что Александр молит­ся, встали к нему поближе, чтобы не пускать никого другого по не самым важным вопросам, и сами тоже стали осенять себя крестными знамениями, когда это делал Александр.

С Вороньего Камня все было хорошо видно. Огром­ная немецкая свинья будто в густой мох зарылась мор­дой в наши ряды и там копалась. Сверкало оружие, раздавался скрежет, стук и треск, звуки труб и бой ли-тавров, немецкое, чухонское и русское пение. Стая черных ворон поднялась со стороны Озолицы, покру­жилась над битвой и разлетелась по окрестным бере­гам ждать, когда все окончится, когда на ледяной ска­терти озера для них будет уготован кровавый пир.

Александр продолжал молиться. Зоркий Ратша, стоя неподалеку, называл Варлапу участвующих в битве немецких ритарей, и Ярославич невольно при­слушивался.

— Братья фон дер Хейде, оба изгнанные нами из Пскова фогты. А вон там — братья фон Пернау с луч­шими чудскими бойцами. А теперь Кондрат схватился с Александром фон Тотсом. Смотрите! Смотрите! Он сбил его! Одного из храбрейших рейтаров!.. Не могу

поверить, что кто-то сумел одолеть Александра!

— Нашего тезку, — сказал Варлап, будто в русском войске все были Александрами.

— Если не ошибаюсь, — продолжал Ратша, — там еще есть Александры — один из братьев Банау, Александр фон дер Пайде, один из братьев фон Ауце — то­же Александр. Поразительно много рейтаров привел Андреас фон Вельвен! Дух захватывает — там чуть ли не треть всего ордена!

— На его месте, кабы я воевал против нашего Сла-вича, так и весь орден привел бы сюда, — сказал Вар-лап, и Александра кольнуло — он назвал его Слави-чем, как называл его только отрок Савва, оставленный умирать в Узмени.

Он ненадолго прервал молитвы и огляделся по сто­ронам, будто в надежде узреть Савву где-то поблизос­ти, живым и здоровым. Но он увидел много других родных лиц — Ратшу и Варлапа, Ратисвета и Терен­тия, Забаву и Свяку, Шептуна и Шестько; Остров Го-родец и лежащие вокруг него покрытые войсками про­ливы шевелились и перетаптывались в нетерпении, щетинились копьями и знаменами, сверкали кольчу­гами и панцирями. Сколько хватало глаз — всюду бы­ли новгородцы и понизовцы, а ближе к острову Го­рушке расположились ижорцы, ладожане, водь и ко-рела. Всего здесь, в засаде, находилось более пяти тысяч воинов, готовых по условному знаку с Воронье­го Камня двинуться и устремиться на врага.