лучник, потому что пора было прятать лук обратно в чехол и хватать поводья. Осадив Аера, князь пропу­стил нескольких всадников вперед себя, включая и Ратмира, который первым настиг первого свея, ру­банул его боевым топором да так нерасчетливо, что, глубоко застряв в хребте у свея, топор вырвался из руки витязя.

—    Копье? — крикнул сзади Савва.

—    Рано! — рявкнул ему Александр, хватаясь те­перь за тяжелый пернач81 , висящий на седле сзади. От­цепив его с крючка, подбросил в руке и замахнулся, но никого не было рядом, кроме своих, окруживших его. — Эй, дайте мне-то простора! — крикнул он гнев­но, но понадобилось еще немало рывков, чтобы протиснуться и выбиться из своего же окружения. Мета­тельный топорик пролетел прямо возле его лица, едва не задев. Острие копья выскочило навстречу и тоже промахнулось, а тот, кто умышлял тем копьем на жизнь Аера или самого Александра, через мгновенье рухнул на землю, ибо князь размозжил ему голову метким ударом тяжеленного полупудового перна­ча. — Яко с нами Бог!

И вновь другие конные витязи заслонили его от све-ев, спеша сами натворить смертных дел, истребляя пока еще толпу, не успевшую надеть на себя доспехи, схва­тившую в руки первое попавшееся оружие, обезумев­шую от страха. Какая-то расхристанная баба, видать из тех, коими свей утешались накануне, бегала и истошно вопила что-то по-ижорски, покуда не была потоптана нечаянно чьим-то конем. Краем глаза Александр видел это, но в душе его уже совсем не хватало места для жало­сти — все там внутри горело сплошным пламенем, как горит окончательно взятый пожаром дом.

Он встал на стременах, пытаясь обозреть хоть что-либо вокруг себя, и ему удалось увидеть, как прибли­жаются первые окольчуженные свейские всадники с мечами и копьями, как вдалеке справа берут свою кровавую жатву наши пешие цепники, обмолачивая смятенных врагов тяжелыми кропилами8 "', а вдалеке слева бьется длинным молотом Луготинец, глубоко врубившись со своими конниками в свейское войско. Он увидел и главный шатер Биргера, уже весь озарен­ный солнцем, удивился, оглянулся — солнце уже сов­сем поднялось на востоке, как быстро промчались эти первые мгновения битвы!..

—    Вот наша цель, Савка! — указал он своему отро­ку на самый высокий шатер свеев. — Аз сам должен сразиться с Биргером. Да хорошо бы и сам шатер зава­лить…

—    Кому Савка, а кому… — огрызнулся оружено­сец по своей вечной привычке. — А ну — пропусти! — тотчас заорал он, расталкивая своим конем других коней, пробивая проход себе и князю, дабы можно было выйти навстречу главным свейским рыцарям.

Александр вдруг отчетливо осознал, что битва пош­ла как-то не так, что не должен он, военачальник, про­пихиваться сквозь ряды собственной же конницы, что­бы выйти на боевой простор. И вообще, ему померещи­лось, будто легкое начало сражения уже окончилось, что свей, превосходящие числом, воспрянули духом и окружают, теснят, давят их. И это и впрямь могло угадываться в том, что встречная волна заставила рус­ских воинов попятиться, шаг за шагом отступая. Гро­хот и лязг оружия сделался гораздо более гремучим — битва еще только-только начиналась, разгоралась, раз­ворачивалась по всем своим многочисленным крыльям. А он, ее главное лицо, ничего не видел и не знал, где и как дерутся, кто кого одолевает и где он сам. На душе у него сделалось душно и тоскливо, будто кто-то ему уж сообщил заранее, что битва проиграна.

—    Да не бывать этому! — возмутилось все его су­щество, и он стал сильнее бодрить коня бодцами под самый пах. Аер захрипел и закричал почти человечес­ким голосом, пробивая грудью себе дорогу. И вот уже Александр оказался впереди, а Савва едва поспевал за ним сзади. Ратмир и вовсе, казалось, пропал в гуще битвы, но вдруг вынырнул откуда-то на своем рыжем сарацине, поспешая уведомить князя:

—    Тут я!

Лицо его было обрызгано кровью, но, вернее все­го, — вражьей. И меч был обагрен. Тотчас, появив­шись, он вступил в горячую схватку с огромным, сви­репого вида, одноглазым свеем, который с трех ударов расщепил на Ратмире щит и вот-вот уже доставал его самого длинным зазубренным мечом, но новая волна пробежала по бьющейся гуще людей и коней, оттесни­ла одноглазого, повернула его, и он уже бился яростно с Елисеем Ветром, который отбивался большим обо­юдным топором.

— Сподоби мя, Александре Воине! — взмолился князь, видя, как его снова затягивает в гущу конни­цы, как трудно вырваться в передовые ряды, чтобы продолжить тяжелый путь к самой высокой ставке свеев. Разгоряченный и раздосадованный, он взмок под сорочицей, пот горячими горошинами катился у него по хребту и по груди, орошая нательный крест и ладанку. И этой муке не видно было конца.

Вновь он ненадолго вырвался на передний край, бестолково помахал перначом, сделав лишь несколько вмятин на чьем-то шишаке, и вновь его закруговоро-тило, оттягивая и оттягивая мечтаемый миг единобор­ства с кем-либо из главных вождей папежников. Нуж­но было пробиться на тот край, где развевалось его алое знамя с золотым львом и покачивалась хоругвь с нерукотворным Спасом, но вместо этого Александр вынужден был смотреть, как дерутся тевтонцы. Осо­бенно хорош был Ратша, размахивающий во все сторо­ны своей знаменитой палицей, имеющей веселое про­звище «Годендаг», что по-немецки значило «Божий день», то бишь — «Здравствуйте!» Вся покрытая тор­чащими в разные стороны длинными шипами палица Ратши разила туда и сюда, разметывая свеев, разбра­сывая кровавые ошметки и брызги.

— Княже Владимире! Красно Солнышко! Окрыли меня! — отчаянно взмолился Александр, и вмиг незри­мая сила повела его, вытащила из теснины, и вот уже он увидел себя со своей малой дружиной — справа Сав­ва, слева Ратмир, сзади Ласка и Ртище со знаменем и хоругвью, Сбыслав и Яков с десятком иных конни­ков. И сам собою стал двигаться и приближаться шатер с ярко сверкающей золотой верхушкою, а навстречу мчались с копьями наперевес мощные рыцари, знат­ность которых сразу бросалась в глаза, и за спинами их тоже развевались знамена с крестами и львами, только иных, в основном золотых и лазоревых расцветок.

Он уже не помнил, приказал ли Савве дать ему ко­пье, или оруженосец сам догадался. Он взбоднул коня и помчался навстречу судьбе с копьем наперевес, без слов, без мыслей и без чувств, будто весь превра­тившись в это устремленное вперед копье, не замечая летящих в него дротиков, стрел и топориков… Что-то само подсказало ему, кого следует разить. Он радостно сшибся именно с этим бойцом, целя ему в лицо. И мет­ко ударил его острием копья под правый глаз.

— Славич! — только и мог я заорать в диком вос­торге, когда мой дорогой князюшка торкнул прокля­того папежника в самую харю своим крестолистиком, копьем благодатнейшим!

Что со мною сотворилось, братцы, если б вы только знали! Да разве со мною одним, со всеми нами небыва­лое преображенье сделалось. Будто в каждого из нас еще по два крепких витязя вошло незримо. И все за­кричали радостно, видя, как рухнул со своего велико­лепного белого коня свейский воевода, одетый в гроз­ную броню и шлем, со всех сторон закрытый. Только глаза, нос и подглазья открывались, и туда своей руч­кой прицельно и безошибочно направил копье Алек­сандр, едва не прободав глаз проклятому, но пронзив правое подглазье — аж кости лица у того деревянным звуком затрещали!

А свей при виде этого вмиг страшно огорчились и дрогнули, смутились, а мы и давай их лупешить! Стадом кинулись они ловить нашего князюшку, но на­ши его в обиду не дали, грудью встали, особенно Рат-мир яростно бился, а на него сразу трое наваливались.

Меня оттеснили, и так получилось, что я оказался далеко от Александра и много папежников насело на меня. Я работал в поте лица своего, весело помахивая топориком — направо, налево, направо, налево да впе­ред, в самый лоб ему, да назад чеканчиком, и не без пользы — взвизгнул кто-то там, будто кошка ошпаренная. У меня вместо обуха на топоре острый чекан был прилажен — хочешь так бейся, хочешь обушком, все равно полезно.