— Сегодня пятница и тринадцатое число. Сии дни всегда самые полезные для нас. Обычно они не так час­то совпадают — пятница и тринадцатое. Но этот год осо­бенный выпал. Мало того, что он високосный, в нем уже трижды на пятницу число тринадцать свалилось — зимой в январе праздновали, весной в апреле и вот теперь летом, в июле, сегодня праздновать будем, — гово­рил колдун Ягорма гонцам Биргера, готовя какое-то зе­лье, размешивая его в ковшах.

Они снова были у него в гостях, но если Янис и по­нимал что-то из того, что ему говорилось, то Магнус Эклунд и Пер-Юхан Турре сидели и тупо смотрели пе­ред собой, вообще ничего не соображая под воздейст­вием колдовского наговора. Вряд ли они даже помни­ли и то, как вновь очутились в черном пристанище.

Вчера их так хорошо потчевали в Новгороде, корми­ли досыта и поили допьяна, что и сегодня только во вто­рой половине дня собрались они в обратный путь на Не­ву, до того не хотелось покидать глупых русичей, кото­рые известны своим излишним усердием перед иноземцами. Вот дураки — к ним приехали с объявлени­ем войны, а они, как ни в чем не бывало, радушествуют.

Но сейчас Магнус и Пер-Юхан даже об исконной рус­ской глупости не могли поразмыслить, ибо вообще как бы отсутствовали в этом мире. Они глядели на колдуна, как грудные дети на огонь свечи, рты их расхлябились, языки высунулись, и с них капала слюна. Янис время от времени поглядывал на своих спутников, и ему было бы смешно, если бы не было страшно. Он, как и в прошлый раз, не вполне был уверен, что выберется из колдовско­го логова живым. Ведь когда покидали Новгород, он вдруг решил не заезжать к Ягорме, а прямиком ехать на Неву с докладом Биргеру. Однако, чем больше удаля­лись от Новгорода, тем меньше становилось в голове мыслей, навалилось некое отупение, и все трое не заме­тили, как оказались у знакомых ворот.

И вот теперь они сидели перед колдуном в его таин­ственном доме и внимали темным речам. Ягорма пока еще оставался в мужском обличий — высокий моло­жавый старик с длинными черными волосами, проби­тыми серебристо-синими седыми прядями, и Янису безумно хотелось проследить за его превращением сначала в такую же старуху, а потом — в молодую женщину.

—    Знаешь ли ты, какой нынче год? — спросил Ягорма.

—    Знаю, — медленно ответил Янис. — Шесть ты­сяч семьсот сорок восьмой от Сотворения мира.

—    От Сотворения! — рассмеялся Ягорма. — Се по их летосчислению. Но по-нашему это совсем иной год. Шесть тысяч шестьсот шестьдесят шестой год Мастемы — великой крамолы, призванной восстановить в мире справедливость. И мы с тобой — одни из глав­ных воинов Мастемы. Нам выпала великая честь ис­требить лучшего из сынопокдонников, ибо он — солн­це в народе русском. И с того дня, как его сердце будет принесено в дар черному светоносцу, начнется сокру­шительное падение главной державы Распятого. Сего­дня я подарю тебе свое невесточье — вот этих двух сильных свеев. Их сила войдет в тебя, и в тебе станет

как бы три человека. У меня уже все готово. Пейте.

И как в прошлый раз, он принялся поить Магнуса и Пер-Юхана каким-то колдовским пивом. Те покорно выпили, но не повалились спать, как позавчера.

—    Теперь смотри. — Ягорма взял острый нож и от­резал указательный палец на правой руке Магнуса Эклунда. Кровь брызнула, но Эклунд даже бровью не по­вел. Колдун бросил отрезанный палец в ковш, пред­назначенный для Яниса, отрубил указательный палец

десницы Пер-Юхана Турре и бросил его туда же. Турре тоже остался совершенно равнодушен к тому, что совершилось. Белая жидкость в ковше окрасилась кровью, стала розовой.

—    Пей! — Ягорма протянул ковш Янису.

Янис взглянул на свои пальцы, мысленно попро­щался с ними и стал пить.

В него вошло… Вошло нечто такое, что он никак не смог бы обозначить отчетливо. Он допил до самых пальцев, лежащих на дне, и хотел даже и их прогло­тить, как в прошлый раз — заячье сердце, но колдун опередил его:

— Пальцы — не надо, — и взял у Яниса ковш.

— Теперь пошли все трое за мной.

Они покорно побрели за Ягормой, Янис шел по­следним и смотрел, как на пол шлепаются капли кро­ви из обеспаленных рук Эклунда и Турре. Выйдя из дома, отправились на задворки. Солнце уже село, сто­яла лунная ночь, вроде бы и светлая, а все равно — ка­кая-то необъяснимо черная. Янису все время каза­лось, будто он растет и увеличивается в весе, а Магнус и Пер-Юхан, напротив, уменьшаются и истончаются. Он был пьян, но не так, как от хмельного пива или от крепкого ставленого меда, а на особицу пьян, почти как позавчера, и ему было жаль, что он снова не про­следит за превращениями Ягормы.

Все четверо вошли в какую-то гнилую рощу и увиде­ли колодец. Смутно припомнилось — позавчера они спу­скались туда и что-то кричали в бездонный зев… Подой­дя, он сразу заглянул вниз. Там, глубоко, отсвечивала водная поверхность. Может быть, это другой колодец?

—    Встань напротив меня, а вы, свей, друг напро­тив друга, — расставил всех Ягорма. Янис глянул на него и вздрогнул — так и есть! — перед ним был уже не старик, а высокая костлявая старуха со смуглым ли­цом и длинными черными волосами, в которых про­свечивали седые пряди.

—    Когда же это случилось? — удивился он.

—    Молчи! — злобно сказала старуха. — Молчи, ибо важнейший для тебя час настал. Сейчас я буду го­ворить со всею Мастемой!

Она положила руки поверх колодезного зева и громко возгласила:

— Анатас кух инев!

Поверхность воды в колодце вздрогнула.

— Лэамас эт оковда!

Янис отчетливо увидел, как уровень воды в колод­це стал быстро понижаться.

— Рефискул эт оков!

После этого вода еще стремительнее стала провали­ваться вниз, бурля и клокоча в неизмеримой глубине.

И вот уже в колодце не видно стало отражения наруж­ного света, пасть его зияла бездонным черным мраком.

— Рефискул эва! — восторженно закатывая глаза, произнесла старуха Ягорма. — Тнатулас эт ирутиром!

«Что же это за язык? — завороженно пытался уга­дать Вонючка Янис. — Угорский?.. Ижорский?.. Ли­товский?..» Но он хорошо понимал, что это и не угор­ский, и не чухонский, и не литовский, а особенный де­монской язык общения с бездной.

—    Ро-о-о-о-о-о-о-о… — вдруг пророкотало из мрачной глубины колодца.

—    Он зовет, — улыбнулась страшная старуха Янису. — Магнус Эклунд! — Она ударила по плечу Магнуса, и тот вдруг встал на каменную колодезную опалубку, замер на один-единственный миг и — прыгнул в ужасную бездну. Только меч, висящий у него на поясе, звякнул, чиркнув где-то там о стенку скважины.

—    Ру-у-у-у-у-у-у… — прогудело из мрачных недр, принимая первую жертву, а уже вторая становилась на край каменной одежды колодца по приказу стару­хи Ягормы:

—    Пер-Юхан Турре!

И точно так же, как Магнус, безропотно канул Пер-Юхан, даже и не звякнув ничем напоследок. И вновь адская яма откликнулась удовлетворенным гулом.

— Кончено с ними, — молвила Ягорма. Янис гля­нул ей в глаза и увидел в ведьминых очах ту же без­дну. — Теперь жди.

Они стали ждать. И вот из черной скважины вы-хватилось что-то зеленое, стало приближаться, быст­рее и быстрее, выпрыгнуло и вонзилось Янису в меж-дубровье, вошло в него. Стало тесно в груди, тягостно, но ненадолго — вошедшее быстро распределялось по телу. И второе точно так же вылетело и вошло в него, и вновь стало невыносимо, будто целая толпа народа втиснулась тебе внутрь, гневная и неспокойная.

— Терпи! Сейчас рассядется, — сказала колдунья, видя, как плохо Вонючке Янису. — Терпи, теперь те­бя — трое.

И он напрягся изо всех сил, а его все дмело и дмело из­нутри невыносимо, пучило душами двух загубленных свеев, и невозможно было их исторгнуть из себя, как дур­ной воздух. Все внутри налилось немыслимой тяжестью.

—    Свали! — показала старуха на стоящее рядом дерево. Янис ударил кулаком по стволу, и толстое де­рево покорно, как Магнус и Пер-Юхан, стало валить­ся. Правда, оно было гниловато, ветки так и отскаки­вали, покуда дерево падало.