С самого утра субботы Александра рыдала. Так бы­ло положено перед обручением. С нею были подруги — Евпраксия, Пелагея и Мелания, а если проще — Ап-ракса, Палаша и Малаша. Они пели печальную песню про то, что больше не бегать им со своею резвою по­дружкой, у которой теперь будет две косы, а у них ос­танется по одной, покуда и их не сосватают. И княжне под эту песню плакалось еще лучше, а во.обще-то, слез ей было не занимать, прежде всего потому, что все эти дни она сильно страдала. Все ее существо переполняли страстные желания поскорее стать женой прекрасного князя Александра Ярославича, так сильно переполня­ли, что плохо спалось по ночам и все время хотелось есть, но еда не успокаивала ее.

Светлая седмица к тому же выдалась до того весен­няя, до того переполненная упоительными и волную­щими запахами, что страдания юной княжны стано­вились совсем уж невыносимыми. Она уже даже зли­лась на своего жениха за то, что он такой правильный и не может похитить ее. Недавно ей вслух читали по­весть про Девгениево деяние, и вот какая родилась у нее тут, в Торопце, дерзновенная мечта — написать Александру грамоту наподобие той, которую сочини­ла Девгению влюбленная Стратиговна: «Аще имаши любовь ко мне велик», то ныне мя исхыти!» Далее меч­та княжны Александры обретала некие расплывчатые очертания, и, тем не менее, это волновало ее куда больше, чем ежели бы у нее было что-то осознанное и продуманное. Скачет конь, на коне Александр везет ее, похищенную, неведомо куда, через дремучий лес, по бескрайним полям, отбивается от врагов и пресле­дователей, все мелькает, конь храпит… Хорошо!..

Но никакой грамоты Брячиславна своему жениху так и не отправила, и это ее ужасно огорчало, что не будет никакого умыкания и до вожделенного часа их сопряжения еще ох как далеко! Даже сегодня предсто­ит лишь обручение, а венчание и свадьба — только за­втра, потому что до окончания Светлой седмицы ника­ких свадеб не совершается, всякое супружество вос­прещено.

—    Ты, Саночка, и впрямь так плачешь, будто ни в какое замужество не хочешь, а говорила, что тебе Ярославич смерть до чего люб, — закончив песню, сказала Малаша.

—    Так она оттого и рыдает, что он ей люб, а свадь­ба токмо завтра, — рассмеялась сметливая Апракса. — Что? Попала я?

—    Попала… — вытираясь полотняной ширинкою, проворчала княжна. — Спойте теперь про Алконос­та29 . Запевай, Апракса!

И Евпраксия Дмитриевна затянула новую песню:

К Алконосту стеркови30 прилетали… Малаша и Палаша подхватили:

С самого Ксанфона31 -реки. Они вранов и галиц одолели…

Но дальше они спеть не смогли, потому что за две­рью раздался шум, встревоживший Александру и ее подружек так, что все четверо разом вскочили на ноги. Шум все нарастал, и вот уж дверь распахнулась и тор­жественный отец возник на пороге:

— Жених, Саночка! С подарками к обручению!.. Он тотчас встал лицом к двери в ожидании, но не утерпел и, повернувшись вполоборота, похвастал:

— Каких жеребцов мне привел в подарок!.. Снова воззрился на дверь и, поскольку гости где-то замешкались, еще раз похвалился:

— А седла на них золоченые, узорные, эх!.. А уз­дечки…

Тут пред ним появились сам великий князь Ярослав Всеволодович и двое его братьев — Борис и Глеб, все трое в нарядных ферязях из наилучшего аксамита, в червленых сапожках да в шапках, отороченных со­болем и горностаем. Лица у них были наигранно оза­боченные. Первым заговорил Глеб Всеволодович:

—    Исполати, хозяева! Долгая лета и здравия!

—    И вам здравствовать до второго пришествия! — весело отвечал князь Полоцкий. — Что невеселы, гос­ти дорогие?

—    Лошадушка у нас потерялась, не прискакала ли к вам? — спросил старший из двух Александровых стрыев, Борис.

—    Слышали звон копыт, да мимо пролетела про­пажа ваша, — развел руками Брячислав.

—    Так у нас еще и лодушка отвязалась и по реке уплыла, — продолжал Глеб. — Не заплыла ли в ваши пристани?

—    Слышали плеск, да мимо проплыла вторая про­пажа ваша, — улыбнулся Брячислав.

—    Ну, стало быть, прощайте, — сказал Борис, все трое поклонились, повернулись, чтобы уходить, но тут Ярослав, словно бы невзначай, обернулся и спросил:

—    А еще у нас ладушка потерялась, убежала свои­ми сахарными ножками и не можем сыскать. Не у вас ли в палатах прячется княжна молодая, нашему кня­зю суженая?

—    А как звать-то ее?

—    Василисой Микулишной.

—    Несть такой.

—    Вассой Патрикеевной.

—    И такой не знаем.

—    Александрой Брячиславной.

—    Я это! — не выдержав этого занудного торга, подскочила княжна, развеселив всех так, что громкий смех огласил горницу.

—    Так вот же и князь твой за тобой явился, всюду обыскался! — провозгласил Ярослав, и тут пред нею вырос он, высоченный, ростом выше отца и стрыев своих, низко наклонился, входя в невысокую дверь, а сам весь светится, глаза, как драгоценные исмараг-ды32 , русые борода и усы гладко причесаны…

— Здравствуй, ладушка, Александра Брячиславна! Вот тебе от меня дары…

И протягивает ей на одной руке вольный ящик из черно-зеленого медного камня33 , изукрашенный золо­том, а на другой руке — серебряное блюдо с синими винными ягодами и хлопушей3 "1 с наборной бисерной рукояткой.

— Спаси, Христе Боже, — поклонилась Александ­ра, взяла сначала ящик и, как положено, открыла его. В укладке лежали иглы, нити, шелковый и холстяной свитки, наперстки и ножницы, пяльцы и веретено, шильце и мыльце, гребешки и румяна, а также сереб­ряное зеркальце. Взяв его, она поднесла к лицу, посмо­трелась, увидела себя растерянную и взволнованную и дала Александру, чтобы он подышал на ее отраже­ние. Спрятав зеркальце обратно в укладку, передала ящик Апраксе. Затем отломила от кисти одну винную ягоду и съела. Вкусив сладости, должна была вкусить и строгости, взяла хлопушу и протянула ее Александ­ру. Жених взял сей шелех за рукоятку и трижды хлоп­нул невесту по плечам. Хоть и не больно, а немного обидно, но ничего не поделаешь — отныне он будет ее господин и в сладости, и в строгости.

Оставалось лишь поцеловать хлопушу, положить ее поверх винных ягод и отдать другой подружке. Теперь Александру подали лампадку с зажженным витель-ком. Лицо жениха стало степенным и торжественным.

— Вручаю тебе огнь души моей, дорогая моя неве­ста, — молвил князь. — Береги его, и покуда лампад­ка сия будет неугасима, то и душа моя будет принадле­жать тебе, Саночка.

Она взяла из рук его лампаду и испугалась, что не­чаянным движением вдруг сей же час и угасит ее. Са­ма бережно отнесла в угол, поставила под иконы и трижды перекрестилась. Обернувшись, увидела, как Александровы отроки вносят в горницу дорогие наря­ды из алтабаса35 , всякие украшения из серебра и зла­та, усыпанные драгоценными каменьями, жемчуж­ные ожерелья, низанные рефидью36 и рясою37 , в скиз-ку38 и в сетку.

— Это все сработано самим Комом, — сказал Яро­слав Всеволодович, с большой важностью называя имя знаменитого по всей Руси обработчика драгоцен­ных камней.

В голове у Александры закружилось, она чуть не упала и пошла к Александру, чтобы он подхватил ее, но вместо жениха ее с двух сторон поддержали подру­ги. С этого мгновения весь мир стал словно покрыт легким полупрозрачным воздухом и перед глазами княжны так и трепетало пламя неугасимой лампа­ды — души Александра.

На плечи ее легла отделанная лисичками епанча, и вот уже она вне дома, ее ведут в храм, и уже — в хра­ме перед аналоем — рядом с ней жених, и плывет по озаренному храму божественная литургия… И долго, долго, долго еще до обручения, кажется, никогда не наступит ожидаемый час… Но вот он все же настает, и епископ Меркурий говорит им:

—   Хотящие спрягатися, предстаньте пред святы­ми дверьми! И она подошла обок с женихом к царским вратам и увидела, как сверкают на святой трапезе39 об­ручальные перстни — золотой маленький и серебря­ный большой. И две зажженные свечи им дали в ру­ки — Александру маленькую, а Александре большую. Кадя крестовидно, Меркурий взял в свою руку две ла­дони «хотящих спрягатися» и стал водить их по храму: