—    Ишь ты! — покачал головой Домаш.

—    Що ли ты ни разу не слыхал про то! — удивил­ся Юрята.

—    Да слыхал що-то такое, только не сведал, що сие тут, в Ладогах, было, — почесал в затылке Домаш Твердиславич.

—    Его, Олега, затем в Киев перевезли и там похо­ронили, а вот остов коня его, говорят, где-то до сих пор на том холме лежит, но кто его сыщет — тому смерть неминуемая, — поделился своими познаниями Юрята Пинещенич.

—    Так что, — продолжал Александр, — место сие для свеев, ибо и они потомки варяг, лакомое. Они сюда вечно будут устремляться. Они нашу Ладо­гу именуют ныне Альдегабург, что по-ихнему озна­чает «старый город». И хотят Альдегабургом вла­деть. Затем и местер сюда двигается, дабы отсюда по Волхову напасть на Новгород, а здесь возродить свое владычество. Собору сему уже почитай скоро сто лет будет. Тогда, во времена Андрея Боголюбского, в Свеях тоже был король Эрик. Он привел сюда свои

шнеки с войском, но не мог захватить город, потому что жители под руководством посадника Нежаты храбро и стойко держались, покуда не пришли с вой­ском князь Ярослав-Николай Ольгович и новгород­ский посадник Захарий Неревинич. Они вместе с ладожанами и разгромили свеев. Пятьдесят пять шне­ков было свейских, а спаслись и ушли в Нево озеро только двенадесять. Многих свеев тогда в полон взя­ли, многих и посекли. Славная была победа! В честь нее и заложили поприще храма, и сам храм быстро воздвигли. Говорят, всего два лета понадобилось, чтобы закончить строительство. И вот, глядите, ка­ков красавец собор!

В это мгновение они как раз проплывали под са­мым собором Святого Георгия, приближаясь к приста­ни. Все с восторгом обозревали белоснежное чудо.

—    И вот, братья мои, гляньте, как чудесно все по­вторяет Господь Бог наш, — громче прежнего загово­рил Александр, воздымая руки к небесам. — Прошло менее ста лет, и нам суждено повторить ратный подвиг предков наших. Снова Эрик, хоть и другой, послал сю­да своих кметей, жаждущих насадить на Русской зем­ле проклятое латынство. Только их уже не пятьдесят шнеков, а сто, как подсчитал наш дозорный акрит81 Филипп Пельгуся. Вдвое больше. Но сколько бы их ни было, мы должны одолеть их, ибо не в силе Бог, а в правде, и я знаю — с нами Бог, разумейте языцы!

—    Воистину! — густым голосом воскликнул отец Николай, широко осеняя себя и других крестным зна­мением.

—    С нами Бог! — оживленно подхватили разом и Савва, и Ратмир, и Миша, и Юрята, и многие другие, кто сидел на Александровой ладье.

—    С нами Бог! — откликнулись с ладьи, поспеваю­щей за ними следом, и покатилось по остальным ладь­ям: — С нами Бог!..

Только что еще все сидели расслабленные, вялые, лениво оглядывали плывущие мимо берега Ввлхова, но вот уже по слову Александра вскочили, аки львы, веселые, в глазах огонь и озорство, в мышцах искры играют — эх, хороши! И он залюбовался, глядя на со-ратничков своих, — али же с такими не одолеть свей-ского местера!

Иеромонах Роман вдруг в порыве восторга подхва­тился, приблизился к Александру и прижался лбом к его плечу, замер так, потом вернулся на свое место. Все молча — второй уже год, как он хранил обет мол­чания.

Ладья вздрогнула, толкнувшись боком о пристань.

В Ладоге первым делом отправились в Георгиевский собор на службу, которая мигом оживилась, как только появились такие необычные прихожане. Чти­ли память мучеников Феодора варяга и сына его Иоан­на, убиенных в Киеве накануне крещения Руси. Князь Александр вдруг проникся мыслью о великом князе Владимире, который, аки Савл, долго был гонителем христиан, при нем-то и были принесены в жертву идо­лам Феодор и Иоанн, а потом душа его проснулась, и он сделался русским Павлом, озарил землю нашу Светом Разума…

А ведь память Владимира тоже скоро отмечаться будет — через три дня, в пятнадцатое июля. Смотри, как получается, — вчера был день его бабки, княгини Ольги, сегодня — умученные им Феодор и Иоанн, а вскоре и сам он — Красно Солнышко! И крестильные власы его теперь в ладанке на груди у Александра… Все одно к одному. На Владимира биться будем! — оза­рило душу Александра какое-то светлое наитие.

Так и получалось. У ладожского посадника имя оказалось под стать граду — Ладомир, а сокращенно, по-новгородски, Ладко. Когда после литургии собра­лись у него, он сказал:

—    Браты милые! Хоть режьте меня — меньше чем за два дня, я не смогу собрать ни дружину, ни ополче­ние, так уж получилось, простите! Зато к сутрашнему вечеру — клянусь! — выставлю двести человек, гото­вых к любому бою. К любому! Клянусь!

—    Нет, нам ждать некогда! — возмутился боярин Роман Болдыжевич. — Заутра по самой рани — край­ний срок.

—    Не горячись, Романе, — осадил его Алек­сандр. — Излишняя спешка нам тоже ни к чему. Мое рассуждение таковое: мы уже здесь, и свей тоже сюда, к Ладоге, двигаются. Здесь нам так и так ждать при­дется, пока конница наша по берегу подойдет. Они под дождем вымокли, устали, им отдых нужен. Да и ладожская дружина с ополчением нам позарез нужны — двести воинов это хорошее пополнение. Ежели завтра к вечеру о приближении свеев никаких вестей не по­ступит — отправимся на ладьях в Нево озеро и пойдем к устью реки Невы. А конницу пустим опять по бере­гу. Так что, братцы, живем пока в Ладоге.

— Да я вас тут на руках носить буду! — ликовал посадник. — У меня заутра именины, браты! Собор ар­хангела Гавриила! Ибо я в крещении — Гавриил. Вече­ром канун отстоим, и я вам такой пир обещаю! Вы у меня све пьяные будете, а сутра — клянусь! — ни у кого никакой головной тяжести, у меня целебный напой имеется.

Он был высоченный, чернявый, и, как выясни­лось, по происхождению из сербов. Потому вместо «все» говорил «све», вместо «всякий» — «свякий». Оттого и прозвище у него от ладожан было смешное — Ладко Свяка.

—    Князь Леско! — ликовал он искренне. — Много я рад тебя видеть! Мы, серби, такоже, если Александр, зовем человека Леско. Теперь пойдем, я затопил баню, будем баниться. Да ты долгорослый какой, сосвем, как и я! А я мыслил, выше меня не найти. У меня, братиче, све для бани готово и припасены такие девойки, такие сладкиши — истинно небесные земички! Гля­нешь — и мигом в тебе огневая желя возгорается!

—    Да ты в своем ли уме, Гаврииле? — засмеялся Александр. — Каких таких девоек мне ладишь? Ведь я — женатый человек. Да и неженатым моим не пред­лагай ничего подобного. На такое дело подвигаемся! С нами Бог незримо идет, все его архангельское воинст­во, святые стратилаты, а ты блудить намереваешься!

—    Понял! Прости, княже! Ну такой я грешный несречник, по младым летам своим необузданно распа­ляюсь любовью к девойкам. Я и забыл, что ты у нас сведомый враг всякому греху. Ну прости, прости! Эво, если ты прямо сей же час не простишь мя, то, веришь

ли, здесь же об землю убьюсь! Прощаешь?

—   Да простил уже, — смеялся Александр. — Идем париться.

—   Ах, дай я тебе руку поцелую за твое добросердие!

—   Да не надо же этого! Экий ты, право слово…

В сей миг в душу Александра закралось сомне­ние — видно, посадник не только не мог раньше завт­рашнего вечера собрать войско, но и не очень хотел, поскольку уж собрался хорошенько отметить свои именины.

Баню здесь и впрямь на славу уготовили. В парной было жарко, будто в геенне огненной.

— Добра вруджина! — кряхтел даже сам хозяин, забираясь на самый верхний полок, туда, где волосы начинали тлеть и вот-вот готовы были вспыхнуть.

Александру вскоре захотелось выскочить вон, но в соревновании со Свякой он не мог это сделать прежде ретивого серба. Парная была просторная, кро­ме Ладомира и Александра, в нее вместились Савва, Ратмир, Варлап, Нефеша и Кондрат Грозный. Все от­чаянно пыхтели, но ни один не хотел выскочить пер­вым, каждый старался показать — а вот я какой, мне любое пекло нипочем, могу целый день тут задыхать­ся! Александр строго посмотрел в глаза своему бли­жайшему слуге, пытаясь мысленно внушить ему: «Давай ты первый!» Но в глазах у Саввы отчетливо прочитывалось: «Как бы не так!» И каждый перегля­нулся друг с другом в такой же мысленной перепалке. Теперь уж становилось очевидно, что ни один не пой­дет из парной первым, покуда кто-то не упадет за­мертво. Александру сделалось тоскливо, но он твердо сжал зубы: «Умру, но первым не выскочу!» Он рас­правил плечи и тотчас грудь его нестерпимо ожгло раскаленной серебряной ладанкой. Пришлось тер­петь и эту муку.