Далеко не все шнеки причалили к правому берегу Ижоры. Многие высадились на левом берегу и там строили свое становье. Туда ушли все датчане, более половины финнов, шесть из десяти норвежских шнек, а затем и Улоф направил на левый берег десяток своих судов, дабы было кому присмотреть за разношерст­ным станом, устраивающимся на противоположном берегу. Ярл Фаси устроился просто — поселился в на­илучшем и наибогатейшем доме, выгнав из него хозя-ев-ингерманландцев, вот тебе и ставка. Прочие дома также были очищены от хозяев и отданы шведам. Биргер отнесся к этому с презрением. Только шатер, считал он, достоин рыцаря в походе, иного жилья он не признавал для себя и своих воинов. Конечно, в том, что не его, а Улофа назначили вождем похода, была обидная и даже оскорбительная ошибка, но дай толь­ко срок, и она будет исправлена, когда все увидят, кто станет главным виновником разгрома русов. И, вер­нувшись в Стокгольм, скажут: «Ваше величество! Биргеру обязаны мы всем — победой и великой сла­вой! И мы сами провозгласили его вождем вместо Уло­фа. Провозгласи его ярл ом!» И шепелявый Эрик в от­вет, прослезившись, прошамкает: «Да будет по ваше­му слову! Зять мой, подойди — я обниму тебя!»

Высоченный шатер Биргера, как водится, поверху украсили золотой верхушкой, начищенной до огненного блеска, и яркое солнце, уже переступившее через небес­ное темя и медленно поплывшее в сторону Швеции, заиг­рало на вершине Биргеровой ставки, добавляя дню еще большего сияния. Внутри шатра заканчивали расстав­лять утварь, и Биргер Фольконунг любезно пригласил епископа Томаса, рыцарей-храмовников, францискан­цев и доминиканцев поселиться вместе с ним в его про­сторной ставке. Здесь же нашлось место для его родного брата Торкеля Фольконунга и тридцати самых достопо­чтенных рыцарей вместе с их слугами и оруженосцами.

День благополучно заканчивался. Биргер, Торкель и Томас вышли к берегу реки и стали с удовольствием строить предположения, через сколько дней Алек­сандр придет сюда драться с ними — спустя неделю, полторы или две. Спорить об этом было особенно при­ятно потому, что сегодня Александр уж точно никак не появится, а закат так красив, так величественно за­ливает медным медом ту сторону неба, под которой сейчас находятся Або, Готланд, Стокгольм; а от кост­ров доносятся пленительные запахи долгожданного жаркого.

—    Пожалуй, недурно было бы отправить Алексан­дру благородную грамоту с приглашением его на бит­ву, — сказал Торкель.

—    Как раз это я и хотел предложить, — живо ото­звался Биргер. — У епископа Томаса найдется немало остроумия, дабы употребить его в данном случае. Вы согласитесь, святой отец?

—    Охотно, — ответил англичанин, радуясь, что есть чем скоротать оставшееся время до ужина. — Пусть принесут мой письменный сундучок.

—    Вы хотите писать на пергаменте? — спросил Торкель.

—    А на чем?

—    Эти дикари не заслуживают, чтобы им писали на том же материале, на котором вы пишете послания самому папе. Говорят, они и сами для своей переписки предпочитают березовую дрань.

—    Это хорошая мысль, — почесал бритый подбо­родок Томас.

—    Плохая, — возразил Биргер. — Они еще поду­мают, что мы бедны и не можем позволить себе писать на пергаментах. Пишите на хорошем листе, отец То­мас.

Когда подали письменные приборы, все трое усе­лись вокруг раскладного столика и принялись сочи­нять послание, упражняясь в остроумии. К ним ти­хонько подошли еще несколько рыцарей — рыжий Аарон Ослин, одноглазый Ларе Хруордквист, верзила ' Рогер Альбелин, толстяк Маттиас Фальк и коротышка Нильс Мюрландик. Всем хотелось поучаствовать в дерзком послании будущему противнику.

—    Напишите ему, что он вшивый, — с хохотом по­просил Альбелин.

—    И от него воняет так, что нам отсюда слыш­но, — добавил Хруордквист.

—    И что черви едят его, — блеснул в свою очередь Мюрландик.

—    И что он не успеет доехать до нас, потому что его одолеет проказа, — сам поражаясь своему уму, за­катился мелким смехом Аарон Ослин.

—    Погодите, — улыбаясь, отстранил их Биргер, потому что они готовы были своим напором раздавить столик, на котором распрямился лист пергамента, го­товый вобрать в себя все шведское остроумие. — Спер­ва надо придумать, как мы обратимся к нему.

—    Предлагаю так: «Проклятый Богом копченый угорь!» — поспешил вставить свое Торкель Фольконунг.

—    Отчего же он угорь и почему копченый? — уди­вился епископ. — Да мы и не рыбаки, и пришли сюда не угрей ловить.

—    Тогда так: «Вшивый заморыш и слизняк!» — рявкнул благородный рыцарь Рогер Альбелин. Ему явно нравилось видеть своего врага вшивым. Видно, это было его больное место.

—    Если бы он был вшивым заморышем и слизня­ком, то с какой стати эдакое множество знаменитых рыцарей явилось сражаться с ним? — прокряхтел му­дрый епископ.

—    Ну тогда напишите: «Продавший душу дьяво­лу», — предложил рыжий Аарон.

—    Это ближе к истине, — согласился Биргер.

—    Напишем так: «Утративший истинную веру Христову, от отцов и дедов своих оскверненную, безза­конный конунг Александр», — подытожил епископ Томас и начал красиво выводить на пергаменте буквы.

—    Да, — стал чесать себя во всех местах рыцарь Алъбелин, — лучше и не скажешь. Не зря эти епископы берутся учить людей. Но дальше все-таки надо ему написать, что он вшивый.

—    И про червей хорошо бы, — пробормотал Мюрландик, с затаенным дыханием глядя на чудо появле­ния букв и слов.

—    И про вонь, — добавил Хруордквист. — Ей-бо­гу, я чую, как он там воняет в своем Хольмгарде. Ме­ня сейчас вывернет наизнанку от этой вони. — И он стал всячески показывать свою тошноту, да так увлек­ся в лицедействе, что его и впрямь чуть не вырвало. К счастью, желудки у благородных рыцарей были еще пустые.

Но всем очень понравилось выступление Ларса Хруордквиста, и многие стали требовать вписать в грамоту про Александрову вонь.

—    Да погодите вы со своей вонью! — возмутился Томас. — Теперь надо написать, от кого грамота.

—    Предлагаю так: от самого Иисуса Христа. Ибо Иисус Христос незримо присутствует в нас, — произ­нес Биргер, и в сие мгновенье ему и впрямь показалось, что он — не он, а сам Иисус. — Так и напишите, святой отец: «Я, Иисус Христос, незримо идя… ходя… сло­вом, находя себя среди шведского воинства…»

—    Нет, — решительно возразил англичанин. — Пусть Христос и с нами, но это было бы слишком дерз­ко писать от Его имени.

—    Тогда напишите: «Мы, Биргер и Торкель Фольконунги, а с нами и все шведское войско…» — предло­жил брат Биргера.

—    И это неверно, — снова стал занудствовать епис­коп. — Ведь, как ни крути, а король назначил вождем воинства не Биргера с Торкелем… К тому же с нами не только шведы. Напишем так: «Я, король Швеции Эрик, в лице своих лучших военачальников и дружест­венных рыцарей норвежских, датских и финских…»

—    Финские рыцари — это смешно! — захохотал доселе молчавший Маттиас Фальк. Попросту он все это время тайком поедал кусок копченой грудинки.

—    Только не пишите «король Швеции Эрик Шепе­лявый», — всполошился коротышка Мюрландик, но Томас и без того не собирался вставлять прозвище короля в благородную грамоту.

—    Итак, я написал, что король в нашем лице при­шел покорить земли Александра. Кончим на этом или еще что-нибудь добавим?

—    Да напишите же про вонь, ей-богу! — обиженно воскликнул Хруордквист. Зря, что ли, он лицедейст­вовал, изображая тошноту?

—    Ладно, я напишу так… — произнес Томас и стал писать дальше, попутно произнося, что пи­шет: — «упорствуя в зловонном отступлении от истин­ной веры, ты навлек гнев Святой Апостольской Рим­ской Церкви и приговорен к казни за то, что не токмо сам продолжаешь заблуждаться в своей ереси, но и многие множества народов влечешь за собой во тьму погибели. Выходи же против меня, если можешь и хочешь сопротивляться! Я уже здесь и пленю твою землю». Ну что? Достаточно?

—    А про червей? — обиженно взвизгнул коротыш­ка Нильс.