Затем, взгромоздившись на трибуны, генералы изливали свой праведный гнев, страстно и долго, вдохновенно и с упоением поголовно пороли свой любимый личный состав, лишали всех увольнений на месяц и, наглотавшись валидола с коньяком, ехали в баню, где жестоко завидовали молодости и неугомонной потенции своих подопечных курсантов.

Месяц в городе проходил в тоске и унынии. Отчаяние студенток было массовым и искренним. Они толпами приходили на КПП — контрольно-пропускные пункты, приносили какие-нибудь вкусности для своих любимых и желанных соколиков, томящихся в неволе, картинно заламывая руки, хором и по отдельности, исполняли плач Ярославны из «Слова о полку Игореве».

Наш «старик» — начальник училища ВВС, проезжая через КПП, на служебной «Волге», часто наблюдал душещипательную сцену, когда двое истосковавшихся влюбленных целуются прямо сквозь разделяющую их колючую проволоку забора. Их руки трогательно и нежно тянутся навстречу друг другу, пренебрегая опасностью пораниться об острое препятствие безжалостного ржавого колючего заграждения. Сердце старого солдата таяло от нежности и умиления. Он вспоминал свою молодость и украдкой от водителя, смахивал нечаянно набежавшую слезу.

Чем именно обливалось генеральское сердце — кровью или завистью, история умалчивает. Но, обычно суровый генерал объявлял всеобщую амнистию и отменял свой жестокий приказ на запрет всех увольнений в город.

Узнав о появлении в городе курсантов-авиаторов, остальные училища тоже мгновенно снимали свой мораторий на выход город. Баланс сил в городе строго и неуклонно сохранялся. Шансы должны быть равными у всех, независимо от цвета погон на плечах. Статус кво! Справедливость.

Время, отведенное для восстановления благоразумия и равновесия в умах, и правопорядка в гарнизоне, заканчивалось одновременно во всех трех училищах гарнизона. И начиналось все с начала.

Ворота в училищах открывались, выплескивая на улицы города, огромные волны сексуально позитивной энергии. Наши ребята скоропостижно занимали свои достойные места в комнатах студенческих общежитий, на танцах, на городской набережной, а также в сердцах и страстных объятиях юных и стройных красавиц.

Традиционные завистники, сглатывая обиду, опять начинали цеплять более удачных, зацелованных и обласканных авиаторов. Далее опять следовали неизменные по своему алгоритму события — стычка, драка, патруль, комендатура, слезы, и стенания «сухопутчиков».

Представителей ВВС никогда не ловили, ибо с места дуэли, они всегда уходили на своих двоих. Иногда, с помощью своей дамы сердца. Гарнизонный УАЗик или ГАЗ-66 привозили на гауптвахту очередную партию поверженных и потрепанных сухопутных курсантов, которые давали стандартные признательные показания, обвиняя невоспитанных и неуловимых хулиганов-авиаторов, и все начиналось снова — баран, овца, давай с конца! Порочный замкнутый круг!

Тогда, после очередной выволочки у начальника гарнизона, три генерала, в который раз поддерживая свои разодранные в клочья задницы, решили сделать невозможное — прекратить данный конфликт раз и навсегда. Посовещавшись в бане или еще где, им виднее, генералы решили организовать творческие и теплые встречи между курсантами наших училищ, чтобы мы узнали друг друга лучше — в домашней обстановке так сказать, и возлюбили бывших недругов, как братьев своих. Возлюбили искренне и нежно. Ну-ну.

Началась эпоха принудительных дружеских визитов, рандеву, светских раутов, приемов, концертов и экскурсий. По субботам и воскресеньям нас сажали в автобусы и возили друг к другу в гости. Так же, наши училища обменивались своими ансамблями и концертными бригадами. Все было достаточно нервозно и натянуто, лживо и неестественно.

В увольнения нас, естественно не пускали. Наши генералы решили тряхнуть стариной и действовать до победного конца, не считаясь с затратами и боевыми потерями. А потери были внушительные. Усиленные патрули оцепили плотным кольцом все студенческие общежития, а также жестко контролировали периметры наших училищ.

Самоходчиков ловили пачками, камеры на всех гауптвахтах были переполнены. Образовалась длинная очередь из курсантов с объявленными взысканиями — многочисленными сутками ареста, но лишенных возможности отсидеть, по причине недостаточной пропускной способности карцера. Гормоны играли, ситуация с поддержанием воинской дисциплины была на грани возникновения мятежа.

Регулярная показная гостеприимность «сквозь зубы» начинала уже бесить. Взаимное раздражение и недовольство нарастало в геометрической прогрессии, не смотря на все титанические усилия командования. Напряженность в отношениях даже между ребятами внутри нашего училища приближалась к критической массе. Обычно спокойные курсанты стали нервозными и дерзкими, многие закурили, атмосфера накалялась.

И вот, однажды в субботу, наш батальон, как самый потенциально опасный, загоняют в училищный клуб в полном составе, даже наряд сняли с тумбочек дневального.

Надо отметить, что наш клуб был очень шикарный. Он имел глубокую сцену на уровне хорошего театра, и огромный зал на 1500 мест с роскошной акустикой.

Все расселись, не понимая, что происходит. Читать нам лекции о пользе полового воздержания и опасности венерических заболеваний было бесполезно. Кроме откровенных комментариев из зала и дружного издевательского хохота, другой реакции на них никогда не было. Но, выбора у нас не оставалось, мы — люди подневольные. Собрали нас в зале, значит, что-то будет. Давайте, бубните чего-нибудь, может поспать удастся.

Предчувствие нас не обмануло, началось представление. Оказывается, к нам приехали дорогие нашему сердцу, курсанты из училища Внутренних Войск, да еще и с дружеским концертом. Только этого нам не хватало. Соскучились, аж до рвоты!

Время тянулось ужасно медленно. Программа «помидоров» была достаточно скудная и нудная. Противная тягомотина. Против наших талантливых парней, они тянули слабо. Не спалось, зал раздраженно гудел, в воздухе висело и множилось недовольство. После короткого антракта, на сцену вышел краснопогонный конферансье и открыл второе отделение.

— Дорогие друзья! Попрошу чуточку Вашего внимания и терпения. Будьте великодушны. Мы ведь друзья, не правда ли?!

Ага, друзья, конечно, держи карман шире! Сразу же из зала, в ответ полетели реплики следующего содержания. Чего-чего, а за словом в карман у нас не лазили. Микрофон и усилитель для обеспечения громкости и доходчивости, не были в числе первой необходимости, акустика в зале была потрясающая.

— Таких друзей, за хуль и в музей!

— Твои друзья, в овраге кобылу доедают!

— После вашей дружбы, потом жопа долго болит!

— Милый друг, ты не заменишь мне подруг!

Конферансье заметно смутился, его лицо сравнялось по цвету с погонами. Наши офицеры, занимавшие первые ряды в зале, повскакивали со своих мест и пытались угомонить орущую толпу, утомленную бездарным представлением.

Конферансье уже собирался еще что-то сказать, как вдруг на сцену вышел курсантик-помидор, маленький и ушастый. Внешне, он очень походил на Чебурашку. Ушастик подошел к микрофону, мягко отодвинул конферансье и очень вежливо и вкрадчиво произнес.

— Здравствуйте! Вы, вряд ли мне поверите, но я — гипнотизер.

Буря искреннего восторга пронеслась по залу, тысяча человек кричала и свистела, вопила и топала ногами. Такой наглости, мы еще не слышали.

Чебурашка щелкнул пальцами, и шум в зале начал непроизвольно стихать. Оставались некоторые очаги шумного веселья и островки вакханалии. Ушастик вглядываясь в эти группы шумящих курсантов, выискивал заводилу и настойчиво приглашал его на сцену. Никто особо не возражал. Желающих посрамить этого клоуна набралось человек двадцать. Среди них, затесался и Виктор Копыто. Он развязно подошел к Чебурашке и, вызывающе глядя на него сверху вниз, заявил, что гипнозу не подвержен, вообще.

Ушастик не удивился такому признанию а, засунув руку в карман своего галифе, вытащил оттуда огромную луковицу. Спокойно показав ее всему залу, со словами: «Это апельсин, угощайся!», — протянул лук курсанту Копыто. Виктор осторожно взял в свои руки луковицу и недоверчиво понюхал ее. Ушастик ласково улыбнулся и плавно развел руки, как бы пытаясь обнять Виктора.