За всю историю своего обучения в военном училище, я ни разу не помню, чтобы этот комсомольский вожак, по фамилии Конфоркин, хотя бы раз принял активное или посильное участие в «половой жизни». При первых признаках начала уборки, этот авангард комсомола, быстренько собирался и всегда скоропостижно уходил на супер-пупер-гипер-мега-важное внеочередное заседание совета комсомола батальона, где собирались такие же тунеядцы комсомольского разлива, для неотложного решения архиважных накопившихся задач. Чего они там решали, нам не ведомо (наверное, что-то очень секретное и не иначе, как на государственном уровне), но появлялось это чудо, исключительно во время самого окончания уборки, или уже во время построения роты на ужин, на обед, в кино, в увольнение и т. д. Его нежным ручкам с розовыми пальчиками гармонично подошел бы маникюр.

Если, недовольный офицер не принимал чистоту пола, и нам следовало продолжить уборку, заседание совета батальона непостижимым образом затягивалось точно на такое же время и продолжалось, вплоть, до победного конца — до отбоя на сон. Взаимосвязь между этими событиями была фантастически незыблемая. Такое впечатление, что комсомольская разведка работала феноменально образцово, оберегая свой передовой отряд от грязной работы и любого проявления физического труда. Белая кость, голубая кровь! Таких беречь надо! Понятно, газеты читаем! Особенно, решения всяких Пленумов и последних по счету Съездов, не дураки! Осознаем всю значимость момента! Ускорение, перестройка, борьба с привилегиями и очковтирательством, это вам не хухры-мухры! Понимать надо!

В списке увольняемых в город курсантов, первой, всегда стояла фамилия Конфоркина. Ясно и понятно — ему надо было всегда, срочно и постоянно делиться передовым опытом комсомольской работы с представителями других комсомольских организаций, перенимать прогрессивные методы работы с молодежью. Ура, товарищи!

На хозяйственные работы, нашего минивождя, старались не назначать, по причине его постоянной занятости и патологической незаменимости. А то вдруг, невзначай, надорвется мешком картошки или захлебнется, пролив ведро с водой!

На уборку территории?! Ни в коем случае! Там снег, иногда бывает и дождь! Вдруг простудится?! Сами управитесь, не сахарные, не растаете. Беречь надо Конфоркина, он один такой на полторы сотни бездельников. Если заболеет?! Кто же тогда это стадо, на трудовые подвиги поднимет?! Кто, за советскую власть, личным примером, агитировать станет?! А?! То-то.

В караулы, Конфоркина, тоже особо не привлекали. Вечно занят он, да и страшно такому орлу, автомат в руки доверять. За время учебы в училище, Конфоркин на стрельбище, ни разу, не завалил ни одной мишени. Тайна полета пули, после его выстрела, была гарантирована. Автомат в его нежных ручонках жил своею персональной жизнью, абсолютно независимой от воли и желаний своего хозяина — активиста Конфоркина.

Но, если чудо случалось, и комсомольского вождя определяли для идейного усиления личного состава караула, то все сутки на пролет, высунув от усердия язык, флагман прогрессивной молодежи, ваял «Боевой листок». В этой бумажке, он анализировал наши действия, давал оценку и рекомендации по дальнейшему росту над собой, прорабатывал и песочил всех и каждого, пилил и резал. Беспощадно клеймил, жег каленым железным словом комсомольского актива всех и каждого, стругал и снимал стружку многократными слоями.

В перерывах между творчеством, Конфоркин мужественно таскал на своей спине топчан в комнате отдыха, занимая место сменившихся с поста бойцов. На законные требования курсантов, убрать свою комсомольско-активную задницу с топчана и освободить место отдыха для сменившихся часовых, Конфоркин выпучивая глаза, начинал эмоционально рассказывать о проделанной за сутки колоссальной работе, о ее важности и нужности для всего караула, и о своей заслуженной потребности в длительном отдыхе. Потому что, не щадил себя, пахал в поте лица. Один! Сам! Без ан-сам-бля! Только цветных карандашей, за сутки, целых семь штук облизать надо, чтобы «Боевой листок» красивым был, ярким, в глаза бросался. Чтобы, вместо туалетной бумаги «БЛ» был бы не пригоден к использованию, мазался и пачкался. Вон, даже сейчас, разные несознательные элементы — раздолбаи-курсанты, так и вьются вокруг информационного стенда, чтобы безжалостно спустить в очко результаты его кропотливых трудов. Вдруг украдут?! Тогда второй листок рисовать придется, а вождь уставший?! Понимать надо, всю сложность политического момента!

Когда наступал момент проведения очередного комсомольского собрания, этот моральный уродец — Конфоркин, потуже затягивал поясок, взбирался на трибунку и кратенько — часика на 3-ри, заводил песню о скорой победе коммунизма. Он напоминал всем о роли и нужности комсомола и себя лично, бесценного, не забывая при этом, вскрывать наши недостатки, гневно клеймить позором двоечников и тунеядцев, бездельников и разгильдяев, недостойных носить погоны курсанта. Его тоненькая гусиная шейка напрягалась, он багровел от праведного гнева и резал правду матку про сексуально озабоченных самоходчиков и нарушителей воинской дисциплины, про слабаков, неспособных подтянуться на перекладине и пробежать марш-бросок, про злостных уклонистов от конспектирования многочисленных и таких, несомненно, полезных для углубленного изучения, трудов уважаемых основателей марксизма-ленинизма.

Далее, шел подробный список всех нарушителей воинской дисциплины, явных и скрытых врагов советской власти, предателей и вредителей, с подробным описанием состава и места совершенных преступлений. Маленький такой списочек, на 143 человек, не больше. При этом Конфоркин скромно умалчивал о своих личных достижениях в спорте и учебе.

Ради справедливости, хочу заметить, что сделать простейшее упражнение на брусьях или перекладине, даже — элементарный вис не удавался нашему вожаку, авангарду и рулевому, направляющей и руководящей силе, предназначенной сплачивать, объединять и мобилизовывать на ратные подвиги и трудовые свершения. При висе на перекладине, тонкие пальчики Конфоркина мгновенно разжимались, и он смачно падал на пол. Офицер, проводящий занятия, брезгливо отводил глаза и ставил в журнале, напротив фамилии Конфоркина точку, которая потом, волшебным образом превращалась в 5-ку.

Экзамены, вожак Конфоркин сдавал, тоже весьма оригинальным образом. Он заходил в аудиторию, громко представлялся, акцентируя внимание экзаменаторов на своей комсомольской должности, тянул билет, брал листок и садился за последний стол. Не делая никаких подготовительных записей для ответа, Конфоркин тупо смотрел на входную дверь. Если его вызывали к ответу, то он просил еще пару минут для шлифовки последних штрихов к своему выступлению.

Затем, на экзамене, обязательно, появлялся какой-нибудь училищный офицер-политрабочий и подсаживался к экзаменатору. Далее, начиналась процедура обычной торговли. По факту ее завершения, подзывался Конфоркин, который начинал бордо нести всякую ахинею, не имеющую ничего общего с учебным материалом. Экзаменатор обычно прерывал его ответ на полуслове, и оценка нашему активисту выставлялась исходя из степени принципиальности и неподкупности экзаменатора.

Благодаря нашим дорогим и уважаемым преподавателям, Конфоркин не смог окончить военное училище ни с красным дипломом, ни с занесением на доску почета. Честь им и хвала! Низкий поклон и большое человеческое спасибо! А так же искреннее уважение!

Тем не менее, наш вождь был отличником боевой и политической подготовки, наша живая икона и постоянный наглядный пример для подражания. На всех построениях и подведениях итогов, Конфоркина бесконечно часто выводили из строя и ставили, нам неучам и бездельникам, в пример для подражания. Конфоркин нисколько не стыдился своего участия в подобном лживом фарсе и позорной клоунаде. Он воспринимал все, как исключительно справедливое и заслуженное почитание его многочисленных достоинств и талантов. Похоже, этот восемнадцатилетний мерзавец и моральный уродец, изначально потерял чувство реальности и элементарной справедливости. Возможно, именно таких вождей — беспринципных и лживых, способных на любой подлог и мерзость, ради мифической заоблачной цели и подбирало наше политическое руководство, лелеяло их и холило. Тянуло за уши!