Но, на утро следующего дня наступило похмелье. Не в смысле головной боли и тошноты. Нет, гораздо хуже. В училище приехал начальник железнодорожной сортировочной станции. Вернее, не приехал, а пришел ножками. Пришел по тропе, утрамбованной до прочности асфальта, сапогами не одной сотни курсантов, которые сделали далеко не по одному плодотворному рейсу.

Очевидно, в понедельник утром, на станции все же обнаружили почти опустошенную цистерну, следы от которой привели непосредственно к забору училища ВВС.

Весь личный состав училища экстренным порядком построили на плацу. На трибуну, облицованную красивым белым мрамором, взгромоздился наш генерал в красивом мундире с золотыми погонами и начальник ж.д. станции в пиджаке и галстуке. Честно сказать, гражданский чиновник как-то слабенько смотрелся на фоне грозного генерала, как-то терялся. Не та стать, осанка, взгляд, формат и прочая харизма. «Пижмак жамжевый» одним словом. Но угроза нашему благополучию исходила именно от него.

Подключили микрофоны, подали электропитание на усилители и динамики. Мгновение, пауза, глубокий вдох и … началось порево!!! Не просто порево, а образцово-показательное массовое изнасилование в самой дикой извращенной форме с элементами циничного садизма. Таких слов от нашего старика, мы не слышали очень давненько. Его мощный и низкий от природы голос, усиленный хорошей стереосистемой, напоминал непрерывные раскаты грома. Генерал выражался так смачно, что хоть святых выноси!

У курсантов первого курса сразу подкосились колени и были отмечены случаи массового недержания мочевого пузыря и даже — обмороков. Начальник ж.д. станции густо покраснел и напоминал вареного рака. Было заметно, что таких слов в его лексиконе до сегодняшнего дня еще не было. Неуч! Бестолочь! Посредственность! Ну что же, учиться никогда не поздно. Запоминай, а лучше записывай. Заведи конспектик и учи на досуге. Такое, редко где услышишь.

Генерал ненадолго прервался и жестом подозвал к себе комбата первокурсников. Пока полковник трусцой бежал от строя к трибуне, генерал взял паузу, чтобы отдышаться, но над плацем училища продолжало носиться эхо отборных проклятий. Аккустическая система была очень хорошей, дорогой и мощной.

Начальник училища прикрыл рукой микрофоны и что-то коротко приказал подбежавшему полковнику. Тот вскинул руку, проорал: «Есть!» и так же трусцой побежал обратно.

Первый курс, сразу же, отвели на занятия, по причине их однозначной невиновности, основанной на поголовном искреннем удивлении и паническом испуге, переходящим в ужас и потерю контроля над организмом и рассудком. Потерявших сознание курсачей-«минусов» оттащили волоком в медсанчасть, обмочившихся — отправили по казармам, переодеваться. Пощадили так сказать их еще неокрепшую детскую психику от тяжелых и необратимых последствий.

На плацу остались невозмутимые и опытные рецидивисты — курсанты старших курсов. В результате селекции и последующего искусственного отбора, круг подозреваемых существенно сузился почти на 1000 человек. Но в целом, ситуацию это не меняло. На нас, слова начальника училища уже не действовали. Иммунитет, знаете ли. Пой птичка, пой, только не очень громко, а то головка немного бо-бо.

Последующая полуторачасовая горячая и эмоциональная речь начальника училища, временами переходящая в визгливый и нечленораздельный словопоток, больно била по ушам и долбила мозг.

Наш старик призывал к добровольной сдаче незаконных запасов какого-то разворованного «Агдама», о котором никто из нас не имел ни малейшего понятия. Мы невинно закатывали глазки и удивленно пожимали плечами.

Первое предложение об амнистии результатов не принесло. Поехали дальше. Нас запугивали и уговаривали. Потом опять запугивали, давили на совесть, жалость и еще на какие-то совсем незнакомые или мало знакомые нам чувства. Смутные воспоминания что-то навеивали, но не более того.

Нет, а чего он хотел?! За годы, проведенные в училище, из нас вытравили много чего человеческого, создавая идеальную военную машину, не обремененную сентиментальностью, страхом и прочими бесполезными, на взгляд отцов-командиров, качествами. Что хотели, то и получите, господа офицеры! Пугайте лучше ежиков в лесу, своей голой розовой, а может, волосатой (у кого как) попой (мягкий вариант)! А нас, ничем, не проймешь.

Агдам?! Какой Адам? У нас в роте, Адамов нет! И Адамовых тоже нет! Не знаю, не видел, не участвовал. В первый раз слышу. Агдам? Ни разу не пробовал. Вино?! Да вы что?! Надо же?! Не знал, не знал, надо будет запомнить. Никак нет. Как Вы могли подумать?! В стране борьба с пьянством и алкоголизмом. Перестройка. Ускорение. Горбачев. Вот.

Учебные занятия отменили окончательно. Прошел еще час. На плацу, в гробовой тишине, стоял монолитный строй, без малейшего поползновения откликнуться на вторую амнистию, объявленную генералом, в случае искреннего чистосердечного признания и раскаяния. После еще двух часового ожидания и 183-го «последнего предупреждения», генерал выдохся окончательно. Начальник потерял последнюю надежду достучаться до иллюзорных остатков нашей совести и в училище начались массовые повальные обыски.

Обыску подвергались все и всё. Первое что бросилось офицерам в глаза — это наличие у каждого курсанта личных фляжек, чего никогда не получалось добиться даже во времена сурового и безжалостного «дизеля». Осмотр личных фляжек, висящих у каждого бойца на ремне, сразу же дал положительный результат. Поступила команда: «Сдать фляжки!». Кое-кто из ребят, прямо на плацу, еще успел пару раз незаметно глотнуть напоследок, но процесс реквизиции начался.

На вопрос: «Откуда во фляжках вино?», все делали изумленные глаза и тупо бубнили про то, что это, наверное, элементарное и общеизвестное чудо, описанное в курсе истории религий, так как утром все как один — поголовно набрали воду из крана в умывальнике.

Допрос с пристрастием тоже результатов не давал. Курсанты отвечали все как один, по шаблону. «Нет! Попробовать не успел! Точно! Дыхнуть? Да легко! Хыыы! Запах?! Зубная паста такая. Возможно, туалетная вода так пахнет, раньше, не замечал. Акдам? Не видел, не пробовал, от водки не отличу. Можете проверить. Несите водку и как его там — ваш Акдам. Буду пробовать при всех, для чистоты результатов эксперимента. Почему дурак? Сами предлагали, я ни при чем». И такого типа беседы проходили в каждом подразделении курсантов, стоящих идеально ровным строем на плацу.

На территорию училища въехали грузовики — прибыли со станции, привезли 200-т литровые бочки, в которые сливался весь найденный портвейн. В процессе реквизиции «Агдама» наметилась положительная динамика.

Около 2000 фляжек по 850 грамм — 1,7 тонны! Неплохое начало. Из речей начальника училища, мы поняли, что из чуть более 20-ти тонн напитка, в цистерне осталось только немногим более 9-ти. Итак, 1,7 плюс 9 с копейками, равняется почти 11 тонн. Недостача — еще более 9 тонн, обыски продолжились. Из огнетушителей, термосов, запаянных утюгами пластиковых пакетов, найденных в коридорах, каптерках, сушилках, туалетах и под матрасами кроватей, извлекли еще около 3-х тонн. Вскрыли полы в казармах, обыскали столовую и свинарник, чердаки и подвалы всех зданий училища, включая учебные корпуса, клуб, библиотеку, теплицы, гауптвахту и штаб + 2,5 тонны.

Итого: 16,5 тонн «Агдама» было в наличии. Начальник сортировочной станции был в шоке. Он, изумленный масштабами хищения и объемом недостачи, вопрошал нашего генерала.

— Оставшиеся 3500 литров разделить на… Ну, хрен с ними, пусть на 2000 ваших законченных алкоголиков. Представим генерал, что в вашем училище каждый курсант — это потенциальный или активно практикующий алконавт. Что получается?! По 1,75 литров на рыло?! Никогда не поверю, что выжрали! Не может советский курсант за ночь выпить почти 2 литра портвейна. Он же не хронь какая?! Это же будущие офицеры, цвет и гордость Красной армии. Как они к самолету подходить то будут? На карачках?!

Наш генерал снисходительно посматривал на гражданского чиновника, близко незнакомого с армейской публикой.