— АААаааааппп!!!! — пчХУЙ!!!!

Ночь. Я, утомлённый кошмарной болью (казалось, что многочисленное стадо пьяных ёжиков устроило чемпионат по футболу в моём горле), забылся полуобморочным сном, но ненадолго.

— Санёк, просыпайся! — жаркий шёпот неугомонного Виктора лишил меня слабой надежды на короткий отдых и смутную перспективу выздоровления. Копыто тряс меня за плечо и брызгал слюной прямо в лицо.

— Саня, сегодня праздник — 23 февраля, а ты дрыхнешь!

— Витя, отстань. Дай мне умереть спокойно.

— Санечка, как ты можешь?! Мы же военные. День Советской армии — это ж святое!

— Витя, не гневи бога! Я тебя в очке утоплю, козья морда! Дай поспать! По-хорошему прошу. Деликатно.

— Да ты послушай! Пока ты валяешься бездыханный, я в самоволочку метнулся.

Как Витя надел шинель со своей растопыренной пятернёй — загадка?! Но, не голый же он в такой мороз бегал?! А как через забор перелез?! Он же подтягиваться на перекладине и раньше не умел. Силенок не хватало у Геракла Пилопедрищенского. Фантастика! Но слабость в организме, неумолимо тянула в объятья Морфея. Витькины слова долетали до меня через раз, я сопротивлялся, не желая просыпаться.

— Короче, в активе две бутылочки «беленькой», а в столовой я лучку прихватил, хлебушка. Лёлик вчера посылку получил, сальца нам оставил, остальной харч в караул взял. Сашок, да тебя сейчас «в раз» вылечу.

— Копыто, будь человеком исчезни. Веришь, ничего ни хочу?! Даже пить не хочу. А самое большее чего я не хочу — это твою гнусно-счастливую рожу видеть. Дай покоя, пока тебя в травматологию не забрали с переломом черепа, по-доброму прошу. Вежливо, мать твою!

Но с Витей спорить — занятие бесперспективное. Как уже потом я услышал в одной женской компании, куда меня занесла нелёгкая: «Есть такие мужчины, которым проще отдаться, чем объяснить, что они тебе не нравятся».

Вот Витя Копыто и был наверно той моделью мужчины, после общения с которой, и появилась эта женская народная мудрость.

Долго ли, коротко, проходило моё лечение, не помню, но тогда мы уже спорили: «стоит ли открывать вторую беленькую». Я был категорически «против», а Витя убедительно настаивал, аргументируя, что «это» необходимо только лишь для закрепления позитивного эффекта моего лечения, и не более того.

Вообще, по словам этого обормота получалось, что Витя рисковал своей конопатой шкурой в самоволке и в организации ночной пьянки, только исключительно ради моего же блага. Душа-человек, оказывается! А я к нему так несправедлив! Эх!

Витя приготовился пустить скупую слезу показной обиды, а я — слезу, умиления и сопливого восторга, но не успели.

Пока мы препирались и бодались как два барана, и я уже начал постепенно отступать и сдаваться, понимая, что процесс моего лечения уже перешёл за грань «управляемого», мигнул свет в спальном помещении. Это был сигнал дневального, о прибытии дежурного офицера в нашу роту.

— Санёк, ложись, я сам всё быстренько уберу, будь спок! — промычал заботливый Витя.

Остатки хлеба, сала, лука и непочатая бутылка «беленькой» скрылись в недрах прикроватной тумбочки. Я принял «горизонталь», Витя заботливо прикрыл меня вторым матрасом, выданным для согрева. Сам схватил пустую бутылку и громыхая сапогами в ночной тишине (по шесть подковок на каждом! ПИЖОН!!!), хаотично заметался по пустому спальному помещению.

Бежать в туалет, к мусорному баку было поздно, так как монотонное бубнение дневального, докладывающего об отсутствии происшествий дежурному офицеру, постепенно и неумолимо приближалось. Виктор метнулся к окну.

В звенящей ночной тиши, внезапно раздался душераздирающий треск разрываемой бумаги (зима, знаете ли, окна заклеивались полосками бумаги, вымоченными в мыльном растворе) — это Витя рывком открыл одну створку форточки. То, что створок две (одна — внешняя, другая — внутренняя), Витя как-то запамятовал. Знакомый, профессиональный замах рукой, правда, уже левой и пустая бутылка летит в форточку. Предчувствуя непоправимое, я зажмурился.

Бог Витю любил! Бутылка попадает в створку фрамуги, почему-то не разбивается, и со страшным грохотом падает между створок окна. Раздался еще более душераздирающий треск бумаги. Это Витя рывком открыл всю створку огромного окна, схватил непослушную бутылку. Опять, профессиональный, отточенный, практически коронный замах рукой и Витя отправляет стеклотару в форточку, причём, в закрытую ее часть. Пипец, приехали — звон бьющегося стекла, бутылка скрывается в ночной темноте, глубоко зарываясь в чудовищных по размерам сугробах. Кстати, мы её потом нашли, в мае, когда снег стаял. Далее, невозмутимый Витя успел закрыть внутреннюю створку окна и метнул своё нескладное тельце в ближайшую койку (владелец оной, в это время был в карауле), на лету укрывая себя любимого одеялом. Скрипнули пружины, по спальному помещению скользил луч фонаря дежурного офицера.

На дворе была перестройка, ускорение и яростная борьба с любым проявлением пьянства и алкоголизма. За лёгкий запах спиртного вышибали из армии не задумываясь, не учитывая 24 года безупречных, пинком под зад, без пенсии!!! А тут, сломать об колено, жизнь двоим курсантам?! Да запросто. Но, БОГ Витю любил!!!!! Заслуженное и жестоко карающее возмездие за злостное нарушение воинской дисциплины, а также мудрых указаний любимой партии, в ту ночь, прошло мимо. Нас не поймали. Невероятно, но факт. Пронесло! Чудо!

Утром 24 февраля, к нестерпимой боли в горле (ёжики опять активизировались и устроили необузданные брачные игрища), прибавилась ещё и головная боль. Жить не хотелось вообще, и в целом.

— Сань, сейчас поправимся, — Витя опять склонился над моим неподвижным телом, как образцовая курица-несушка над своим желторотым цыплёнком: — У нас бутылочка завалялась, а клин клином вышибают, да и горлышко пополоскать тебе надоть. Лучше нет лекарства! Не сыщешь, говорю лучше! Я тебе точно говорю. Авторитетно заявляю. К бабке не ходи.

— Витя, пропади где-нибудь, сделай милость!

Бесполезно, Виктор, как гигантское членистоногое, неестественным образом сложился вдвое и полез в свою тумбочку, причём, его задница всё это время торчала наружу. Раздался характерный звук открываемой ёмкости, и по спальному помещению потянуло назойливым запахом водки.

— Копыто!

Этот голос, заставил меня инстинктивно вздрогнуть и накрыться одеялом-матрасом с головой: «Мама, ну почему, я не умер вчера?! Ну, всё, налетели! Теперь точно выгонят!»

— Копыто, что ты там делаешь? — вкрадчиво повторил командир нашего 1-го батальона, суровый полковник по прозвищу «Пиночет». Комментарии излишни, этот военный был лишён всех чувств сострадания и жалости. Да чего там — он был лишён всего человеческого. Боевая машина, запрограммированная Общевоинскими Уставами Вооруженных Сил СССР.

Витя мгновенно вытащил из тумбочки свою белобрысую голову, с торчащими в разные стороны непослушными волосами, напоминающую ёршик для чистки унитаза, причём уже пользованный и загипнотизированный взглядом чудовищного полковника, начал лепить ТАКОЕ. .

— Я, товарищ полковничек, Симонова лечу. У него перпендикулярная ангина. Горло раздирается на части, парень просто загибается. И температура бешеная, правда, не знаю какая — градусника нету, но горячий… Ужас! Вон он, под одеялом, то есть под матрасом, валяется.

— Ну и чем же ты его лечишь, Айболит хренов?! Проникающим массажем простаты что ли?

— Водкой, товарищ полковник. Лучше компресса не придумаешь, согревает очень хорошо. А если ещё в рот набрать побольше, да пополоскать от души — совсем чудненько! Но выплевывать нельзя. . эффект будет лучше…

— Водкой?! ХА-ХА-ХА!!!! — комбат решил, что курсант Копыто или сошёл с ума или шутит откровенно подобострастно. А ему — полковнику, очень лестно, когда его подчинённые не только скоропостижно обделываются при появлении его — великого и могучего, ужасного и справедливого, но и шутить временами изволят. Но в меру! В меру — самую малость. В пределах нормы, не более — как с отцом родным. А великим быть, ой как приятно! И довольно похохатывающий комбат двинулся дальше по коридору, в сторону кабинета нашего командира роты Володи Нахрена.