Со дня смерти княжны Лиды прошел год. Ко дню годовщины прибыл заказанный в Италии роскошный памятник — великолепно высеченный из белого мрамора молящийся ангел на черном мраморном же постаменте, с надлежащею надписью.

Памятник был поставлен и освящен.

Почасту и подолгу рядом с этой молящейся белой фигурой виднелась около могилы другая черная фигура молящегося монаха. Это молился послушник Карнеев.

В доме Шестовых произошло за это время еще одно незначительное, впрочем, событие. Однажды, окончив утренний туалет своей барыни, знакомая нам горничная княгини Зинаиды Павловны Стеша, сообщила ей, что принуждена оставить свое место, почему и считает долгом предупредить заранее для подыскивания другой горничной.

— Что это значит? Ты чем-нибудь недовольна! — уставилась на нее привыкшая к ней княгиня.

— Помилуйте-с, ваше сиятельство, как недовольна, я много довольна вашим сиятельством. Жила у вас как у Христа за пазухой. Лучшего места по всей, кажись, России не найдешь! — бросилась Стеша целовать у нее руки.

— Так почему же ты уходишь, я не понимаю?

— Я, ваше сиятельство, выхожу замуж, своим хозяйством пожить хочется. Щей горшок, да сам большой.

— Вот как, — улыбнулась княгиня, — это другое дело, поздравляю. Кого же это ты подцепила?

— Ивана Флегонтовича.

Княгиня вопросительно посмотрела на нее: это имя не говорило ей ничего.

— Писарем он служит в здешнем квартале, к нашему дворецкому хаживал — у них мы и познакомились.

— И много получает он жалованья?

— Жалованье небольшое — двадцать рублей, ну, да доходишки, на нас двоих хватит.

— А пойдут дети?

— Бог и на них пошлет.

Стеша врала. Почти за пятилетнюю службу у княгини она сумела скопить себе небольшой капиталец и была не бесприданница, что, независимо от того, что Иван Флегонтович Сироткин (такова была фамилия жениха Стеши) был влюблен, послужило одним из мотивов сделанного им предложения.

— Молодой? — спросила княгиня.

— Двадцать два года.

— Моложе тебя!

Стеша потупилась.

— Он из благородных! — переменила она щекотливую тему разговора. — У него отец в Сибири в чиновниках служит.

— Ну, что же, дай Бог, я тебя не оставлю, награжу, я твоей службой довольна.

Стеша бросилась целовать ее руки.

В роскошной главной квартире помощника присяжного поверенного Николая Леопольдовича Гиршфельда только что окончился прием. Сам хозяин переменил сюртук на фрак и собирался ехать в суд.

— К вам там пришла горничная от княгини Шестовой, — доложил вошедший лакей.

— Ко мне? — удивился Гиршфельд, так как горничная в княжеском доме не служила для посылок.

— Точно так-с. Она в передней дожидается.

— Как зовут?

— Степанндой.

Он поморщился, однако сам вышел в переднюю.

— Здравствуй, Стеша.

— Здравствуйте, Николай Леопольдович. Я к вам-с.

— От княгини? Что случилось?

— Нет я от себя.

— Ты уже давно ко мне от себя не ходила! — пошутил Николай Леопольдович.

Стеша потупилась.

— Дельце есть! — произнесла она.

— Секрет?

— Секрет.

— Пойдем в кабинет. Никого не принимать, — обратился он к лакею, — я сейчас еду.

— Слушаю-с.

Затворив плотно за собою тяжелые двери кабинета, Николай Леопольдович усадил Стешу в кресло.

— Ну, говори в чем дело, цыпочка! — хотел было взять он ее за подбородок.

Она быстро отстранилась. Он так и остался с протянутой рукой.

— Я выхожу замуж, — ответила она.

— Вот как! То-то ты с некоторых пор стала такая недотрога. Ну, что ж, с Богом, благословляю и разрешаю. За кого?

Стеша объяснила.

— Что же, в посаженные, или в шафера пришла приглашать? — улыбнулся он.

— Никак нет-с, только объявить пришла, потому что слишком два года вам верой и правдой служила…

— А, контрибуция, понимаю! — перебил ее Гиршфельд и вынув из кармана связку ключей, подошел к вделанному в стене кабинета железному шкафу и отпер его.

Вынув из него толстую пачку радужных, он отсчитал пять штук. Стеша быстро исподлобья сочла количество отсчитанных бумажек. По ее лицу мелькнула презрительная усмешка.

— Вот тебе на приданое. Больше не могу. Чем богат, тем и рад! — подал он ей деньги.

— Очень вам благодарна, — ответила та и сунула деньги в карман и вышла.

Следом за ней вышел в переднюю Гиршфельд, оделся и уехал.

— Жид пархатый! — ворчала, между тем, спускаясь по черной лестнице, Стеша. — Княгиню может не на одну сотню тысяч обобрал, а мне всего пятьсот рублей отсчитал. Расщедрился, нечего сказать. Попомню я тебе это, жидюга проклятый.

Роман Стеши продолжался уже около года. Более полугода, как настоящий жених ее сделал ей предложение, но объявление о свадьбе отложено до получения согласия его родителей из далекой Сибири. Наконец согласие это было получено, и Стеша, как мы видели, сообщила о своем предстоящем браке княгине и Гиршфельду. Свадьба была назначена через месяц. Княгиня наградила Стешу истинно по-княжески. Она подарила ей три тысячи рублей, заказала полное роскошное приданое и, кроме того, выдала пятьсот рублей на свадьбу, которая была блестящим образом сыграна в княжеском доме, за счет княгини. Последняя и один сановный московский старичок были у Стеши посажеными матерью и отцом. На свадьбе присутствовали княжна Маргарита Дмитриевна, Шагов и Гиршфельд. Николай Леопольдович подарил невесте серьги и брошку, осыпанную бриллиантами, хотя, надо сказать правду, не дорогими, но этот подарок не примирил ее с ним, и она продолжала внутренне негодовать на него за слишком малую, по ее мнению, оценку ее услуг. Молодые переехали на особую квартиру. У княгини, после нескольких, быстро сменившихся горничных, появилась востроносенькая, вертлявая блондинка Лиза. Зинаида Павловна сравнительно была ею довольна.

Двухлетний срок, назначенный княжной Маргаритой Дмитриевной Шатову для отдыха после болезни, истекал. Практика его шла превосходно. Имя его стали упоминать в числе московских медицинских знаменитостей. Он был любимым ассистентом знаменитого московского врача-оригинала, «лучшего диагноста в мире», как называли этого профессора университета его поклонники.

Об этом патроне Шатова ходили по Москве невероятные рассказы. В одном доме он приказал разобрать капитальную стену для доставления больному надлежащего количества воздуха. В другом он приказывал зимой выставлять рамы. Следующий случай из медицинской практики этого московского светила очень характерен и рисует его гениальную сообразительность. Жена одного очень богатого представителя серого московского купечества, начала страдать странными головными болями. Она по утрам была почти не в силах подняться с постели и лишь к вечеру боли немного стихали, чтобы утром повториться с еще большею силою. Все средства, как домашние, так еще и по сие время практикующих в Замоскворечьи знахарей и знахарок, были испробованы, но ничто не помогало. Обратились к докторам. Больную осмотрели чуть ли не все московские знаменитые и не знаменитые врачи. Прописаны и приняты были всевозможные лекарства, но безуспешно. Доктора положительно отказались определить болезнь. Муж больной созвал наконец большой консилиум, на который был приглашен и знаменитый диагност. Посланный пригласить его врач рассказал ему историю и симптомы болезни и тот обещал быть. Консилиум был назначен вечером. Врачи собрались и стали ждать. Прошло несколько часов, а знаменитый врач не приезжал. Подождали еще несколько времени и решили начать консилиум без него. Осмотрели больную, начали толковать и разъехались почти около полуночи. В купеческом доме все заснули крепким сном. Вдруг, в четыре часа ночи, в передней раздался сильный властный звонок. Оказалось, что приехала знаменитость и приказала разбудить хозяина. Заспанный «сам» вышел в наскоро освещенную залу.

— Где больная? — резко спросил доктор.

— В спальне, спит! — с недоумением смотря на «шального», по его мнению, дохтура, отвечал купец.