Константин Николаевич, хоть и слабо, но протестовал. Он рассказал, между прочим, о слышанном им стороной, на самом деле, страшно бедственном положении князя Владимира Шестова.

— Ведь как хотите, а виноват в этом Гиршфельд! — сделал он вывод.

— Положим, но не он один и не главным образом. Прежде всего виновато воспитание князя, среда, в которой он вырос, общество, в котором он вращался. Судьба столкнула его с Гиршфельдом — последний этим воспользовался. Не будь Николая Леопольдовича — был бы другой; Гиршфельдов у нас много.

Разговор уже шел в кабинет, куда они вернулись после завтрака. Наконец отец Варсонофий простился и уехал.

На других лиц московского общества, тоже знавших Гиршфельда, если не близко и даже не лично, арест его произвел сильное впечатление.

— И зачем понес его черт в этот чиновничий город — там нашего брата как раз подтянут! — выразил вслух свое мнение Андрей Матвеевич Вурцель, продолжавший уже на свой страх и счет содержать в Москве «Кабинет совещаний и справок» и причислявший себя тоже к адвокатскому миру, прочитав известие об аресте Гиршфельда.

— В матушке Москве много насчет этого свободнее! — добавил он после некоторой паузы.

На счет чего «этого» — Андрей Матвеевич не пояснил свою мысль.

Московский совет присяжных поверенных, получив официальное уведомление об аресте одного из членов корпорации, снесся с петербургским судебным следователем, прося доставив ему краткие сведения по делу Гиршфельда и, получив и рассмотрев их, исключил присяжного поверенного Николая Леопольдовича Гиршфельда из сословия.

В семье Николая Леопольдовича известие об его аресте получено было только поздно вечером.

Стефания Павловна ждала мужа к обеду, ко времени которого пришел Арефьев, а также подоспели и князь Шестов с Зыковой. Ждали почти лишний час, но не дождались. Стефания Павловна страшно беспокоилась и охала.

— Уж чувствую я, что-нибудь с ним да случилось! — говорила она.

— Плюньте на ваше чувство, — с обычной своей резкостью успокаивал ее Николай Николаевич, — ничего с ним не могло случиться!

— Арестовали, он сам говорил… — вспомнила она, и слезы показались из ее глаз.

— Пустяки! Кучера-то он прислал из суда?

Послали справиться: кучер, оказалось, еще не возвращался.

— Вот видите, — продолжал Арефьев, — только попусту вы нюните… Просто заставили его часа два-три дожидаться, начали допрашивать и тянуть с перерывами… знаем тамошние порядки.

— Да ведь он не ел, утром выпил только пустой стакан чаю, — заметила она.

— Из буфета прикажет подать, насытится, не беспокойтесь… Наверное теперь сытее нас, — добавил он с улыбкой, — так как мы из-за него здесь голодаем…

Стефания Павловна тоже улыбнулась сквозь слезы и приказала подавать обедать.

Часа через два после обеда вернувшийся кучер привез роковое известие. Он, не получив никаких приказаний от Николая Леопольдовича, простоял у подъезда суда почти до ночи и наконец, томимый голодом, обратился к вышедшему из подъезда сторожу.

— Скажи, любезный, скоро у вас тут дело-то кончится?

— Какое дело, ноне больших дел нет — все уже давно окончены…

— Окончены? — удивился кучер. — А я все своего барина поджидаю.

— Да ты чей?

— Адвоката Гиршфельда!

— Ну, брат, тебе его здесь долго не дождаться, — с иронией заметил сторож, знавший уже об аресте Николая Леопольдовича.

— Как не дождаться, где же он? — воззрился на него кучер.

— В тюрьме, братец мой, в предварительной… Семен Сергеевич его законопатил.

Семеном Сергеевичем звали судебного следователя.

— Вот так фунт! — развел руками кучер. — Значит мне восвояси!

Он стал удобнее усаживаться на козлах.

— Прощай, брат!

— Прощай!

Элегантная коляска Гиршфельда, одиноко стоявшая у подъезда окружного суда, отъехала.

При получении известия об аресте мужа с Стефанией Павловной сделалась истерика. Ее снесли в спальню, а за ней последовала и Агнесса Михайловна. Шестов было подошел к Арефьеву и стал выражать удивление по поводу случившегося и порицание действий следователя, но поставленный в тупик таким оборотом дела, и крайне взволнованный судьбой своего патрона. Николай Николаевич резко оборвал его.

— Мало вас он и Василий поколотили, смотрите, как бы я не прибавил.

Владимир, зная буйный и ни перед чем не останавливающийся нрав Арефьева, поспешил от него отойти и вскоре один ушел домой, так как Зыкова осталась ночевать у Стефании Павловны.

Вскоре после князя отправился во восвояси и Николай Николаевич.

— Каковы! Запрятали таки! — ворчал он дорогой.

На другой день, немного оправившись, Стефания Павловна вместе с Зыковой отправились к следователю. Михайловна, конечно, к нему не входила. В просьбе разрешить свидание с мужем судебный следователь отказал.

— Недели через две, через три я вам разрешу с ним видеться, но только вам одним, а теперь я нахожу это положительно невозможным и вредным для дела.

Ко всем ее мольбам он остался глух.

— Надо подождать! — только и твердил он.

Ничего более не добившись, Стефания Павловна вышла от него обливаясь слезами. Скоро причина этого отказа объяснилась. Г-жа Гиршфельд была тоже привлечена в качестве обвиняемой в пособничестве мужу. Доказательством этого пособничества считалось совершенное на ее имя закладной и арендного договора на именье Луганского.

— Я денег ему под закладную не давала и аренды не платила, эти документы были совершены в возмещение гонорара, следуемого моему мужу! — на смерть перепуганная вызовом и главное перспективой казавшегося ей несомненным ареста, созналась она откровенно следователю.

Страх ее был необоснователен. Судебный следователь оставил ее на свободе, взяв с нее подписку о невыезде.

— Куда мне ехать? Некуда! — с рыданиями подписала она свое показание и подписку.

— А свиданья? — посмотрела она на следователя умоляющим взглядом.

— Теперь скоро, повремените несколько дней! — успокоил он ее.

На другой день после ее допроса в квартире Гиршфельда был произведен обыск. Денег найдено не было, так как расходные Стефания Павловна сумела припрятать, забрали только бумаги.

По обвинению в пособничестве Гиршфельду привлечен был к следствию и Николай Николаевич Арефьев. Судебный следователь арестовал и его, но через несколько дней освободить, отдав на поруки представленному Арефьевым поручителю.

За время своего краткого пребывания в доме предварительного заключения Николай Николаевич не видался с Гиршфельдом, так как тот в угнетенном состоянии духа сидел в своей камере и не выходил на обычную прогулку, во время которой арестованные имеют кое-какую, хотя и рискованную, возможность переброситься друг с другом несколькими фразами.

Арефьев ни после привлечения его к следствию, ни во время ареста не падал духом.

— Меня не сглотнут, ершист! — говорил он.

Наконец свидания с мужем были разрешены Стефании Павловне. Первая встреча с его стороны далеко не была радушной. Гиршфельд был с женою более чем холоден. Между ним и ей лежала пропасть из тяжелых воспоминаний прошлого, еще так недавно им вновь так мучительно пережитых. Она хорошо понимала это, но это не мешало ей быть искренно к нему привязанной. Была ли это любовь или животная страсть и привычка — неизвестно. Она видела его теперь не тем, чем он был — угнетенным, потерявшимся, страдающим и страдала сама. Разговор между ними вертелся исключительно на хозяйственных распоряжениях. Она передала ему о своем привлечении к следствию, о привлечении Арефьева, об обыске.

Это все было ему уже известно.

— Часто ко мне не ходи, я напишу, когда будет надо, — холодно сказал он ей при прощании.

Она ушла опечаленная.

— Да бросьте вы о нем нюнить-то, — сказал ей Николай Николаевич, которому она передала, со слезами на глазах, о приеме, устроенном ей ее мужем, — он там, как какая-нибудь баба, от страху с ума спятил, а вы обращаете внимание на его разговоры… Погодите! Все перемелится — мука будет…