— Приготовьтесь г. Гиршфельд раскошелиться… — радостно несколько раз повторил он, обсудив всесторонне важность принесенного Никитой известия, и заснул сном счастливого человека, твердо верующего в свою звезду.
Всю ночь снился ему милый его сердцу газетный лист, под которым красовалась подпись: Редактор-издатель Н. И. Петухов.
XI
Второй свидетель
На другой день в девять часов утра Николай Ильич подходил своей плавной походкой к роскошному небольшому домику-особняку, изящной архитектуры, с лепными художественными украшениями по фасаду, зеркальными окнами в одно стекло и шикарным подъездом. Дом этот находился на одной из улиц, выходящих на Арбатскую площадь, и принадлежал присяжному поверенному Николаю Леопольдовичу Гиршфельду. Смело нажал Петухов пуговку электрического звонка, и по лицу его разлилсь даже довольная улыбка от этой смелости.
«Знай наших!» — как бы говорила вся его непрезентабельная внешность.
— Дома? — спросил он отворившего ему лакея.
— Еще почивают-с.
— Я подожду, очень нужное дело.
Лакей, знавший Николая Ильича, впустил его.
Вскоре Николай Леопольдович проснулся и узнав, что его дожидается Петухов по важному делу, приказал позвать его в спальню.
— Что скажешь? — встретил он его, протягивая руку из-под одеяла. — Садись.
Петухов, пожав руку Гиршфельду, пододвинул стул к кровати и сел. Необычайная резвость Николая Ильича не ускользнула от внимания Николай Леопольдовича.
«Что с ним? Вид у него совсем торжествующей свиньи. Что-нибудь и тут неладно!» — промелькнуло в его уме.
«Что за вздор! И откуда у меня явилась такая подозрительность?» — остановил он сам себя.
— Дельце есть личное, так сказать, — почти шепотом начал, между тем, Петухов.
— Личное?
— Да-с, личное, заветное, можно сказать: давно я эту мечту лелею.
— На счет редакторства? — усмехнулся Гиршфельд, зная давно стремление к нему Петухова.
— Именно-с… — вздохнул тот.
— Зачем же дело стало? Если нужно похлопотать о разрешении, у меня есть рука, — устрою.
— Не одно-с это: в этом-то, я знаю, памятуя мою вам службу, вы не откажете. Хотелось бы газетку без предварительной цензуры сварганить, отголоском Москвы ее сделать, серой Москвы — массы, а то сами знаете, какие у нас теперь газеты мелкой-то прессы: одна вопросами о духовенстве всем оскомину набила, другая — приставодержательством беглых профессоров занимается и в большую играет, а третья, смех и грех, совсем либеральная шипучка, благо ее редактор заведение шипучих вод имеет; об остальных и говорить нечего — все можно забить и дело сделать ахтительное.
Николай Ильич даже захлебнулся от восторга. Николай Леопольдович улыбнулся, — подозрения его рассеялись.
— Так чего же не достает, чтобы сделать это «ахтительное» дело?
— Денег.
— И много на это надо?
— Да тысяч двадцать пять на первое время, — пять тысяч залогу за издание без предварительной цензуры, ну, да на первоначальные расходы, типография, бумага, сотрудникам, публикации…
— А у тебя много денег? — остановил этот перечень Гиршфельд.
— Какие у меня деньги? — с хлеба на квас перебиваюсь…
— Так чего же ты без толку толкуешь, а я слушаю.
— Да, думал, Николай Леопольдович, что вы…
— Дам тебе двадцать пять тысяч? — даже привскочил он на локоть.
— Думал, что дадите, и теперь думаю, — невозмутимо продолжал Петухов.
На его губах мелькнула плотоядная улыбка. Николай Леопольдович не заметил ее.
— Да если бы это было и на самом деле выгодное дело, в чем я сильно сомневаюсь, то откуда я их возьму? В делах теперь застой, денег у меня самому не хватает, с домом этим тут еще связался — уйму денег съел, сам еле перебиваюсь…
Петухов смотрел на него и недоверчиво улыбался.
— Ты чего зубы-то скалишь? — рассердился Гиршфельд. — Обокрал я, что ли, кого, что деньгам счета не знаю?
«С чего-нибудь он да пристал! Что-нибудь тут да не ладно!» — мелькало в его уме и еще более раздражало его.
— Зачем обокрасть, — спокойно отвечал Николай Ильич, — умные люди не крадут, дураки крадут, Николай Леопольдович, крадут и попадаются; а умные люди не попадаются, значит не крадут.
Он с выразительною наглостью взглянул на него.
Николай Леопольдович молчал, до крови закусив нижнюю губу. Подозрения, что Петухов затевает против него что-то недоброе, разрасталось в его душе. С тех лор, как он попал в первую петлю им самим сплетенных тенет и был всецело в руках Александры Яковлевны Гариновой, он с какой-то болезненной боязливостью стал относиться ко всем, кто знал его близко при жизни Зинаиды Павловны.
— Так не дадите? — начал Николай Ильич после некоторой паузы.
— Конечно не дам! — крикнул хриплым голосом Гиршфельд. — И по очень простой причине — у меня нет! — добавил он тише и мягче.
— На нет и суда нет, — с прежней скверной улыбкой развел руками Петухов.
Оба собеседника замолчали.
— Совсем из ума вон, — прервал молчание Петухов, — вам поклон есть — от Никиты Ерша.
— От кого?
— Позабыли разве? В прошлом году из Т. мы с вами на монастырское озеро ловить рыбу ездили, в деревне останавливались у рыбака, с ним и охотились…
— А, помню!.. — слабым голосом ответил Николай Леопольдович.
Вся кровь бросилась ему в голову при упоминании Петуховым Т.
— Обиделся на вас он очень.
— Тогда? За что?
— Нет, не тогда, нынешним годом он вас в апреле, идя от обедни, у монастырской рощи встретил, окликнул даже вас, а вы от него, как он говорит, точно от чумы убежали…
Николай Ильича остановился, пытливо смотря на Гиршфельда.
Последний мгновенно побледнел. Он вспомнил, что какой-то мужик на самом деле окликнул его два раза, когда он выходил из рощи после свидания с княжной Маргаритой.
— Это было в тот самый день, когда княгиню Зинаиду Павловну, царство ей небесное, — истово перекрестился Петухов, — нашли отравленной, а княжна Маргарита Дмитриевна, по словам обвинительного акта, была у обедни в монастырской церкви. Вас, кажется, в этот день в Т. не было?
Гиршфельд не отвечал. Он был уничтожен этим странным совпадением обстоятельств. По-прежнему полулежал он на кровати, приподнявшись на локте и обводил вокруг себя испуганно-безумным взглядом, как бы стараясь найти точку опоры над зияющею под ним пропастью. Николай Ильич хорошо видел состояние своего благодетеля, но ни один мускул не дрогнул на его лице и он по-прежнему медленно продолжал:
— Я и сам было усомнился, да Никита под присягу идет, что хорошо узнал вас. Тут я и подумал, что если бы об этой вашей таинственной прогулке сведал т-ский прокурорский надзор, дело-то молчаливой княжны, пожалуй, повернулось бы иначе…
Петухов захихикал.
— Идите… подождите… меня в кабинете… Я сейчас выйду… — задыхающимся, хриплым голосом только мог произнести Николай Леопольдович, быстро приподнявшись на кровати и указывая Николаю Ильичу на дверь.
— Подождем! Отчего не подождать? — самодовольно ухмыльнулся тот и выскользнул из спальни своею бархатной походкой.
Не успел он выйти, как Гиршфельд упал в подушки и зарыдал.
Это были слезы злобы и ожесточения.
— Поддел, поддел, подлец! — скрежеща зубами, повторял он несколько успокоившись и обмывая заплаканное лицо у роскошного мраморного умывальника.
— Надо заткнуть этому псу глотку просимым им куском, — решил он, надевая халат.
Тем временем, Николай Ильич сидел в обширном шикарно убранном кабинете Николая Леопольдовича, нежась в покойном кресле и предаваясь мечтам. Двадцать пять тысяч он считал в своем кармане и прикидывал в уме расчеты по изданию, способы быстрого успеха и будущие барыши. Он уже воображал себя в недалеком будущем капиталистом и, небрежно потягиваясь в кресле, как бы заранее приучал себя к окружающей его роскоши. Появившийся в дверях кабинета, наружно совершенно спокойный Николай Леопольдович заставил его, по привычке, вскочить с кресла.
