День суда настал. Судебный пристав, вместе с другими свидетелями, повел и его в свидетельскую комнату. В узком коридоре, ведущем в эту комнату, его ожидала роковая встреча. Свидетели столкнулись с двумя солдатами, сопровождающими привезенную из тюрьмы княжну Маргариту, и принуждены были приостановиться и дать дорогу. Княжна окинула их быстрым, но внимательным взглядом, и ему показалось, что дольше других этот взгляд остановился на нем. Он задрожал, пошатнулся и упал бы, если бы близ стоящие свидетели не подхватили его под руки. Его втащили в свидетельскую комнату и усадили на скамью. Он обводил всех безумным, блуждающим взглядом, грудь его конвульсивно поднималась. Пристав поднес к его губам стакан с водою, он сделал несколько глотков и пришел в себя.

«Конечно! Погиб!» — сказал он сам себе, уловив выражение подозрительного недоумения на лицах окружающих. Неимоверное усилие сделал он над собой.

— Я не могу видеть ее убийцу, — простонал он и глухо зарыдал.

Он достиг цели: подозрительность сменилась сожалением.

«Как он сильно любил покойную!» — решили присутствующие.

Пристав удалился в заседание. Прошел томительный час.

— Вы свободны, можете идти домой! Допрашивать вас не будут, — сказал пристав, войдя в свидетельскую комнату. — Подсудимая созналась.

Свидетели радостно схватились за шапки. Гиршфельд видимо не совсем понял и продолжал сидеть на скамье. Пристав подошел к нему и повторил сказанное.

— Я рад за вас; вы больше ее не увидите и не растравите вторично вашу сердечную рану, — прибавил он, с чувством пожимая его руку.

«Неужели я спасен? — мелькнуло в голове Николая Леопольдовича. — Ну, а вдруг она проговорится?»

Прежний ужас сжал его сердце. Он не поехал домой, а смешавшись с толпою, окружавшей здание присутственных мест, с жадностью ловил исходившие из зала суда слухи о положении дела. Наконец стал известен вердикт присяжных и приговор суда.

Он вздохнул свободно, сел на первого попавшегося извозчика и поехал в «Гранд-отель» где для него было устроено отделение из двух соединенных номеров. Приехав, он в изнеможении упал на диван и проспал до утра, не раздеваясь.

Проснулся он прежним Гиршфельдом.

Оставаться ему в Т. теперь было незачем. Дела с опекой были устроены, находящийся под его попечительством князь Владимир Александрович Шестов был введен им в права наследства после матери и уже с месяц как уехал в Москву. Николай Леопольдович решил, на другой же день, тоже оставить ненавистный Т., где он пережил столько томительных дней и ночей.

«Сегодня же сделаю прощальные визиты», — решил он.

Всюду темою разговора был только что окончившийся процесс княжны-отравительницы.

— Теперь я спокоен, — ораторствовал Гиршфельд:- земное правосудие совершилось — преступница достойно наказана, и кровь праведницы, вопиявшая к нему, отомщена. Княжна примирилась с законом, но не с Богом. Преступницы нет, — есть осужденная, но грешница осталась!.. Ее ждет еще кара там!.. Я глубоко убежден в этом…

Николай Леопольдович поднимал глаза к небу.

Баронесса Фальк, к которой он приехал к одной из первых, в особенности умилилась этой фразой и задержала его довольно долго, пустившись в воспоминания о ее покойном дорогом друге — Зиночке.

— Именно праведница была, c'est le mot, и умерла мученицей, — прослезилась Ольга Петровна.

Гиршфельд счел долгом сделать вид, что тоже глотает невольные слезы.

— A propos, — заметила баронесса, — могу я просить вас оказать мне небольшую услугу?

— Сочту за особенное для себя счастье.

— Я хочу попросить вас о моей protégée, последней камеристке покойной, Alexandrine. Быть может вы ее заметили: une jolie fille très distinguée.

— Я видел ее мельком в Москве, потом в Шестове, она и теперь там, — небрежно ответил Николай Леопольдович, но пикантный образ Александры Яковлевны с этого момента ярко восстал в его памяти.

— У вас в Москве, конечно, масса знакомых, не можете ли вы порекомендовать ее кому-нибудь в компаньонки, в лектрисы или в случае крайности в камеристки. Она очна хорошо воспитанная и образованная девушка.

Ольга Петровна в коротких словах передала Гиршфельду романические приключения молодой девушки. Тот внимательно слушал и вспоминал, что нечто подобное слышал от княгини, но пропустил мимо ушей, занятый осуществлением своих серьезных планов.

«Так вот она какая птица! — проносилось в его голове. — С ней надо держаться другой тактики. Но все равно, на золотой крючок попадется, воспитание развило аппетиты, а средств к удовлетворению нет. Из камеристок попасть даже в не особенно дорогие и взыскательные содержанки уже большой успех. Она, кажется, настолько умна, чтобы понять и согласиться. Не надо только много обещать, чтобы не возмечтала и не задорожилась, не надо заискивать: надо, чтобы она знала свое место и чувствовала, что она для меня все-таки только камеристка».

Этим он закончил свои соображения.

— С удовольствием! — ответил он баронессе, когда она кончила. — Я еду в Шестово завтра, переговорю с ней и сделаю для нее все возможное.

Он встал прощаться.

— Благодарю вас заранее за себя и за нее, — крепко пожав ему руку, сказала Ольга Петровна.

— Прощайте.

— Не прощайте, а до свидания. Будете, конечно, не раз в вашем городе — для меня и для мужа вы всегда желанный гость, друг моей несчастной Зины — мой друг.

— Я польщен, баронесса! Скажу более, я тронут до глубины души вашим сочувствием… — томно произнес Гиршфельд, целуя ее руку.

Весь остальной день и всю дорогу в Шестово сластолюбивые мечты об Александрине не покидали головы Николая Леопольдовича.

Александра Яковлевна Гаринова сидела с книгой в руках на задней террасе шестовского дома, когда до нее донесся шум подъехавшего к крыльцу экипажа, а через несколько минут вошедший на террасу лакей доложил ей о прибытии Николая Леопольдовича Гиршфельда, за которым была послана на станцию, по его телеграмме, коляска.

— Скажи, что я здесь!.. — небрежно скомандовала она, не отрываясь от книги.

Лакей вышел.

Николай Леопольдович завтракал тем временем в столовой. На столе был накрыт один прибор, — Александра Яковлевна уже позавтракала, — и Гиршфельд с аппетитом отдавал дань кулинарному искусству Сакердона Николаевича, изредка задавая прислуживавшему лакею вопросы о их житье-бытье в Шестово.

— А где же Александрина? — спросил он между прочим.

— Кто-с? — удивленно ответил вопросом лакей.

— Александрина — княгинина камеристка! — разъяснил Гиршфельд.

— Такой у нас нет-с.

— Александра Яковлевна…

— Барышня-с? — понял наконец лакей. — Она дома-с, Иван докладывал им о вашем приезде, они-с приказали доложить вам, что они на задней террасе.

Очередь удивляться настала для Николая Леопольдовича.

— Барышня… — проговорил он сквозь зубы, допивая последний глоток бургунского и отирая рот салфеткой. — Пойдем представляться барышне, — добавил он с улыбкой и встал.

Он вышел на террасу в открытую настежь дверь.

Александра Яковлевна, углубившись в чтение, не заметила его появления.

Он остановился в дверях.

Она сидела, грациозно склонившись над книгой. Ее прекрасно сложенную фигуру облегало платье из легкой светло-голубой летней материи, миниатюрные ножки выглядывали из-под него, полуопущенные глаза оттенялись длинными темными ресницами. Серьезное выражение прелестного личика дышало наивностью и свежестью.

Гиршфельд невольно остановился в дверях и залюбовался на нее.

«Ну, конечно ж барышня! — мелькнуло у него в уме. — Да притом и преаппетитная…» — На губах его снова прозмеилась насмешливая улыбка. Он кашлянул.

Она опустила книгу на колени и повернула к нему голову. В этом движении было столько неподдельного достоинства, что выражение насмешки быстро исчезло с его лица и он почтительно проговорил:

— Здравствуйте!..

— А, здравствуйте!..