В один из таких дней абсолютного безденежья в голове проснувшегося Шестова мелькнула, как ему, по крайней мере, показалось, гениальная мысль.

— Съезди-ка ты к Николаю Леопольдовичу и попроси его уплатить тебе хотя часть по промессу, — обратился он к Агнессе Михайловне.

Та смутилась. Князь этого не заметил.

— Он не может отказать в уплате во документу, — продолжал он далее развивать свою мысль, — можно, наконец, пугнуть его тем, что я продам его Розену. Ты и пугни!

— Но как же я поеду, на какие деньги, ведь на Лахту не близко! — возразила она.

— Получение, по моему, верное, значит можно взять карету взад и влеред, мы поедем вместе, кстати прокатимся — погода сегодня не особенно хороша, дождь, но тем лучше, он дома, а в карете нас не замочит.

— Ты хочешь ехать со мной?

— Да, но к нему я не войду — я подожду тебя у рощи, не доезжая версты от деревни…

Перспектива поездки в карете улыбнулась малодушной Агнессу Михайловне.

«Надо же когда-нибудь решиться заговорить с ним об этом документе, — подумала она, — положение же наше теперь в самом деле, безвыходное».

«А может, он не только отдаст его, но и уплатит часть. Если же не даст по промессу, я сумею выклянчить у него рублей пятьдесят», — мелькнула в ее уме надежда.

Она согласилась ехать. Владимир побежал за каретой, которую и нанял за четыре рубля. Они поехали. Князь, как говорил, вышел из кареты в конце рощи. Дождик, к счастью, перестал. Зыкова поехала далее.

Николай Леопольдович был очень удивлен, увидав остановившуюся у его дачи карету и вышедшую из нее Агнессу Михаиловну, однако, принял ее очень ласково.

Стефания Павловна, порядком скучавшая в этой «чухонской яме», как она прозвала Лахту, даже очень ей обрадовалась. Приезжая застала всех завтракающими на террасе. Ее усадили за стол. Она, впрочем, не могла есть ничего и сидела как на иголках.

— А я к вам, Николай Леопольдович, по делу приехала, переговорить… — наконец высказалась она.

— Пожалуйте! — встал он из-за стола, сказал что-то шепотом жене и пошел в свой кабинет.

Зыкова последовала за ним.

— Ну-с, в чем дело? — спросил он, когда они уселись в кабинете.

— Я думала, я хотела… — запуталась она, — попросить вас, не можете ли вы уплатить мне теперь же часть по промессу…

— По какому промессу? — удивленно-холодным тоном спросил он.

— Как по какому? Который вы выдали мне в десять тысяч рублей.

— Покажите, пожалуйста, мне эту бумагу! Любопытно посмотреть… — небрежно заметил он.

— Но ведь он у вас! Я вам отдала его на сохранение еще зимой… — испуганно заспешила она.

— У меня, — протянул Гиршфельд, — гм! Как же это мной же выданный и неисполненный документ может находиться у меня же?

Он злобно засмеялся. Она глядела на него полным необычайной тревоги взглядом. Он медленно встал, подошел к двери кабинета, отворил ее, внимательно осмотрел соседнюю комнату и запер дверь на ключ, потом подошел к одному из двух окон, бывшему открытым, и затворил его.

— Довольно играть комедию, — подошел он после этого к Агнессе Михайловне, — я не отказываюсь: промесс был у вас, а теперь хранится у меня, но он был выдан вам за то, чтобы вы стояли на моей стороне и влияли в том же смысле на князя. А что вы против меня показывали следователю по наущению и за деньги Розена? Вы думаете, я не знаю…

Он произнес все это злобным шепотом. Она сидела, как приговоренная к смерти. Слезы градом текли из ее глаз, оставляя темные полосы на сильно подкрашенном лице.

— Как же вам не стыдно явиться за документом, нравственное право на получение которого вы потеряли…

Она продолжала плакать молча.

— Не плачьте, — более мягко продолжал он, — если оба дела кончатся благополучно, я выдам вам ваши десять тысяч. Я знаю, что вы дали ваше последнее показание в мою пользу. Повторяю — выдам, но с условием, чтобы вы теперь уже не изменили мне до конца…

— Никогда! — сквозь слезы произнесла она.

— Теперь же, из принципа, в наказание за ваше нахальство, а не дам вам ни гроша… Не говоря уже о промессе — его вы никогда не увидите…

— Но как же нам быть, мы без копейки! — почти простонала она.

— И ездите в каретах! — зло усмехнулся Николай Леопольдович.

— Она не оплачена…

— Вы надеялись на меня… Повторяю, сегодня ни гроша…

Он отпер дверь кабинета, распахнул ее и вышел первый. Она, смущенная, утирая слезы, последовал за ним.

— Прощайте! — резко произнес он, выйдя вместе с ней на террасу.

— А Стефания Павловна?.. — растерянно проговорила она.

— Она ушла гулять с детьми, а потом пройдет к соседям! — ответил он.

Последняя надежда Зыковой перехватить деньжонок у жены Гиршфельда рухнула. Она простилась с Николаем Леопольдовичем и уныло пошла садиться в карету. Карета покатила. Подъехав к роще, по опушке которой прогуливался Шестов, она остановилась. Князь Владимир отворил дверцу и быстро вскочил в карету.

Последняя двинулась снова в путь.

— Сколько? — радостно спросил он, но вдруг остановился, взглянув на заплаканное, полинявшее лицо Агнессы Михайловны.

— Что случилось? — тревожно спросил он.

— Не дал ни гроша и даже не возвратил промесса! — снова заплакала она.

— Как не возвратил промесса, да разве он у него? — крикнул он.

Зыкова созналась ему, прерывая плачем свой рассказ, что она из боязни, чтобы он не передал бумаги Розену, отдала ее на сохранение Гиршфельду, а теперь последний, узнав о ее показаниях, отказался возвратить ее.

— Дура! — захрипел князь.

В карете произошла безобразная сцена, князь ругал на чем стоит Зыкову и даже два раза ударил ее. Она завизжала.

Кучер, услыхав крик, остановился. Шестов опомнился.

— Пошел! — крикнул он кучеру, высунувшись из окна. Он продолжал уже пилить ее тихо.

— Меня променяла… продала… гадина… — шипел Владимир.

Агнесса Михайловна упорно молчала. Наконец приехали в город. Возник вопрос: откуда взять денег для уплаты за карету? Князь уже довольно миролюбиво начал совещаться с Зыковой. Решили ехать к ее матери. Мария Викентьевна обругала их обоих и отказала на отрез.

— Не приготовила я еще денег вам на кареты, аристократы какие подзаборные выискались! — ворчала она.

По счастью, явился «дедушка» Милашевич и выручил из беды.

Шестов, успокоившись по вопросу об извозчике, снова сцепился с Агнессой Михайловной, но Марья Викентьевна выгнала его вон.

Он вызвал на лестницу Антона Максимовича, выклянчил у него два рубля и ушел. Домой он явился поздно ночью, совершенно пьяный и без копейки.

Прошло полтора месяца. Николай Леопольдович уже недели с две как перебрался с дачи на свою петербургскую квартиру. Был седьмой час вечера. В семье Гиршфельдов только что отобедали и, не выходя из столовой, пили кофе Николай Николаевич Арефьев и Зыкова. Разговор, как за последнее время почти постоянно, вертелся на производимом следствии. В передней раздался звонок. Гиршфельд вздрогнул.

— Кто бы это мог быть в такое время? — вслух заметил он, взглянув на часы.

Какое-то тяжелое предчувствие сжало его сердце.

— Вероятно, князь! Он хотел зайти! — вставила Агнесса Михайловна.

Предчувствие Николая Леопольдовича сбылось. Зыкова ошиблась.

Явился местный помощник пристава, который и прошел вместе с хозяином в кабинет. На лице полицейского офицера была написана серьезная сосредоточенность. В столовой все как-то инстинктивно смолкли. Минут через десять помощник пристава с лицом, выражавшим сознание исполненного, хотя и неприятного служебного долга, вышел из кабинета, сделал снова как и при входе, общий поклон всем сидевшим в столовой в удалился, бряцая шпорами. В столовой продолжало царить общее молчание. Из кабинета через несколько минут появился бледный Гиршфельд с бумагой к руке.

— Дождались… к качестве обвиняемого… — глухим голосом произнес он, подавая бумагу Арефьеву.

Она оказалась врученною ему помощником пристава повесткой судебного следователя по важнейшим делам гор. Петербурга о явке через несколько дней для допроса в качестве обвиняемого по 1681 и 1688 статьям уложения о наказаниях.