Он мгновенно сорвался с места, схватил эту руку и крепко прильнул к ней губами выше локтя.

— Довольно… — сказала она, пробуя отстранить его от себя; но он как клешами сжал ее руку и не отрывался, — Мне больно!.. Слышите?..

Он не слыхал, весь дрожа от охватившей его страсти. Лицо его побагровело, жилы на лбу налились кровью. Остановившиеся глаза почти выкатились из орбит. Он был страшен. Продолжая левою рукою держать ее за руку, правою он сделал движение, чтобы обхватить ее за талию и наклонился к ней уже совсем близко.

Она почувствовала опасность.

«Крикнуть!.. Это скандал!» — пронеслось к нее в голове. Она вдруг захохотала.

Этот хохот отрезвил его. Он бессильно выпустил ее руку, обвел ее помутившимся взглядом, схватился за голову обеими руками и несколько минут простоял в оцепенении.

— Извините… — прошептал он наконец, взял шляпу и шатаясь вышел из комнаты.

— Не забудьте о Львенко! — весело крикнула она ему вдогонку.

После его ухода, Александра Яковлевна подошла к зеркалу. Ей вспомнилось лицо Гиршфельда, за минуту так ее напугавшее; но теперь, при этом воспоминании, на ее губах появилась самодовольная улыбка.

«Кажется, я и без тайны в руках могу крепко держать в них этих царей природы, как высокопарно называют себя мужчины. Этот умный, но сладострастный жид готов положить к моим ногам все золото, собранное им ценою преступлений, готов решиться на массу других, лишь бы добыть меня. Но сила красивой женщины прежде всего в ее недостижимости, а если она и сойдется с кем-нибудь, то в неуверенности мужчины в прочность это связи. Нами дорожат лишь тогда, когда рискуют ежеминутно потерять… Я знаю это, и это-то знание — моя сила! С ним и со средствами Гиршфельда, я достигну своей цели…»

Так думала она, любуясь собой.

Николай Леопольдович, между тем, не помня себя, выскочил из двери квартиры Гариновой, а затем из подъезда, и бросился в свою коляску. Только свежий сентябрьский воздух заставил его опомниться. Он с омерзением к самому себе припомнил только что пережитую сцену.

«И не иметь возможности отомстить, быть бессильным свидетелем своего собственного унижения!»

Он заскрежетал зубами.

«Что если бы, — блеснула у него мысль, — он послушался тогда княжны Маргариты, явился бы с повинной и был теперь на каторге со все-таки любимой и любящей девушкой?»

Он не знал о постигшей ее судьбе.

«Что тогда? Не лучше ли ему было, чем теперь, в когтях Гариновой и Петухова? В постоянном страхе?» — настойчиво восставали в его уме вопросы.

«Гораздо лучше!» — подсказывал ему в ответ какой-то внутренний голос.

На другой день, рано утром, Николай Леопольдович покорно поехал со щекотливым поручением Гариновой к Анне Аркадьевне Львенко. Ни по одной черте его лица нельзя было догадаться о перенесенных им страданиях вчерашнего дня. Оно, как и вся его упитанная, выхоленная фигура, дышало наружным спокойствием, самоуверенностью и самодовольством.

Анна Аркадьевна жила в тех же Петровских линиях, занимая громадную угловую квартиру в третьем этаже, окна которой выходили частью на Петровку, а частью в проезд между домами. По наружности, это была полненькая, невысокого роста, довольно пикантная шатенка, с большими, сумасшедше-восторженными глазами, которыми она артистично управляла, придавая им, сообразно обстоятельствам, то или другое выражение. Подвижная, непоседливая, она принадлежала к народившемуся лишь в семидесятых годах нынешнего столетия типу женщин «чреватых идеями», как выразился о них Н. Соловьев. Этими идеями была полна ее миловидная головка, — они били в ней, что называется, через край. Анна Аркадьевна жаждала самостоятельной деятельности, но в силу ее воспитания и образования, такая деятельность могла открыться для нее только в области искусства. Она и бросилась в него. По происхождению — столбовая дворянка, она провела детство и юность безвыездно в одной из ближайших к Москве губерний, в уездном городе, где ее отец занимал выборные должности, а мать наблюдала за воспитанием и образованием как ее, так и младшей дочери — Лизы. Последнее было поручаемо выписываемым из Москвы гувернанткам, а первое состояло в классических домашних мерах исправления, ряд которых увенчивался грозным отцовским чубуком. На умную и способную от природы девочку это «воспитание и образование» не положили резкого отпечатка и не обратили ее в шаблонную, недалекую, застенчивую «уездную барышню». Напротив, они выработали в ней характер, наклонность к протесту, и с летами — желание во что бы то ни стало вырваться из-под родительского крова, настойчивость и упрямство в достижении цели — главные свойства характера Анны Аркадьевны. Уйти от мер домашней строгости вообще и от отцовского чубука в особенности, вскоре представился случай, и Анна Аркадьевна не преминула им воспользоваться.

К ней присватался жених — Яков Осипович Левенберг.

Молодой человек, окончивший всего года за два перед тем университетский курс, он был назначен исправляющим должность судебного следователя в тот город, где текла довольно неприглядная в родительском доме жизнь Анны Аркадьевны. Юный жрец тогда только что обновленной русской Фемиды был принят с распростертыми объятиями в семейных домах уездного города, а в том числе и в доме родителей Анны Аркадьевны. Яков Осипович оказался весьма приличным молодым человеком и, кроме того, очень хорошим музыкантом. За роялем начался и кончился скороспелый роман молодой девушки. Она с детства усердно занималась музыкой и считалась чуть не первой музыкантшей в уезде, к радости и гордости своей матери, которая с восторгом передавала отзыв одной столичной гостьи о том, что в пальчиках ее Анюты просто какое-то волшебство.

Несмотря на это «волшебство», Левенберг оказался перед ней выдающимся артистом, чем и покорил юное, да еще жаждавшее простора и свободы сердце. Свеженькая, хорошенькая, а для уезда очень начитанная и развитая девушка (она сама старалась дополнить пробелы своего образования) и, кроме того, музыкантша и артистка в душе Анна Аркадьевна не могла не произвести впечатления на молодого следователя-пианиста, а кругленькое приданое, о котором ходили слухи, довершило увлечение молодого человека. Игра в четыре руки завершилась в один прекрасный день предложением руки и сердца со стороны Якова Осиповича.

Анна Аркадьевна сконфузилась.

Отцовский чубук в последний раз мелькнул в ее воображении.

Она согласилась.

После ряда домашних сцен, ею было добыто и согласие родителей, которые вначале отказали было претенденту. Этот отказ еще более подзадорил своенравную девушку. Одним из мотивов его было то, что жених — еврей, но это препятствие было вскоре устранено, В маленьком городке узнали, что следователя Левенберга в ближайшее воскресенье будут крестить в местном соборе. На небывалую в уездном городе церемонию собралась толпа народа, и крещение было совершено с помпою. Яков Осипович, таким образом, положил к ногам Анны Аркадьевны веру своих отцов.

Вскоре после этого состоялась их свадьба. Жизнь молодых потекла вначале довольно ровно. Свободное от служебных занятий время молодой муж посвящал, совместно с женою, музыке или же чтению выписанных из столицы книг и журналов. Вскоре, впрочем, у молодого супруга, получившего за женой довольно крупную сумму денег, открылась страсть к картам, и он стал просиживать напролет целые ночи, проигрывая весьма крупные куши. Тут-то и сказался выработанный в родительском доме характер Анны Аркадьевны. Она, для спасения мужа из водоворота пагубной страсти, не прибегала к рутинным сценам, но в один прекрасный день, укатив с его согласия, на несколько дней в Москву, прислала ему оттуда категорическое письмо о том, что она более не намерена вернуться, но что он, если пожелает, может выйти в отставку и переехать в Москву, где она встретит его верной женой.

«Это — мое бесповоротное решение; причин объяснять не желаю!» — закончила она энергичное послание.