Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Вы по делу? Как прикажете доложить? — осведомился лакей.

— Нет, я так повидаться.

— Потрудитесь обождать, приемные часы до двух, они в кабинете с посетительницей.

— Хорошо, я подожду.

Лакей удалился.

Николай Леопольдович опустился в мягкое кресло, крытое темно-синим штофом, и взглянул на стоявшие на массивном пьедестале из черного дерева роскошные часы.

Было без десяти минут два.

— Даст, или не даст? — загадал на пальцах Гиршфельд. Пальцы не сошлись.

Он закурил папиросу и стал пускать кольцами дым.

В этом занятии прошло минут пять.

Вдруг тяжелая дубовая дверь кабинета отворилась, откинулась портьера и на пороге, в сопровождении Константина Николаевича, появилась нарядно одетая, высокая, стройная барыня.

Темно-каштановые волосы густым бандо падали на ее спину из-под легкой черной кружевной шляпы с веткой темной сирени. Темно-лиловое платье красиво облегало ее стан, говоря, впрочем, более об искусстве корсетницы и портнихи, нежели о дарах природы.

Цвет лица, очертание бровей, глубина темных глаз тоже красноречиво говорили об искусстве, хотя черты этого артистически ремонтированного лица были правильны и красивы.

Николай Леопольдович поспешно встал и поклонился.

Константин Николаевич с радостным восклицанием пожал ему руку.

Барыня окинула его быстрым, как бы вызывающим взглядом и обратилась к Константину Николаевичу:

— Ainsi, вы мне положительно отказываете в вашем содействии?

— Положительно, княгиня, примеры прошлых лет ставят меня в невозможность…

— Но чем же виноват мой мальчик, что у него полоумный отец? Впрочем, я публикую и выберу сама.

Последние слова она видимо умышленно подчеркнула, причем снова бросила выразительный взгляд в сторону отошедшего в амбразуру окна Николая Леопольдовича. От него не ускользнул этот взгляд.

— Это будет самое лучшее, ваше сиятельство… — заметил на ходу Константин Николаевич.

— Au revoir! — протянула она ему руку, затянутую в светлую лайковую перчатку, и скрылась в коридоре.

— Теперь я весь ваш, милейший, — подошел Константин Николаевич к своему гостю. — Прием, слава Богу, кончен: пойдемте завтракать.

Он взял его под руку и повел в столовую, находившуюся в противоположной стороне кабинета.

— Если я кому-либо в жизни завидую, то сознаюсь, что вам, — заметил Гиршфельд. — Всегда по горло занят, но всегда бодр и весел. Это, вероятно, одна из причин вашего постоянного успеха во всем. Человек, вешающий голову, сам подписывает свой смертный приговор. Вам, видимо, легко далось сделаться баловнем судьбы…

— Вы скоры на приговор, мой молодой друг, это не совсем так. Успех дается лишь тому, кто его заработал. Фортуна не даром изображается женщиной. За ней надо уметь ухаживать и ухаживать настойчиво и серьезно. Это не кисейная барышня, которую можно увлечь потоком громких фраз, и не светская львица, падкая на мимолетные интрижки. Нет, это серьезная барыня, которая дарит свою благосклонность только серьезным людям.

— Ну, — подумал Николай Леопольдович, — это ты, кажется, того… зарапортовался… фортуна нашего времени — просто кокотка.

Однако, он не высказал этого взгляда своему бывшему учителю.

— Я видел много лишений, испытал почти нищету, прежде нежели дошел до этой тихой пристани, заработанной усиленным трудом, — продолжал Константин Николаевич. — Мне всего сорок пять лет, а я почти седой, и на голове не осталось волос, как говорится, даже на одну клочку.

Константин Николаевич был небольшого роста, быстрый в движениях человек, безукоризненно одетый в серую летнюю пару и белый галстук (он носил только черный и серый цвет).

Его лицо, обрамленное жиденькой, начинавшей сильно седеть козлиной, каштановой бородкой, дышало спокойствием и довольством, и лишь темно-карие глаза выражали настойчивость, энергию и даже суровость.

Не даром он, по рассказам, умел не только учеников, но и даже и учителей своего заведения держать в должном страхе.

Его почти совершенно оголенный череп был украшен на затылке и висках бахромкой редких каштановых, с проседью волос.

Таков был директор московского реального училища с правами реальных гимназий.

III

За завтраком

В комфортабельно убранной столовой Николай Леопольдович встретил инспектора классов реального училища, Ивана Павловича Карнеева.

Карнеев учился с ним в одной гимназии, но был старше его года на четыре, так что в то время, когда Николай Леопольдович перешел в четвертый класс, Карнеев кончил курс первым учеником с золотой медалью и был награжден на акте массою книг, купленных по подписке учителями гимназии.

Еще будучи в седьмом классе, он издал маленькую брошюру по какому-то математическому вопросу.

В гимназии он считался гениальным учеником.

Первый прилив зависти и злобы почувствовал в своем молодом сердце Гиршфельд, присутствуя на акте, который был торжеством для далеко не представительного по фигуре Карнеева.

С тех пор он без злобы и желчи не мог видеть чьего-нибудь превосходства. Даже чтение о подвигах каких-либо выдающихся деятелей вызывало на глаза его завистливые злобные слезы.

Карнеев, между тем, поступил в университет, окончил курс первым кандидатом по физико-математическому факультету, получил за сочинение золотую медаль и был оставлен при университете.

Он стал готовиться к магистерскому экзамену.

Константин Николаевич предложил ему инспекторство в его заведении, соединенное с преподаванием в высших классах.

Карнеев согласился и Николай Леопольдович снова столкнулся с ним на жизненном пути.

Из непредставительного гимназистика Иван Павлович сделался солидным молодым человеком, держащим себя хотя не гордо, но с достоинством, серьезным, не любящим кидать слова на ветер.

Встреча с Карнеевым подняла в душе Николая Леопольдовича прежнюю бурю злобы и зависти.

Он дошел до того, что не мог равнодушно выносить этого спокойного, невозмутимого человека.

«Гордый пошляк», — окрестил он его про себя, но ничем перед Константином Николаевичем, зная глубокое уважение последнего к Карнееву, не выдал своей тайны.

«Наверное будет неудача, раз этот торчит здесь!» — думал он, любезно пожимая руку Карнееву.

— Поздравить можно? — спросил Иван Павлович.

— Да, кончил кандидатом, хотя и не первым, — умышленно подчеркнул Николай Леопольдович.

Иван Павлович сделал вид, что не заметил намека. Сели за стол.

— А я и забыл поздравить, значит — мы нынче выпьем за здоровье нового кандидата прав и будущего адвоката, — сказал Константин Николаевич.

— Не будущего, а даже настоящего, я уже принят в число помощников присяжного поверенного, — заметил Гиршфельд.

— К кому записались?

— К Левицкому.

Константин Николаевич поморщился.

О деятельности этой адвокатской знаменитости ходили по Москве далеко нелестные слухи. Говорили, что его, бывшего петербургского профессора, отказались принять в свою среду присяжные поверенные петербургского округа, и он лишь фуксом[1] попал в это московское сословие.

— Быстро, ну, да дай Бог. Думаете начать практику? — задал вопрос Константин Николаевич.

— Не знаю, право, я было и зашел к вам посоветоваться… поговорить…

— И прекрасно, уединимся после завтрака в кабинете и потолкуем, а пока кушайте.

Все трое принялись за обильный завтрак. Константин Николаевич наполнил стаканы вином.

— Эта княгиня Шестова опять ко мне приставать приезжала… — обратился он к Карнееву.

— Об учителе для сына? — улыбнулся тот.

— Кажется, больше для себя.

Николай Леопольдович навострил уши.

— Что же вы, рекомендовали? — спросил Карнеев.

— Напрочь отказал; помилуйте, два года подряд одна и та же история. Возьмет учителя для сына, заведет с ним шуры-муры. Муж, выживший из ума старик, делает в деревне скандалы, да еще приезжает сюда объясняться. Вы, дескать, рекомендовали студента, а он увлек мою Зизи. Это Зизи-то, эту старую бабу увлек… Комикс…

вернуться

1

Обман, надувательство, плутовство.

2
{"b":"118319","o":1}