Ах во тысяча семьсот сорок втором году

Под славным было городом под Гельцемфорсом,

Ах не лютая змея в поле извивалася,

Извивалася тут пуленка свинцовая.

Она не падала ни на землю, ни на воду,

Она падала во армию во московскую.

Полюбила-излюбила она казачий полк,

Ах убила она казачьего полковничка,

Ах того ли кавалера Краснощекова самого.

Ах служили мы на границе три годочка:

Нам ни весточки, ни грамотки с Дону нету,

Ни словесного челобитьица нам не прислано.

На четвертом годочке перепала весточка.

Не полуночная звезда с небес упадала,

А скорая почта прибегала

Ко походному нашему атаману,

Ко Иванушке Ивановичу Фролову:

«Уж ты здравствуй, походный наш атаман,

Уж ты здравствуй с походными старшинами,

Уж ты здравствуй со служащими казаками!

Как у нас-то на тихом Дону нездорово:

Как приехали к нам на тихой Дон все рассыльщики,

Во рассылыциках были два боярина,

Без указа-то они государева нас разоряют

И они старых стариков всех ссылают,

Молодых-де малолеток берут во солдаты.

Оттого-то наш славный тихий Дон возмутился,

Возмутился славный тихий Дон вплоть до устьица,

Как и до славного до города Черкасского».

Ой возмутился да наш батюшка Дон, возмутился,

Да он от самой было вершинушки до самой устюжи,

До самой устюжи, да до острова было Черкасского.

Возмутил же батюшку тихий Дон Иванович, братцы,

А он донской казак Игнатьюшка Некрасов,

А он, братцы, Игнатьюшка, да сын Некрасов.

Ой да он собрал-то вот казаков сорок тысячей,

Окромя малого, окромя старого, толечка одних

служивых,

Собирал он донцов-казаков, братцы, во единый круг,

Ой да во единый-то, было, круг, да на единый луг.

Ой, со вечерней-то зари они, казаки, собиралися,

А на утренней зорюшке они, братцы, во поход пошли,

Да переправимшись, они, донцы, через Дон батюшку,

Ой да во поход-то они пошли да на Кубань-речку.

Как во чистом степу они, братцы, становилися,

Становилися они, братцы, во казачий-то круг,

Ой посреди-то круга казачьего стоит, стоит знамя,

Ой да стоит знамя, она, братцы, развевается,

Позади-то стоит, а он вот, раздвижной стул,

А на ем-то сидит, а он да, молодой атаманушка,

Молодой атаманушка Игнатушка, а он сын, братцы,

Ой да а он сын, братцы, Некрасов – донской казак.

Перед ними-то стоят они всё, ды полковнички,

А за ними-то стоят они, удалые сотники.

Тут писал-то, писал он, братцы, Игнатьюшка,

Ой он писал письма да всё скорописныя,

Он писал, братцы, письма шельме царю беламу,

Царю беламу, князю неверному, шельме Долгорукому:

«Ай спасибо тебе, царь белай, что поил нас, что кормил,

Ой да берёг нас, дюже жаловал войско донское.

Ты в одном-то, царь белай, нас дюже не жаловал:

Ты прислал на тихий Дон шельму посылыцика,

Ой да всё посылыцика шельму князя Долгорукова.

Ой да он прибег-то на Дон да разорять нас стал,

Нашу братию донских казаков без вины казнил-вешал,

Ой малолеточков наших он в солдаты брал,

А малых детушек наших а он в тихий Дон бросал,

Стариков-то наших а он батогами бил.

Уж мы бросили свое житье-бытье, свои именьицы,

Да оставили тебе, царь, Дон со всеми притоками,

Ой пошли мы все казаки на Кубань-реку».

Что на знатный было да на праздничек,

Было на Благовещенье,

Как во первый да во колокол они приударили,

Православный царь пробуждается.

Во второй день да они во колокол,

Они приударили,

Убирается, эх, православный царь,

А он ко заутрени.

Как во третий день да они во колокол,

Они да приударили,

А царица царя, она, провожать пошла,

Да она со служанками

Богу молится, а он, православный царь,

Да он низко кланяется.

Позади стоят князья-бояры, а они удивляются,

А они удивляются.

Ой да во ту пору, да во тот-то ведь часок

Православный царь оглядается:

«Ой вы глупые, неразумные, а вы Князья-бояры,

Ничегошеньки а вы во моей царствии,

Ничего не знаете.

Воскрутился да возмутился еще батюшка

Славный тихий Дон,

Как от самой было от вершинушки

До самой до устюжи,

Как ушел-то, ушел Игнат-сударь,

До он со тиха Дону;

Он и сам ушел, Игнат-сударь-то,

А он да казачков увел.

Кроме старого, кроме малого,

А он сорок тысячей,

Молодёшуньких, мелких детушек,

Ой мелких детушек смету нет.

Переправил а он свою силушку, ой да силу…

Ой да силушку во чисту поля:

Царску знамечку да Игнат-сударь, да он,

До он на главе ее снес.

Ой да как сказал-то, сказал Игнат-сударь,

А сказал он своим козачкам:

„Ой вы гоясы да ребятушки, а вы донски…

А вы донские козачки!

Соходитеся, соезжайтеся а вы во единый,

А вы во единый круг".

Он и вдарил же, а он царску знамечку

Ой на середи круга.

„Ой и кто ж из нас, да ребятушки,

Наперед-то пойдет?"

„Наперед-то пойдут Игнат-сударь

Да церква Божия"».

Кто бы из нас, братцы, побывал на тихом Дону,

Кто бы из нас, братцы, рассказал

Да про батюшку да верный тихий Дон,

Кто бы, кто бы из нас, братцы, рассказал

Да про того-то казачка, про Некрасова,

Да про свет-сударя нашего Игната Некрасова?

Да что Некрасов был донской казак,

Он служить-то был большой охотничек.

Прослужил-то Некрасов, а он, не три дни,

Да не три дни, ой, и не три года,

Прослужил же он ровно тридцать лет.

Отслужил казак Некрасов на тихом Дону,

Да от царя, от бояр вздумал на Кубань иттить,

Ой да вот и вздумал наш казачок с Дона тихого,

Да с Дона тихого за Кубань-речку иттить.

Ой да не один же бежал казак Некрасов,

А набрал он с Дона молодых ребят.

Да собирал их Некрасов-казак во единый круг,

Ой да во единый круг, во единый луг.

И начал говорить донским казакам Дона тихого:

«Не слыхать вам, казакам, звону колокольного,

Забывать вам, донским казачкам,

веру христианскую,

Ой привыкать-то вам, донским казачкам,

к бою-подвигу,

К бою-подвигу супротив царя до супротив бояр,

Да привыкать нападать на царевы полчища».

Не черной-то ворон по горам летал,

Молодой-то турчан по полкам гулял.

Он своё-ту войской выхваляется,

Над донской-ту войской насмехается,

Называет донску войску все вороною:

«Эх ворона ты, донска войска,

Я и к вам-то прилетах вороною,

А от вас-то лечу ясным соколом».

Вот и просит турчан себе поединщичка.

Выбирался казак лет семнадцати,

И съезжались оне с турком, распрощалися:

«Ты прощай-ко, прощай, казак донской войской!

«Ты ишшо-то прости ты, наш белой царь,

Ты ишшо-то прости, отец с матерью,

Ты ишшо-то прости, донская войска моя».

Ну съезжалися оне с турком ровно по семь верст,

Ну и снял-то срубил казак с турка голову,

Он и поднял главу на востром копье,

Он понес главу к самому царю,

К самому царю Петру Первому.

«Ишшо чем я тебя, казак, буду жаловать,

Али златом, казак, али серебром?»

«Мне не надо твово ни злата ни серебра,