Хороша больно на молодце приправушка:

Под ним добрый конь, ровно лютый зверь,

Кольчуга-то на молодце серебряная,

Соболина на нем шапка до могучих плеч.

На нем тугий лук, как светёл месяц,

Калены стрелы, как часты звезды.

Он и держит путь-дороженьку в каменну Москву,

Он и горы и долы в перескочь скакал,

Темные лесы межу ног пускал,

Быстрые реки перепрыгивал.

Возъезжает он во матушку каменну Москву,

Приезжает ко дворечушку ко судареву.

Караульщиков он не спрашивал,

Приворотничкам не бил челом.

Он и бьет свого добра коня – не жалует,

Его добрый конь осержается,

От сырой мати-земли отделяется,

Перепрыгивал он стенушку белокаменну.

Подъезжает он ко крылечушку ко судареву.

Воскрикнет он, возгаркнет громким голосом:

«Ох ты гой еси наш батюшка православный царь,

Во всеё Руси царь Петр сударь Лексеевич!

Ты за что про что на нас, сударь, прогневался,

Ты за что наш зеленый сад хочешь

выжечь-вырубить,

Все и ветвицы-кореньицы повысушить?

Не можно ли тебе, сударь, нас стрельцов простить?

Мы возьмем тебе город, какой надобно,

Без свинцу-то мы, без пороху сударева,

Мы без ружеец, без сабелек без вострыих,

Мы возьмем тебе город своей грудью белою».

Выходил-то тут батюшка православный царь,

Во одних-то чулочках, он, без чоботов,

Во одной-то он сорочке, он, без панцуров;

Воскричит-то он, возгаркнет громким голосом:

«Ох ты гой стрелецкой атаманушка!

Уж и вот-то я с боярами подумаю,

С сенаторами, с фельмаршалами переведаю».

Уж возговорит тут стрелецкой атаманушка:

«Ох ты гой еси наш батюшка православный царь,

Во всее Руси царь Петр сударь Лексеевич!

В глазах ты меня, сударь, обманывашь:

Не видать тебе меня у себя в дворце!»

Он и бьет свого добра коня – не жалует,

Его добрый конь осержается,

От сырой мати земли отделяется,

Перепрыгиват он стенушку белокаменну;

Он и держит путь-дорожку во далече во чисто поле,

Возъезжает он во стрелецкую армеюшку,

Воскричит-то он, возгаркнет громким голосом:

«Ох вы гой еси стрелецкие головушки!

Еще хочет нас православный царь всех жаловать,

Жаловать хоромами, хоромами высокими —

Двумя столбами дубовыми и петлями шелковыми!»

Из Кремля, Кремля крепка города,

От дворца, дворца государева,

Что до самой ли Красной площади,

Пролегала тут широкая дорожинка,

Что по той ли по широкой по дорожинке

Как ведут казнить тут добра молодца,

Добра молодца, большого барина,

Что большого барина – атамана стрелецкого

За измену против царского величества.

Он идет ли молодец не оступается,

Что быстро на всех людей озирается,

Что и тут царю не покоряется.

Перед ним идет грозён палач,

Во руках несет остёр топор,

А за ним идут отец и мать,

Отец и мать, молода жена.

Они плачут, что река льется,

Возрыдают, как ручьи шумят,

В возрыданье выговаривают:

«Ты дитя ли наше милое,

Покорися ты самому царю,

Принеси свою повинную,

Авось тебя государь-царь пожалует,

Оставит буйну голову на могучих плечах».

Каменеет сердце молодецкое,

Он противится царю, упрямствует,

Отца-матери не слушает,

Над молодой женой не сжалится,

О детях своих не болезнует.

Привели его на площадь на Красную,

Отрубили буйну голову

Что по самы могучи плечи.

Во городе во Кряконе, во горнице и во светлою

И на складном стулу и на ремешчатом

Сидел тут батюшко шведской король.

Перед ним-ту стояти князья-бояра и шведы мудрые:

«Ой вы шведы мудрые, рассудите ночешный мой сон!

Не гора, бат, стоит, как снег бела,

На горе сидел млад сизой орел,

Во когтях-ту держал черна ворона».

Отвечают ему шведы мудрые:

«Батюшко шведской король!

Не можем мы рассудить ночешный твой сон».

Из-за той-ту из-за занавесы полотняного,

Из-за той-ту печи кирписчатой выходила красна девица:

«Разе я, бат, батюшко шведской король,

Рассужу твой ночёшный сон!

Не гора, бат, стоит – стоит русская армия,

Во армии сидит белой царь,

Во руках держит шведского короля.

А заутра тебе, батюшка, быть пойману,

Быть пойману али убитому».

Как во светло было во Христово воскресеньице,

Стоял наш государь-царь у заутрени

Во черном платье, государь-царь, во кручинном.

Позади его стояли князья-бояре,

Промеж собой бояре слово молвили:

«Мы, князья-бояре в платье цветном,

А наш государь в платье черном и в кручинном».

Свирепо государь-царь оглянулся на бояр:

«Ох вы глупые бояре, неразумные,

Вы не знаете моей кручины и не ведаете.

Изменил меня изменник большой боярин,

Артамон Головин сын Михайлович.

Потерял он три полка любимые:

Первый полк потерял Измайловской,

Второй полк потерял Ермолаевской,

Третий полк потерял донских казаков.

Не жаль мне столь двух полков,

Как жаль донских казаков, славных воинов».

Накануне было Петрова дни, царского ангела,

Как не золотая трубынька вострубила,

Не серебряна сиповочка возыграла,

Как возговорит наш батюшка православный царь,

Всей ли же России, Петр Алексеевич:

«Ох вы гой еси князья со боярами!

Пьете вы, едите всё готовое,

Цветное платьице носите припасёное,

Ничего-то вы не знаете, не ведаете:

Еще пишет король шведский ко мне грамотку,

Он будет, король шведский, ко мне кушати.

Уж мы столики расставим – Преображенский полк,

Скатерти расстелем – полк Семеновский,

Мы вилки да тарелки – полк Измайловский,

Мы поильце медяное – полк драгунушек,

Мы кушанья сахарны – полк гусарушек,

Потчевать заставим – полк пехотушек».

Что за реченькою было за Небрагою,

За быстрой речкой было Перебрагою,

Не полынь-то ли травонька в поле качается,

Что качается, шатается добрый молодец,

Добрый молодец да душа моя.

Он не сам пошел, не своей охотою,

Повели его барскою большею неволею.

Ты неволя, неволя жизнь господская,

Жизнь господская, служба государева,

Государя-то царя белого,

Царя белого Петра Первого.

Что со вечера было, со полуночи,

Не частые звезды с неба сыпались,

Рассыпалися звезды по чисту полю,

По чисту полю, зеленым лужкам.

То солдатики во поход пошли,

Во поход пошли во Полтавушку,

Они бить-губить неприятеля,

Неприятеля – царя шведского,

Царя шведского, короля немецкого.

Как по славной матушке Неве-реке,

Подле устьица ее широкого,

Что при самом ли истоке быстроем,

Как плавали-гуляли три легкие стружка:

На первом стружке Шереметьев был,

На другом стружке офицеры сидят,

А на третьем стружке всё солдатушки,

Преображенские и семеновские.

По реке они бежали к круту-красну бережку,

К круту-красну бережку, ко Слюссельбургскому.

Подбирали они парусы полотняные,

Что того ли полотна все олонецкого,

Они якори метали всё булатные,

Что того ли булата сибирского,

Приставали к круту-красну бережку.

Они лесенки метали всё дубовые,

Выходили на желты пески сыпучие,

Начинали рыть подкопы глубокие,

Накатили бочки с лютым зелием,