– Ты не спишь? – раздался в темноте голос Софи.

Он подскочил, будто разбуженный призраком. Во рту появился солоноватый привкус. До предела охваченный нежностью, он тихо ответил:

– Я засыпал.

Николай не спал всю ночь. Рассвет застиг его в тот момент, когда он, измученный и раздраженный, мысленно сочинял письмо, которое оставит жене. Утром Николай дождался, когда она выйдет из спальни, чтобы написать его. Но составленный текст показался ему смехотворным. И он начертал на клочке бумаги простые слова: «Прости мне, моя Софи, все то зло, что я тебе причинил. Я не мог поступить иначе. Люблю тебя больше, чем жизнь. Прощай». Он сунул бумажку себе в карман: ее найдут у него, если он будет убит.

В день своего последнего, быть может, появления в этом мире Николай хотел выглядеть особенно элегантным. Он тщательно выбрился, надел тонкое белье, повязал красивый галстук и надел сюртук темно-фиолетового цвета с черным воротничком. Этот изысканный туалет не помешал ему остаться для его близких таким же беззаботным и милым Николаем, каким он был всегда. Софи спросила, что он собирается делать в Пскове в такой ранний час. Николай ответил, что Башмаков хотел узнать его мнение о кобыле, которую ему пытались продать.

– Но ты вернешься к обеду? – спросила Софи.

– Конечно! – ответил он.

И сердце его горестно защемило. Михаил Борисович попросил сына привезти ему табаку. Николай обещал не забыть об этом.

– Какое чудесное утро! – сказал он, засовывая ногу в стремя.

Новое седло слегка заскрипело под ним. Лошадь прядала ушами. «Для чего я жил? – подумал Николай. – Ни для чего! Ни для чего!..» Его отец и жена вышли на крыльцо. Он печальным взглядом окинул две знакомые фигуры, старый розовый дом с белыми колоннами, пожелтевшие деревья, все то, что, быть может, он больше не увидит. Затем, не в силах справиться с нахлынувшими воспоминаниями, погнал лошадь в черную еловую аллею.

Когда Николай и Башмаков подъехали к рощице на берегу Великой, Вася и Гусляров оказались уже на месте. Тонкие березки с золотистой листвой окружали участок земли, покрытый увядшей травой. Хотя солнце поднялось уже высоко в небо, густой туман, поднимавшийся от воды, все еще цеплялся за ветки. Было свежо. В воздухе пахло тиной, мхом, дымом. С карканьем пролетел ворон. «Дурное предзнаменование!» – подумал Николай. Он привязал свою лошадь и лошадь Башмакова к дереву. Гусляров и Вася приехали в коляске. В случае необходимости она послужит как санитарное средство. Но привозить врача не сочли необходимым.

Бледный, в черном сюртуке, Вася сидел на камне и покусывал соломинку. Он даже не взглянул на вновь прибывших. Николай не мог смириться с мыслью, что перед ним не друг юности, а враг, жаждущий его гибели. Вопреки очевидности, он все еще надеялся, что этот молчаливый паренек бросится к нему, обнимет его и со слезами откажется от испытания. Но время шло, а Вася не двигался с места. Секунданты, шагая рядом – один – маленький, другой – очень высокий, – уже отсчитывали восемь условленных шагов. Они положили свои шляпы в тех точках, где должны были стоять противники. Затем стали тихо переговариваться. Каждый принес дуэльные пистолеты в футлярах. Секунданты сравнили оружие, проверили его, зарядили. Николай желал всей душой, чтобы судьба назначила Васю стреляющим первым. «Если так случится, – размышлял он, – мне не придется решать сложную задачу: или он убьет меня, и все будет кончено, или не попадет в цель, а когда придет моя очередь, я выстрелю в воздух. Но если я должен буду стрелять первым, как мне поступить? Попытаться убить его или пощадить, допуская, что он затем не промахнется?»

– Скоро ли они закончат? – сухо спросил он.

Вася приподнял голову и бросил на него презрительный взгляд.

– Вот! И вот! – произнес Башмаков. – Мы сейчас бросим жребий.

– Я выбираю решку, – сказал Вася.

– Отлично, – буркнул Николай.

Башмаков подбросил вверх серебряную монету. Она закрутилась вокруг собственной оси и упала в притоптанную траву. Четыре головы склонились одновременно к земле.

– Орел! – объявил Гусляров. – Николай Михайлович, вам принадлежит честь…

Николай вздрогнул, охваченный разочарованием. Его сердце разрывалось в гулкой пустоте. Он направился к отведенному ему месту. Вася, вытянувшись, встал на расстоянии в восемь шагов.

– Выбирайте, – сказал Гусляров, протягивая Николаю футляр, где лежали два одинаковых пистолета с длинными отполированными дулами. Николай выбрал оружие наугад. Пистолет показался ему тяжелым, но хорошо сбалансированным. Башмаков достал из кармана черный шейный платок и, встав за спиной друга, завязал ему глаза.

– Можете поклясться мне честью, что вы теперь не видите? – спросил Гусляров.

– Клянусь вам, – ответил Николай.

Платок впился ему в перепонку носа. Очень тугой узел комом давил в основание черепа. Запах табака и притираний наполнил голову: аромат Башмакова. Темная ночь. Нельзя терять ни секунды. Все тот же вопрос, но с большей остротой, проник в его сознание: «Убить Васю, чтобы быть уверенным, что останусь жить, или подарить ему жизнь, рискуя быть убитым?»

– Готов? – спросил Башмаков.

– Готов, – ответил Николай.

И медленно поднял руку. Он представлял себе Васю, бледного, вытянувшегося, с остановившимся взглядом, в котором светятся и ужас, и храбрость, Васю, которому не в чем было себя упрекнуть, Васю, чьи самые прекрасные годы – в будущем!.. В сравнении с этим мальчишкой он ощущал себя износившимся, увядшим, бесполезным. Оружие оттягивало ему руку. Он опустил дуло, направленное в темноту наугад. Голос Васи прогремел у него в ушах. Голос будто из могилы:

– Ниже… Левее… Так, теперь чуточку вправо… Нет, это слишком… Очень хорошо. Еще немного… Еще…

Николай послушно исполнял указания, убийца, поощряемый жертвой!

– Прекрасно, – сказал Вася. – Не двигайтесь. Стреляйте!

Это обращение на «вы» удивило Николая. Рука его задрожала.

– Ну что же вы! Стреляйте! Стреляйте! Чего вы ждете? – истерически орал Вася.

Николай направил пистолет вверх и нажал на курок. Выстрел оглушил его, и одновременно он ощутил отдачу оружия в плечо. И сорвал повязку. Дневной свет ослепил его. Он был счастлив, что выстрелил в воздух. В восьми шагах от него Вася с искаженным от гнева лицом кричал:

– Не думайте, что удержите меня своим великодушным жестом! Между нами нет места для признательности! Я намерен воспользоваться своим правом!

– Кто тебе в этом мешает? – спросил Николай.

И подумал: «Он будет меня ненавидеть и после того, как убьет?» Башмаков уже поднес пистолеты Васе, завязал ему глаза и задал положенный вопрос:

– Можете вы поклясться мне честью, что ничего не видите?

– Клянусь вам, – ответил Вася.

Он отряхнул плечо и поднял оружие. Молодой бог, слепой, как Фортуна, он ждал, когда голос прикажет ему двигаться. Под пристальными взглядами секундантов Николай не мог нарушить долга. Впрочем, у него не было никакого желания плутовать. Если он страдал в тот момент, когда держал на мушке противника, то теперь, когда стал мишенью, уже ничего не боялся. Жизнь, смерть – все ему было безразлично. Николаю казалось, что он перевоплощается, что пересекает полосу прозрачного воздуха, что переходит в иной мир. Зрительно он упивался бледными красками осени и произнес:

– Ты совсем не там стоишь, где надо… Вернись влево… Подними чуть-чуть оружие… Чуть поменьше… – Пистолет осторожно перемещался. И наконец застыл на удобном уровне. Отверстие ствола было похоже на маленький и злой черный глаз, нацеленный на Николая. «Он не выстрелит мимо меня», – подумал Николай. И крикнул:

– Не двигайся дальше! Стреляй!

Николай на мгновение задумался о Софи, о своих друзьях… Выстрел. Пуля просвистела у левого уха. Когда прошла первая секунда удивления, он понял, что стоит без единой царапины, а его сердце бьется ровно. Дым рассеялся. Вася в ярости протянул пистолет Гуслярову.

– Господа, – сказал Башмаков, – условия договора чести соблюдены. Как было решено, другого обмена выстрелами не будет. Не желаете ли вы помириться на месте?