Простившись с супругами, он, как всегда, поужинал у себя в комнате, Антип прислуживал, принося с кухни еду. Коридор, по которому ему приходилось идти, был длинным, а потому горячим оказывался он, спешивший доставить очередное блюдо барину, но никак не еда. Закончив трапезу, Озарёв обратился к своей корреспонденции. Начал читать письмо отца, как вдруг этажом выше услышал легкие шаги:

– Что это?

– Графская дочка живет над вами, – ответил Антип.

– Ты видел ее?

– Нет. Она не показывается. Я вам еще нужен?

Барин отпустил его спать, как обычно, в коридоре, сам же ложиться не хотел. На столе горели две толстые свечи, тень гусиного пера замерла над листом бумаги: если бы пришлось писать Дельфине, он ни на миг не задумался, но о чем рассказать отцу, далекому, непостижимому? «Надеюсь, вы в добром здравии, дела имения не отнимают много времени. Удалось Федотенко устроить так, чтобы лен трепали теперь рядом с прудом?..»

Наверху ходила по своей комнате госпожа де Шамплит, останавливалась, вновь принималась ходить…

В последовавшие за этим дни Николаю так и не удалось увидеть дочь графа де Ламбрефу. Госпожа де Шамплит и ее мать занимали комнаты на втором этаже, господин де Ламбрефу, казалось, избегал квартиранта. «В чем я провинился?» – спрашивал он себя. Впрочем, находил утешение в мыслях о том, что Дельфина, напротив, уделяла ему все больше внимания: пригласила в свою ложу в Оперу, где давали «Эдипа в Колоне». Ее муж тоже должен был быть там, но это ничуть не беспокоило нового знакомого, создавалось даже впечатление, что этот приветливый мужчина расположен помочь в его предприятии. Быть может, он из тех стариков, что закрывают глаза на интрижки жен? Как бы то ни было, когда в семь часов молодой офицер при полном параде появился в их ложе, оба – и барон, и баронесса – посмотрели на него одинаково дружелюбно, почти с признательностью. В ложе сидели также граф и графиня де Мальфер-Жуэ. Чтобы никому не помешать, гость решил стоять в глубине, смотрел на белую шею и голые плечи Дельфины. Она показала ему бывшую ложу Наполеона, орел на которой был теперь задрапирован голубым бархатом с вышитыми на нем лилиями – два дня назад здесь принимали графа д’Артуа, и сказала, оборачиваясь к Озарёву, словно призывая его в свидетели своего несчастья:

– Никак не могу смириться с тем, что пропустила это событие! Моя жизнь – водоворот, в котором второстепенное зачастую выходит на первый план. Сама я просто не успеваю вмешаться в ход событий…

– Большинство скажут вам, в наше время – это редкое везение! – произнес барон.

Зал заполнялся: между рядами партера ходили продавцы газет, предлагали напрокат бинокли, горели свечи. Внезапно публика замерла, задрожали скрипки, загудели басы, одиноко запела флейта. Весь вечер Николай думал о своем чувстве и мучился от того, с каким пафосом оркестр и певцы рассказывали историю несчастного старика Эдипа. После оперы давали балет-пантомиму «Нина, или Безумства любви». Занавес опустился ровно в половине десятого под бурные овации зала.

На подъездах к театру теснились экипажи, огни на которых оттеняли ночной мрак. С крыльца выкрикивали кареты, фонарщики предлагали свои услуги тем, кто вынужден был возвращаться домой пешком. Мальфер-Жуэ забрались в свою канареечно-желтую внутри коляску и уехали, наговорив массу любезностей. Вскоре подали экипаж Шарлазов. Гость решил, что пора откланяться, но барон возмутился:

– Что за мысль! Вы едете с нами!

Полудовольный, полусмущенный Озарёв устроился на сиденье спиной по ходу движения. Перед ним расположились Дельфина в светлом платье и ее огромный, вялый, задумчивый муж в черном костюме и белой манишке. Коляска то и дело подпрыгивала, коленом Николай касался колена спутницы. Иногда внутрь проникал луч света, и на мгновение из темноты выступало ее лицо – улыбающееся, загадочное. Запах духов наполнял экипаж, одурманенный Николай едва прислушивался к тому, о чем говорили супруги, но внезапно насторожился. Барон властным голосом говорил:

– Уверяю вас, дорогая, что не могу поступить иначе. Я обещал господину Нуай, что буду у него сегодня около десяти, сразу после театра. Нам надо поговорить о делах.

– Но разве вы не можете увидеться завтра в банке?

– Нет, там нас будут постоянно отрывать посетители.

Жена вздохнула и отвернулась.

– Успокойтесь, – обратился к ней барон. – Я вовсе не настаиваю, чтобы вы меня сопровождали.

Он взял ее руку, поцеловал и сказал:

– Вы оставите меня у дверей господина Нуай и вернетесь домой, господина Озарёва отвезут на улицу Гренель, потом экипаж вернется за мной. Я уже обо всем договорился с кучером.

– Но я могу вернуться пешком! – тихо запротестовал Николай.

– И это будет ошибкой, когда в вашем распоряжении четыре прекрасных колеса, – возразил Шарлаз. – К тому же я не могу отпустить жену одну среди ночи. Ваше присутствие гарантирует ей безопасность.

Произнесено это было не без иронии, Озарёв подумал, что его разыгрывают. Эти слова лишали его всякого ощущения трудной победы. А может быть, все это сделано не без участия самой Дельфины? И она в сговоре с мужем, тем более что не выказала ни малейшего удивления. В любом случае, для честного человека ситуация затруднительная.

– Вот я и приехал. – Барон еще раз поцеловал жене руку, пожал, как бы заранее благодаря, руку ее попутчику, спустился, поддерживаемый кучером, и прихрамывая направился к дому. Когда кучер вернулся, хозяйка обратилась к нему:

– Домой, Жермен. Но не слишком быстро. От тряски у меня разболелась голова.

Потом обернулась к Николаю и сладким голосом прошептала:

– Садитесь рядом со мной. На своей скамейке вы выглядите настоящим мучеником.

Влюбленный был вне себя от счастья, но столь неожиданная удача буквально парализовала его, он только пожирал баронессу глазами. Коляска тихо тронулась, лошади шли шагом. Звон копыт и поскрипывание рессор мешались с мечтами о бесконечном путешествии с обожаемой женщиной. Наконец, у него хватило сил промолвить:

– Что за дивный вечер!

Вместо ответа что-то теплое прижалось к его плечу.

Юноша окончательно потерял голову:

– Я вас люблю!

Дельфина тихо вскрикнула, скорее удивленно, чем гневно, коляска подпрыгнула, трепещущая соседка прижалась к его груди. Ему даже показалось, что она плачет: что за нежное, деликатное создание!

– Я вас люблю, Дельфина, – повторил он, подбадривая себя на дальнейшие шаги.

Баронесса молчала, только, волнуясь, вздыхала. Заржала лошадь, это прозвучало радостным сигналом к действию – Николай поцеловал Дельфину в губы. Она почти не сопротивлялась и скоро сама целовала его, сжимая в руках его голову. Когда отпустила наконец, он почувствовал во рту привкус крови – ее укус показался ему таким многообещающим! Снова захотелось целовать ее, но его решительно оттолкнули:

– Нет!

– Но почему?

– Мы не имеем права!

Он ничего не понимал:

– Дельфина, смилостивитесь надо мной!

– Ах, как бы мне хотелось! Но я не свободна! Вы станете меня презирать, если я уступлю вам!

– Вовсе нет! Как вы можете так думать!

Она грустно покачала головой:

– Вы украли у меня поцелуй, воспользовавшись моей слабостью. Я хочу забыть об этом. Но при условии, что и вы обещаете то же. Останемся друзьями. Иначе я вынуждена буду отказаться от встреч с вами.

Переход от любовной горячки к холодному морализаторству оказался слишком неожиданным – Николай был вне себя, но с ним теперь говорил сам ангел мудрости. Невольно подумалось: «Она – верная жена! Это ужасно и заслуживает восхищения! От этого я люблю ее еще сильнее!»

– Оставьте хотя бы надежду! – прошептал он.

– Нет! Нет! – ответила баронесса, сжимая руки. – Не мучайте меня напрасно. Когда я успокоюсь и приду в себя, дам знать. Но теперь, умоляю, уходите!.. И да хранит вас Бог!

Последние слова только подстегнули его. Почти стоя на коленях, молодой человек осыпал жаркими поцелуями руки Дельфины. Та была словно не живая. Коляска остановилась.