– В этом нет нужды, я не так одинока, как ты думаешь, у меня есть покровители.

– Ты чертовски независима! – сказал он. – И все же я верю, что ты еще любишь меня, несмотря ни на что.

Она упорно молчала, избегая встречаться с ним глазами.

Когда они вышли наружу, он взял ее руку, сцепив ее пальцы со своими, и посмотрел на нее требовательным острым взглядом. Завтра он уезжает… Она взглянула на его медные кудри, на завиток ушной раковины, и ее охватил любовный жар.

– Сейчас мы пойдем прогуляемся по берегу, – сказал он, – и ты позволишь мне попрощаться с тобой, как надо.

– Наверное… – вздохнула она.

Лишь только они нашли надежное укрытие, он сразу те обнял ее. Прижавшись лицом к его крепкому плечу, Дели почувствовала, что все напряжение, вся горечь и все страдания последних двух дней исчезли, и в душу ее вошел мир и покой. Они снова понимали друг друга.

Назавтра Дели пошла проводить в плавание свою тезку. После весеннего разлива талых вод прошли зимние дожди, и теперь уровень реки неуклонно повышался. На верхней пристани царили шум и суета.

Она смотрела на бесконечный водный поток, исчезающий из поля зрения за поворотом, и думала об Океане, куда стремилась река, об облаках, поднимающихся над поверхностью моря, чтобы упасть на землю в виде дождя или снега, и чувствовала, что находится у истоков некоей неразгаданной тайны. Вечный поток Времени унесет ее далеко от этих мест, но эти мгновения останутся с ней, а эта точка в Пространстве будет существовать и тогда, когда ее, Дели, здесь не будет, храня воспоминание о том, как она стояла и слушала шум волн, ударявшихся о дальний берег.

А внизу стояла на рейде «Филадельфия», на борту которой было выведено свежей краской ее имя. Может ли так случиться, что Дели никогда не увидит ее больше? Она не могла в это поверить. Ритмы реки вошли в ее плоть и кровь, и в один прекрасный день река позовет ее обратно.

Она взошла на борт судна и окинула все прощальным взглядом. В рулевой будке она подержалась за ручки штурвала, привыкшие к рукам Брентона, зашла в салоп, где висела нарисованная ею картина, переносившая освещенную солнцем реку в темное замкнутое пространство.

Спустившись на палубу, она церемонно попрощалась с Брентоном за руку и, пожелав всем счастливого плавания, ступила на сходни. С глазами, полными слез, она уже повернула к ступеням, ведущим на верхнюю пристань, когда Брентон сбежал по трапу и крепко поцеловал ее у всех на виду. Команда одобрительно загудела – все, кроме А-Ли и механика, который бросив исподлобья хмурый взгляд, сказал:

– Сколько еще мне держать пар в этой старой консервной банке? – Он сердито вытер руки о промасленную полотняную кепочку.

Стоя на освещенной солнцем верхней пристани, Дели увидела, как вспенили воду колеса.

«Филадельфия» дала громкий протяжный гудок и, отчалив, направилась вниз, к устью реки Кэмпасп. Скоро она исчезла за поворотом.

Холодный ветер принес с собой дождь. Косые его струи встречали пассажиров, выходивших на улицу Свенсона, свирепо хлестали извозчичьи пролетки, устремившиеся вверх по улице, массивные серые колонны здания Национальной галереи потемнели от дождя.

По залам галереи, освещенным тусклым искусственным светом, уныло бродили немногочисленные посетители, переходя от картины к картине, обмениваясь скупыми негромкими фразами, словно на траурном собрании. Служители сидели в сторонке, напоминая владельцев похоронного бюро, дела которых идут из рук вон плохо.

Сквозь высокие окна нижнего этажа неяркий свет пасмурного дня проникал в студию, где ученики Художественной школы трудились над своими работами.

В здании прозвенел звонок. Обнаженная натурщица в натурном классе встала с помоста; студенты в классе натюрморта вытирали свои кисти, внезапно почувствовав, как устали от напряжения их глаза, как затекли спина и ноги, каким холодным было зимнее утро.

Тоненькая девушка, перепачканная краской с ног до головы, казалось, не слышала звонка. Она продолжала работать, тогда как другие складывали свои сумки и этюдники, убирали мольберты к стене.

– На сегодня достаточно, мисс Гордон, – сказал ей щеголеватого вида темноволосый преподаватель с густыми усами и гладко выбритым лицом. – Вы не забудете поставить мольберт на место?

– Нет, господин Холл, – она посмотрела на его удаляющуюся спину невидящим взглядом. Ее синие глаза были сфокусированы на неоконченной картине. Она откинула со лба прядь волос, оставив при этом на лице пятно охры.

Как не любила она такую вот работу, рассчитанную по часам и минутам, когда приходится прерываться в самый неподходящий момент и потом начинать снова, медленно и мучительно входя в нужное творческое состояние. Она промыла кисти в скипидаре, сняла халат и вымыла лицо и руки в маленькой умывальной, на дверях которой красовалось предупреждение: КИСТИ В РАКОВИНЕ НЕ МЫТЬ.

Во второй половине дня у нее не было занятий, и она собралась уходить. У выхода ее ожидал сокурсник, упитанный молодой человек, который забрал у нее папку с этюдами.

– Давай зайдем в кафе, Дел, я хочу угостить тебя горячим кофе, – он посмотрел на ее бледные худые щеки. – Не похоже, чтобы ты питалась нормально.

– Извини, Джерими, но сегодня не могу: Имоджин ждет меня к обеду, она приготовила свое излюбленное карри.[13]

– Но чашка горячего кофе тебе не повредит, – стоял на своем Джерими.

– Думаю, что нет, – нерешительно сказала она, избегая встречаться с ним глазами. Она презирала себя за то, что малодушно принимала его угощения: то кофе, то обед, то послеполуденный чай. Но приходилось думать и о своем здоровье: после занятий в прохладной студии или после пейзажного класса на природе в зимнее время было просто необходимо глотнуть чего-нибудь горячего, а ее скудные средства этого не позволяли.

Джерими был слишком ленив, чтобы стать настоящим художником. Он не внушал ей симпатии, но… «Жить как-то надо», любила повторять ее соседка по комнате Имоджин. Сделав неуверенную попытку отобрать у него свой этюдник, Дели пошла рядом с ним, пряча лицо в воротник пальто.

Вниз, в сторону центра города, шла конка, которую тянула пара взмыленных гнедых лошадей. Джерими плотно прижал к себе локоть Дели, и они побежали через покрытую лужами улицу. В вагончике Дели закашлялась.

– Тебе не холодно? – с беспокойством сказал Джерими. – Возьми мой шарф. Зима – не лучшее время для жизни в Мельбурне.

– О нет! Я люблю его во все времена года. Ты не представляешь себе, что значит для меня возможность жить здесь после Эчуки.

Не прошло еще и года, как Дели приехала в Мельбурн, но ей казалось, что она родилась здесь. Когда туманным утром она въехала в город через Принс-Бридж и увидела отражения деревьев и зданий в спокойной Ярре, высокие серые шпили собора Св. Павла, спешащих мимо людей, зеленые ровные газоны под голыми темными деревьями, ее сердце замерло от сладкого волнения, которое с тех пор так и не оставляло ее.

Этот большой город был ее духовным домом. Пять лет назад здесь зародилось новое художническое течение, которое Том Робертс привез из Европы, где он познакомился с импрессионизмом, получая знания из первых рук. Вся атмосфера Мельбурна напоминала Дели полотна импрессионистов: прозрачный, трепетный воздух, кипение жизни и ощущение легкой раскованности.

Бернард Холл, ее преподаватель в Художественной школе, не слишком импонировал ей; его полной противоположностью был учитель по классу рисунка, усатый Фредерик Маккубин с живыми, веселыми глазами. Работать под его началом было одно удовольствие.

На Новый 1901 год Дели участвовала в празднествах по случаю создания Нового содружества наций, а позднее вместе со всеми оплакивала королеву Викторию, по которой носила траур целую неделю.

Приграничная Эчука, долгое время страдавшая от таможенных ограничений, по-видимому, обезумела от радости в День создания Федерации.[14] Дядя Чарльз прислал Дели вырезки из «Риверайн Геральд», специальный выпуск которой был напечатан ярко-синей краской.