Дели была тверда, как алмаз, и не позволила себя отговорить. Она заказала билет на поезд, все еще ощущая счастье и свою неуязвимость перед лицом всего мира. Но когда она заглянула на почту, куда велела писать в случае необходимости, и ей вручили телеграмму, она почувствовала, что подсознательно ждала этого.

Аластер проводил ее в тот же вечер, она видела его бледное лицо, искаженное гримасой страдания, но была уже не с ним. Ее звали семейные заботы и терзали угрызения совести. Усевшись в поезд, она снова и снова вытаскивала ненавистную желтую полоску и перечитывала ее:

Телеграмма была отправлена в 4 часа 15-го, два дня назад, – она не потрудилась зайти на почту раньше. Дели ненавидела себя за то, что оставила Брентона, который, может быть, уже мертв; за то, что поставила Мэг в такое трудное положение, возложив на нее весь груз ответственности.

Она просидела всю ночь, прижавшись лицом к стеклу, глядя на меняющийся пейзаж и темные, летящие силуэты деревьев.

Мэг и Гордон встретили Дели на станции в Марри-Бридж, где большинство пассажиров, следующих до Аделаиды, завтракали на скорую руку, поглощая в мертвенно-бледных рассветных сумерках светлые вареные яйца. Они молча поцеловали ее, хотя обычно никогда не занимались такой демонстрацией, в такси Мэг рассказала о том, что произошло.

– Когда папа отправился спать, он выглядел совершенно здоровым; утром его нашел старый Чарли и позвал нас.

Я сразу увидела, что папа в глубоком обмороке, никакой реакции на свет, вообще никаких нормальных рефлексов. Я бросилась на берег, позвонила доктору, и тот забрал его в больницу. Потом я послала телеграмму тебе. Мне до смерти не хотелось сокращать твой отдых…

– О, не говори так! Я и без того расстроена, что не сразу получила телеграмму. Конечно, существенной разницы нет, но я чувствую, я чувствую, мне нужно было быть здесь. Это слишком тяжело для вас, детей… – Ее губы так дрожали, что ей пришлось остановиться. Гордон сжал ее руку.

– Перестань, мам. Это никак не связано с твоим отсутствием, и даже если бы ты приехала двумя днями раньше, ничего бы не изменилось.

С вокзала они поехали в больницу. Брентон находился между жизнью и смертью – уже не живой, но еще и не мертвый. Стоя с каменным лицом возле его постели, Дели вспомнила свой животный крик много лет назад, когда она сильно любила его: «Ты не должен умереть! Ты не должен умереть!»

Но теперь он даже не чувствовал ее присутствия, ее призыв не смог бы удержать его на краю жизни; он был подобен человеку, висящему над пропастью, который ухватился за сломанный куст с медленно обнажающимися корнями.

– Сколько… сколько еще? – шепотом спросила она у доктора, ясно осознавая в себе поселившуюся навечно мысль, что никогда не загладит перед ним своей вины, никогда не будет общаться с ним в этом мире.

Доктор слегка пожал плечами.

– Трудно сказать. Это последний удар, но так как он сразу не умер, то может оставаться в таком положении месяцы, даже годы.

Даже годы! Он боролся, он вскарабкался почти на вершину утеса, вернулся к полезной жизни, а та снова грубо сбросила его вниз. Может быть, он все-таки выберется еще раз, может быть, у него появится хотя бы ограниченная чувствительность?

Это невозможно, сказал доктор. Клетки мозга претерпели необратимые изменения, он до конца останется в коме.

Из больницы они вернулись на пароход, где ее печально приветствовал старый Чарли с заплаканными глазами – он был единственный, кто плакал в тот день. У детей испуг уже прошел, а Дели еще пребывала в смятении.

– Капитан, миссис, бедный, старый кэп… Я бы лег на его место, только бы ему подняться. Чертова невезуха, извините меня, чертова невезуха… Он совсем стал как прежде, эти последние шесть месяцев.

– О, Чарли, я знаю, это ты помог ему снова обрести силу.

– Не я, миссис. Он сам был парень что надо, он сам не отступался.

– Он не вернется к нам, ты знаешь, Чарли. Может быть, какое-то время он еще потянет, но это… конец.

– Конец. Я сразу это понял.

Он ушел, тяжело двигая ногами, а на следующее утро не встал с постели и отказался от завтрака. Мэг и Дели нянчились с ним неделю, но видя, что ему не становится лучше, позвали врача, который сказал:

– Старик выдохся. Ничего нельзя поделать, разве что облегчить ему конец.

Через неделю Чарли Макбин умер, умер перед самым угасанием речных пароходов, которые были его жизнью.

После него осталось несколько фунтов и набор истрепанных фотографий старинных пароходов. Дели не знала никого из его родственников. Его похоронили в Марри-Бридж, похороны оплатила Дели, в последний путь его провожали команды с нескольких судов, оказавшихся в это время в порту.

А несколько фунтов Дели потратила на цветы, хотя она слышала, как один его циничный собрат-механик, возвращаясь с кладбища, бормотал: «Готов поклясться, старый Чарли предпочел бы, чтобы с ним зарыли бутылку доброго шотландского виски».

Алекс вернулся в город: не было смысла держать его на пароходе. Мэг вела хозяйство на борту и относилась ко всем по-матерински, даже к Дели, которая пребывала в таком состоянии, что Мэг начала беспокоиться за нее, почти как за отца.

Однажды Бренни попросил Дели взять его в больницу, но не смог вынести взгляда невидящих глаз, хриплого дыхания, открытого рта, через который, казалось, уходила жизнь, потому что производимые им звуки могли принадлежать только тупой, лишенной разума силе, поселившейся в оболочке его отца.

Но Дели знала, как называется эта сила, и с горечью приветствовала се: так выражала себя в страдающей плоти сила жизни, слепая Воля судьбы. Только что родившийся ребенок и старый маразматик, исхудавшее тело ее тетки, ставшее питательной средой для разрастающихся больных клеток… Она понимала, что все это единый поток жизни, но Бренни был еще слишком молод – не стоит ему больше приходить в больницу.

К тому же скоро им придется покинуть Брентона; Дели не могла позволить, чтобы пароход простаивал, нужно зарабатывать на жизнь, особенно теперь, когда больничные счета будут, по-видимому, огромны. К тому же доктор уверял ее, что нет никакой необходимости находиться у постели Брентона, потому что он никогда не осознает ее присутствия.

Пусть так, но она должна была быть рядом с ним, когда у него случился удар, в те первые минуты, когда он лежал один, парализованный, испуганный, неспособный кого-нибудь позвать. Мэг говорила об этом мало, а она не хотела ее расспрашивать: девочка была храброй и не по возрасту умелой, но Дели все равно щадила дочь.

И она еще раз с благодарностью подумала о сыновьях, своих верных помощниках. Она, как всегда, будет выполнять обязанности капитана и наймет механика, более полезного, чем Чарли. Баржа в торговле не нужна, поэтому Дели продала ее, денег хватило на то, чтобы уплатить по больничным счетам, рассчитаться с кочегаром и нанять еще одного матроса.

За последние месяцы Бренни много узнал от своего отца о судовождении, и в рулевой рубке он был теперь намного полезнее, чем на палубе. Скоро он получит свидетельство помощника капитана – Тедди Эдвардс тоже стал капитаном в двадцати три – и будет вполне самостоятельным. Мэг могла бы стряпать, но она по-прежнему мечтала стать медсестрой и скоро должна начать учиться; кроме того, придется платить за учебу Алекса, если он не получит стипендии. Дели вдруг почувствовала себя совершенно измученной. Слишком долго она несла на себе весь груз ответственности, и слишком она устала, чтобы продолжать и дальше нести его с обычной своей молчаливой стойкостью. Это был ее сумеречный час. Но где-то за горизонтом, еще невидимые, пробивались первые лучи солнца, возвещая приближающийся рассвет.