– Постой, я подтяну стремена! – крикнул ей Адам, но Барни, почуяв, что они возвращаются домой, рванул с места в карьер. На полном скаку он примчался к реке, туда, где в нее впадал небольшой ручей, заполненный упавшими деревьями, – они лежали, полускрытые водой, словно дремлющие крокодилы. Одно бревно валялось на берегу. Забыв, что Барни прыгать не умеет, Дели отпустила поводья.

Перед препятствием мерин резко остановился, и Дели, не имевшая прочной опоры на слишком длинные стремена, перелетела через голову лошади. Она приземлилась в мягкий песок. И все обошлось бы, но Барни с силой ударил ее копытом по голове.

Не помня себя, Адам подскакал и кинулся к Дели. Она была без сознания, кровь струилась по бледному лицу. Он намочил платок, встал на колени и вытер ей лоб. Рана была неглубокая, и кровь сразу же остановилась; однако на голове образовалась шишка с голубиное яйцо, которая к тому же продолжала увеличиваться. Он услышал над собой голос Бесси:

– Что случилось? Она ранена?

Адам ей не отвечал, будто это чирикала назойливая птица, он с глубокой нежностью смотрел на закрытые белые веки Дели. Вот они открылись, и широко распахнутые глаза остановились на нем.

– Адам!.. – Она медленно, будто в забытьи, подняла руки и обвила его шею. В поле ее зрения попала черная грива Лео и встревоженное лицо Бесси над ней. Как здесь оказалась Бесси Григс? Что она здесь делает? И откуда взялся Лео? Разве его привезли в Эчуку? Где мы? Как бы то ни было, Адам здесь, рядом с ней! А вдруг это сон?

Она прижалась лицом к его ладоням, преисполненная покоя и счастья.

– Помогите мне посадить ее в мое седло, – приказал Адам Бесси. Юноша был готов трясти за плечи флегматичную молодую леди. – Надо быстрее перевезти ее в усадьбу, возможно, понадобится помощь доктора. О, Небо! Нижняя дорога в Эчуку затоплена, а верхом тридцать миль крюка! Да пошевеливайтесь вы!

Он поймал Барни за волочащуюся по песку уздечку, и подвел его ближе.

– Вам придется вести в поводу Искру, она пойдет, как миленькая.

Коренастая Бесси без труда приподняла легонькую, точно перышко, Дели. Предоставив Бесси самой себе, Адам стремглав поскакал на ферму, не спуская глаз с бледного лица у своей груди.

– Дели, милая, ты слышишь меня? Как ты меня напугала! Потерпи, родная, дом уже близко. Держись, пока я открою ворота! Ну как, порядок?

Еще не совсем придя в сознание, она поднесла руку к его рту, будто воспринимая его слова наощупь. Он схватил ее пальцы и прижал к губам, удерживая ее в седле другой рукой.

К вечеру Дели проснулась у себя в комнате. Косые лучи заходящего солнца проникли к ней сквозь оконные занавески. Она лежала неподвижно, следя глазами за пылинками, совершающими в свете луча свой замысловатый танец. Это были крупицы живого света, их движение по каким-то непостижимым причинам было для нее страшно важно. Она сконцентрировала на них все внимание.

Постепенно ее сознание начало заполняться другими образами. Голова болела, она потрогала ее рукой и нащупала повязку. Ей вспомнилось падение с лошади и последовавшее за ним ощущение нереального. Потом она подумала об Адаме, закрыла глаза и улыбнулась. Зайдет ли он повидаться с ней перед отъездом? Ему нужно спешить, чтобы успеть на дилижанс. А может он успеет и на попутный пароход?

Она вспоминала прикосновение его губ, выражение испуга и нежности в его глазах, его ласковые бессвязные слова.

Золотой солнечный луч уже приобрел красноватый оттенок червонного золота, когда дверь тихонько отворилась и вошел Адам. Он осторожно приблизился к ее постели и остановился, устремив взор в синие бездонные глаза. Прошла долгая минута. Она лежала и улыбалась ему, словно в полусне. Внезапно он сел на край кровати, взял ее руку и поднес к своему лицу.

– Тебе теперь лучше, родная? Я очень боялся за тебя.

– Мне хорошо.

– Ты такая бледная…

– Голова немного болит.

Они не слышали слов, которые говорили друг другу: слова не имели для них значения. То, что не было сказано, они читали в глазах друг друга, погружаясь в них, будто в бездонные глубины.

– Любимая… – Адам прикоснулся к мокрой пряди слипшихся темных волос на ее лбу, ниже компресса. Затем он медленно наклонился и крепко поцеловал ее в губы долгим поцелуем. Ей показалось, будто что-то поднялось внутри, лишив ее сил. Из-под ее закрытых век потекли слезы.

– Ты плачешь? Прости, я не должен был целовать тебя так – ты еще слишком слаба.

– Нет, не то: я думала, что ты любишь ее…

– Кого, Бесси? Глупышка! Она была там так некстати, так не к месту. Когда я увидел ее в лесу, я понял, что люблю тебя. Сегодня я написал стихи о тебе, о твоих длинных волосах, летящих в солнечных лучах, точно птица. Помнишь? «Девушка – подарок сентября…» Но я слишком много говорю, тебе нельзя утомляться. Дели, моя чудная, маленькая, нежная девочка…

– Адам, милый!..

– Мне хочется целовать тебя без конца. Ты любишь меня?

– Да! – Она легонько кивнула и тотчас же схватилась за голову.

– Бедняжка… Тебе очень больно? Мама принесет тебе чай. До встречи!

Он снова нагнулся, и их губы слились в поцелуе. Горячая волна нахлынула и накрыла их с головой. Весь дрожа, Адам поднялся и ничего не видя перед собой, пошел к двери.

А Дели лежала без сна, боясь пошевелиться, чтобы не расплескать в себе огромную радость, переливавшуюся через край. Она чувствовала губы Адама на своих губах, и новое, доселе дремавшее ощущение пробуждалось в девушке и завладевало ею.

К ней зашла Бесси справиться о ее здоровье. Дели улыбнулась ей сквозь дрему. Милая Бесси, милая тетя Эстер! Она любила их всех и готова была любить целый мир.

В следующем месяце погода наладилась. Ласковые дни, напоенные ароматом цветущих трав, чередовались с бархатными ночами. Лягушки устраивали по вечерам оргии: мерцали, перекликаясь в ночи, звезды, птицы гомонили на деревьях, совершая брачный обряд. И в эти дни Или и Ползучая Анни заявили, что хотят пожениться.

Эстер так и села. Анни выходит замуж! Зачем? Ведь не молоденькая, и умом Бог не обидел, неужто не понимает, что в браке нет ничего хорошего, только огорчения да неприятности. Одна отрада – дети, вон как у нее Адам, но Анни уже не в том возрасте, чтобы рожать. Хочет заполучить себе в постель мужика? Нашла счастье! Она, Эстер, только и мечтает, как бы от этого счастья избавиться.

– А вы уверены, что правильно решили? – спросила она. – Не торопитесь, подумайте получше.

– Подумать? – взвизгнула Анни. – Как бы не так! Будет он ждать! Да его теперь ничем не остановишь, не терпится ему, – и она закатила к потолку свои светлые чуть навыкате, как у овцы, глаза.

Что ж, раз такое дело, пусть женятся. И Эстер принялась помогать Анни готовиться к свадьбе: раскроила подвенечное платье, пересмотрела свой запас постельного белья, выбрала молодоженам в подарок комплект – не новый, но вполне еще крепкий, и занялась свадебным пирогом.

Или, стоя на приставной лестнице, соорудил рядом со своей кроватью вторую, такую же, прикрепил на откидной столик кусок сукна оливкового цвета, который дала ему хозяйка дома, и установил печь в пристройке к кухне – раньше-то он пристройкой не пользовался, ни к чему было.

Сделали все честь по чести: наметили день свадьбы и заранее объявили о предстоящем браке. В назначенный день вместо пастора – он был в отъезде – на церемонию из Эчуки прибыл автобусом викарий: худощавый молодой человек с большим кадыком. Стояла такая жара, что Эстер решила отмечать событие на улице, чем немало обрадовала Или: он совсем запарился в «приличном» костюме из голубой саржи; лицо горело от жары и смущения, рот был крепко сжат, а глаза едва не вылезали из орбит: скорей бы уж все закончилось.

– Будто к себе на похороны пришел, – заявил он, оглядев гостиную, – цветов-то сколько натащили и надраили все – ослепнуть можно.

Гостиная стараниями невесты и хозяйки дома действительно преобразилась: Анни начистила до блеска латунную решетку, медный кофейник и серебряный чайник, а Эстер украсила комнату гиацинтами и клематисами, правда, втайне старалась она не ради невесты – ей хотелось произвести впечатление на викария – когда-то еще случится принимать его в своем доме?