Дели села в кровати.

– Нет, тетя Эстер.

Вошедшая быстро пересекла комнату. В руках у нее была чашка с блюдцем.

– Я принесла тебе горячее какао и бисквиты. Адам активно растет, нельзя оставлять его без ужина. Я сварила ему какао, а заодно принесла и тебе.

Дели прихлебывала горячий ароматный напиток, вкуснее которого она в жизни ничего не пробовала.

– Ты очень добра, тетя! – сказала она, только сейчас начиная сознавать себя виноватой. – Это из-за меня Адам остался голодным. Ты не должна была мне ничего приносить.

– Я люблю справедливость! – Эстер забрала у девочки чашку и легонько поцеловала ее в лоб. Удивленная этой непривычной лаской, девочка забралась под одеяло. Внутри ее разливалось тепло от выпитого горячего молока, но не только от него.

Стояла поздняя весна, на реке было половодье. По высокой воде плыли древесные стволы и сучья, случалось, проплывали мертвые овцы и даже змеи, пугавшие работавшего на огороде Илию. Даже мисс Баретт прекратила свои купания – теперь это было небезопасно. В затонах собрались большие стаи черных лебедей с выводками еще неоперившихся птенцов.

Преодолевая силу течения, вверх по реке пробирались суда: изящный «Гаро», миниатюрная «Джулия», везущая экскурсантов к озерам Мойра; «Эдвард», «Кэто», «Ланкаширочка» проплывали мимо, загребая воду лопастями колес, рассыпая по вечерам яркие снопы света.

Дели и Адам часами сидели на веранде, любуясь видом проходящих судов. Вот на рощу, стоящую у воды, упал первый луч ярчайшей карбидной лампы, и вскоре деревья уже пылают в потоках света, будто раскаленный добела металл. Сверкая окнами кают, разбрасывая искры из трубы, пароход проплывает мимо, оставляя позади себя завесу густого мрака и чувство тревожного волнения в юных сердцах.

По мере того как весенние ночи становились все более теплыми и тихими, беспокойство Дели возрастало. Откуда-то доносилась песня сверчка, воздух был напоен ароматом цветущего питтоспорума, напоминающим запах цитрусовых; в освещенном луной саду трещала неугомонная сорока и повторяла свою нескончаемую песенку из пяти нот трясогузка, не дающая девочке заснуть. Голос птички был отчетливым и резким, будто звон упавшего на камень стекла. Однажды ночью девочка лежала без сна, прислушиваясь к монотонному пению сверчка, которое и успокаивало ее, и одновременно возбуждало. В такие минуты она забывала даже про свои обычные фантазии. Сверчок будто рассказывал о чем-то очень важном, вечном. Казалось, еще немного – и она поймет…

Наконец, она откинула простыни и подошла к окну. Там, за стеклом лежал таинственный мир, сплетенный из лунного света и теней. Она видела атласные стволы цветущих эвкалиптов с узкими листьями, сверкающими, точно металл. Девочка забралась на подоконник и спрыгнула в сад.

Мягкий песок приятно холодил ей ноги, ночная рубашка с длинными рукавами защищала от ветра. Замирая от сознания собственной смелости, она прошла вдоль затененной стены, миновала увитую жасмином переднюю веранду и окунулась в море чистого голубоватого света.

Луна стояла высоко в безоблачном небе. Наверное, была полночь. Монотонно тянули свою нескончаемую песню сверчки. Дели почувствовала, как жизнь переполняет, захлестывает ее, не находя выхода.

Она вспомнила обнаженную Минну, идущую по залитому солнцем берегу. Внезапно девочке захотелось ощутить на себе действие ночного воздуха, того самого, который тетя Эстер считала вредным для здоровья и не впускала в дом, наглухо закрывая окна.

Дели сбросила с себя рубашку и шагнула в ночь, слившись в танце с собственной тенью. Она была частью этой ночи, невесомая и нереальная, будто туман, будто насыщенный светом воздух. Звезды, едва заметные и крупные, совершали предназначенный им небесный путь.

Опьяненная красотой ночи, Дели не знала, как долго длился ее танец. Вдруг ей пришло в голову: а что, если тетя Эстер смотрит на нее из окна? Девочка поспешно подобрала брошенную на траву рубашку.

Как раз в эту минуту за садовой оградой послышался крик совы. Дели подождала немного, и крик повторился; он долетал с высокого темного дерева. Это был финал, волшебный аккорд, завершивший сказочную симфонию ночи. Девочка выбежала за калитку, бесшумно ступая по дорожке сада босыми ногами, остановилась невдалеке от группы муррейских сосен и прислушалась. В ночной тишине раздался грудной женский смех и приглушенный голос мужчины.

Она вздрогнула. На траве под соснами виднелось что-то неопределенное. Дели различила сверкающие в улыбке ослепительно белые зубы и блестящие глаза. Сомнений быть не могло: девочка узнала смех Минны. Лунный свет упал на желтое платье служанки, оставляющее открытыми ее круглые черные груди. На темной коже с убийственной четкостью различались длинные белые пальцы.

Дели отпрянула назад. Ноги не повиновались ей, сердце колотилось так гулко, что она всерьез опасалась, что те двое услышат его стук. Добравшись до калитки, она влезла в окно и уткнулась пылающим лицом в подушку. Увиденная невзначай черно-белая картина стояла перед ее глазами: девочка была наделена способностью точной визуальной памяти.

В ту ночь она долго ворочалась в постели, не в силах заснуть. За завтраком она избегала смотреть на дядю Чарльза и почти ничего не ела, чем снова вызвала неудовольствие тети Эстер.

Примерно через месяц после ночной прогулки при луне Дели как-то утром зашла в прохладное помещение сыроварни и увидела там Минну. Обычно веселая служанка была теперь непривычно угрюма, глаза ее опухли от слез, у рта залегла горькая складка. Помогая снимать сливки с молока, налитого в широкие чаны, девочка догадалась, что Минну навсегда отлучили от дома и никогда больше не пустят в комнаты. Чернокожим служанкам больше не разрешалось жить в их хижинах на заднем дворе, они должны приходить только на день, а ночи проводить в лагере за речкой.

Дели искренне сожалела о случившемся. Она любила Минну и собиралась просить ее позировать в обнаженном виде, чтобы попытаться передать на бумаге это стройное и гибкое тело. Правда, в последнее время ее талия стала заметно полней, похоже, Минна собиралась стать матерью. Девочка испугалась этого предположения. Поразмыслив, она пришла к заключению, что приказ об изгнании Минны исходил от тети Эстер.

Тетя имела вид безвинной страдалицы. Ее тонкие губы были сжаты в скорбную линию, на щеках, покрытых сетью лиловых жилок, проступали, не предвещающие добра, багровые пятна. Она никогда не позволяла себе снисходить до шуток со служанками, как это делал дядя Чарльз, теперь же она с ними почти не говорила.

Даже мулатке Бэлле было велено освободить каморку, что позади кухни, и ночевать за рекой.

Когда принесли почту, Дели позвали в гостиную. Перед дядей лежала развернутая газета. Он теребил усы явно чем-то встревоженный. Ей он сказал немного: конец земельного бума… резкое падение цен… паника. Вкладчики ринулись забирать свои деньги, и мельбурнские банки закрылись.

Дядя показал девочке жирный заголовок «ЭЧУКСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ БАНКА ПРИОСТАНОВИЛО ПЛАТЕЖИ».

– А я думала, что банки – самое надежное место для хранения денег, – удивилась Дели.

– Увы, все так думали, дитя! Надо ехать в город и выяснить на месте, что нам грозит.

В город нужно было ехать еще и для того, чтобы подыскать новую горничную вместо Минны. Чарльз сам правил лошадью. Они ехали мимо песчаных дюн, покрытых ковром из серебристых бессмертников и золотых лютиков. За всю дорогу Чарльз и Эстер не обменялись ни единым словом.

Дели еще не осознала в полной мере все значение случившегося. Они с Адамом ждали в кабриолете, тетя Эстер отправилась в бюро найма прислуги, а Чарльз проник с бокового входа в кабинет управляющего банком. Когда он вышел, Дели все поняла без слов – так мрачно было его лицо.

– Случилось худшее, – сказал он, сочувственно погладив девочку по руке. – Все твои деньги пропали, то есть почти все. Но это дела не меняет.

Она сидела, безучастно глядя на освещенный солнцем шелковистый круп гнедого мерина, на рой мелких черных мух, вьющихся над кучей лежащего на дороге навоза. Спустя годы она будет вспоминать голубое небо, желтый навоз, длинную перспективу лавок на Заячьей улице и голос дяди, сказавший: «Твои деньги пропали». А в тот момент все это показалось девочке нереальным; сначала говорили, что у нее есть деньги в банке, теперь говорят, что их нет, или, вернее, почти нет – осталось не более пятидесяти фунтов. Только когда сообщили об этом тете Эстер, Дели начала понимать, что все теперь должно измениться, хотя, казалось бы тетя произнесла те же слова, что и Чарльз.