Резким движением она выкинула вперед руку с письмом, глядя на него холодным проницательным взглядом. Руки у него были испачканы, но он не попросил ее отнести письмо в каюту. Нахмурившись, он быстро отобрал у нее конверт и сунул в карман брюк.

– Я захватила его по пути, мне надо было зайти на почту, – сказала она, как можно небрежнее. – Есть еще два письма – для твоего помощника.

– Отнеси их в его каюту, он сегодня на берегу. Иди, я скоро приду.

Она неуклюже повернулась и пошла вверх по ступенькам трапа. Положив письма на стол помощника, Дели перешла в каюту Брентона. Она быстро отыскала томик Шелли – он лежал на столе, заваленный какими-то бумагами.

Открыв его, Дели снова взглянула на дарственную надпись и начала поспешно листать страницы. На глаза попалась зеленая линия, отчеркивающая одно стихотворение.

Кровь в висках пульсировала так, что, казалось, вены сейчас лопнут. Она прочитала следующее:

Книга выпала из ее рук. Позади нее послышались мужские шаги.

– Брентон! – Дели была вне себя от горя. Ее надломленный голос обвинял, сомневался, не верил.

Он сел на край койки и посмотрел на нее своими честными зелеными глазами.

– Между вами что-то есть?

– Нет, с этим кончено.

– Где письмо?

– Я выбросил его за борт.

– Не читая?

– Прочитал. Это просто прощальный привет.

– Что у вас было? Как у нас с тобой, да?

– В некотором роде… – В его глазах чувствовалось смятение, даже боль, но чувства вины в них не было.

– Но… как ты мог? – Она села рядом с ним: ноги не держали ее. Горячие слезы градом бежали по ее щекам.

– Не плачь, Фил, любимая! Это не то, что ты думаешь, – он наморщил лоб, пытаясь получше ей объяснить. – Я не думаю, чтобы ты это поняла, но… знаешь, она смотрит на такие вещи почти так, как смотрят на них мужчины. И… она жутко страстная.

– Я в этом не сомневаюсь. Помимо этого, она жутко богатая, – съязвила Дели.

Его лицо потемнело.

– Она не покупала меня, если ты это имела в виду. Но я знаю, что я для нее лишь один из многих. Она не девушка.

– И ты считаешь, что это оправдывает твое поведение?

– Разумеется, нет. Во всяком случае, не в твоих глазах. Поверь, это совсем другое, не то, что было с тобой, Фил. Я видел в тебе свою жену и не искал никого другого. Но ты раздразнила меня и бросила в таком состоянии. Я хотел быть с тобой, а ты бежала от меня, или не приходила вовсе, занятая своими картинами.

– Это потому, что ты делал мне больно.

– Разве? – Он уставился на нее в крайнем изумлении. Дели с несчастным видом вытирала слезы. – Почему же ты мне не сказала? Глупышка… – Он притянул ее к себе и принялся ласково разглаживать обиженное лицо, нежно проводя пальцем по бровям. Она пыталась уклониться от его ласк, слабо отталкивая его руки, тогда как внутри нее, отзываясь на его прикосновения, поднималась знакомая горячая волна.

– Не смей! Для тебя нет разницы – она или я. Тебе бы только женщина, все равно какая…

– Перестань! – Он наклонился и зажал ей рот поцелуем. – Надо радоваться жизни, моя дорогая девочка, и принимать ее такой, какая она есть. А мы все мудрим и говорим, говорим и мудрим…

– Не надо! Пожалуйста…

– Нет, надо. Тебе это приятно.

– Пусти меня! – Она вырвалась из его рук. – Я не хочу тебя больше видеть. Никогда!

– Ты знаешь сама, что это не так.

– Я не знаю, я ничего не знаю… – Она подошла к зеркалу, припудрила веки, поправила прическу. Все смешалось в ее голове: ему следовало бы на коленях вымаливать у нее прощение, а он еще и обвиняет ее!

Что-то попало ей под ногу. Она быстро нагнулась, подняла с пола томик стихов и с силой швырнула его в иллюминатор. Когда он плюхнулся в воду, ей стало немного легче.

Придя домой, Дели попыталась проглотить что-нибудь на ночь, но без особого успеха. Тогда она подошла к подставке и повернула портрет к себе. Спокойная, загадочная улыбка, удлиненные глаза глядят на нее с точно рассчитанной иронией… Теперь Дели знала, что за воспоминания таятся в этих задумчивых глазах, что означает эта улыбка. Кошка, съевшая хозяйские сливки!

Не помня себя, она схватила нож и выколола на портрете глаза; затем полоснула по лицу и рукам, пока холст не повис клочьями. Вся дрожа, она отшвырнула нож и бросилась на кровать. Ей казалось, что она убила собственного ребенка.

Чуть позже Дели взяла карандаш и бювар и написала Брентону, что она уезжает в Мельбурн и что между ними все кончено. Она исписала несколько страниц торопливыми прыгающими строчками, не заботясь о почерке. Упреки, самоанализ, стремление оградить свою гордость…

«В действительности я тебя не любила. Ты был для меня тем, чем для мужчин является алкоголь и наркотики – я лишь стремилась забыть другого…»

Когда он зашел за ней два дня спустя, она с удивлением отметила, как сильно забилось ее сердце, будто кто-то другой принял такое бескомпромиссное решение.

Дели избегала встречаться с ним взглядом, а он искательно заглядывал ей в глаза. На губах его блуждала ироническая улыбка, будто он хотел и не мог выглядеть виноватым и опечаленным. Его губы… При воспоминании о них ее пронзила такая острая боль, что она почти задохнулась. Она не спит по ночам, смачивая подушку горячими солеными слезами. А он? Как он может улыбаться!

– Ты получил мое письмо? – холодно спросила Дели, пока они шли вниз по Заячьей улице.

– Да, но я не собираюсь отвечать на него, во всяком случае не письменно. Мы можем потратить на переписку годы, это было бы пустой тратой бумаги. Что пользы в словах? Они – лишь пародия на жизнь.

Дели надула губы, но ничего не сказала.

Пока они сидели у Стаси в ожидании своего заказа, Дели рассказала ему о принятом ею решении; она продаст ему свою половину «Филадельфии» и на эти деньги поедет в Мельбурн учиться живописи.

– Том был бы огорчен, – сдержанно сказал Брентон. – Он пожелал, чтобы ты владела частью судна. Ты действительно хочешь отказаться?

Не глядя на него, она собирала крошки со скатерти:

– Я хочу только одного: уехать отсюда! Возможно, я оставлю за собой четвертую часть… На триста фунтов наличными я смогу прожить три года. Мне хватит на пропитание.

– Сверх того – деньги на холсты и краски.

– Да, и еще плата за обучение и за жилье. Я сниму самую дешевую комнату.

– Надеюсь, ты обойдешься этой суммой. Триста фунтов – это практически все, что я могу сейчас собрать, за вычетом расходов на закупку провизии и на ремонт судна. Если ты собираешься получать часть дохода от торговли, ты должна нести и свою долю расходов. Том, однако, не настаивал на этом, и я тоже не собираюсь это делать.

Щеки ее вспыхнули.

– Почему же ты не сказал мне об этом, Брентон? Мне всегда представлялось это каким-то чудом: просто поступали деньги, а откуда они берутся, я и понятия не имела. Я же полный профан в денежных делах. Ты должен взять назад эти пятьдесят фунтов, или хотя бы половину…

– Дьявольщина! Тебе они понадобятся сейчас более, чем когда бы то ни было.

– Но я не могу… – Неужели ты не понимаешь? После того, что произошло между нами, все выглядит, как если бы ты купил меня.

– Не смей так говорить! – резко сказал он, сжимая ее дрожащие пальцы. – Если ты будешь продолжать в этом духе, я сейчас поцелую тебя прямо при всех.

Официантка принесла им жареную муррейскую треску, и оба начали есть, не замечая вкуса. Они думали о предстоящей разлуке.

– Пиши мне из Мельбурна, – говорил Брентон. – Если тебе придется трудно, сейчас же дай мне знать. Я сумею выбраться в Мельбурн, хотя бы на один день из любого викторианского порта.