– Ты что, бессмертный? – спросил я, смотря как на пороге стоит не убийца с удавкой, а всего лишь наглый княжич Ярослав, который не делал разницы дома он или нет, и входил ко мне в комнату, забывая или вообще не зная такое понятие, как личное пространство.

Ярослав выглядел непривычно серьёзным. Он быстро окинул взглядом выделенные мне покои и уважительно присвистнул.

– Ну ты даёшь, Митрий… – протянул он, переступая порог. – Ещё вчера простой дружинник, а сегодня живёшь по соседству с Великой княгиней. – Он посмотрел на меня, не обращая внимание на саблю в моей руке. – Как она кстати?

– Сложно сказать, – ответил я. – Кстати, а что ты здесь делаешь?

– Великий князь за мной по утру прислал гонцов. Я, можно сказать, только что с ним лично говорил. – Ярослав вздёрнул нос кверху. – Сказал он следующее: «Будь при лекаре тенью. Что попросит, делай. Кто мешать вздумает, стражу зови и пусть вяжут и в темницу. Потом разбираться сам буду кто и зачем мешает лекарю». – Ярослав криво усмехнулся. – Так что я теперь твой подмастерье, Митрий Григорьевич, – он шуточно поклонился мне. – Командуй.

Честно, я обрадовался этой новости. Ивану Васильевичу можно было пенять на крутой нрав, но дураком он не был. Понимал, что мне, чужаку без роду и племени, здесь каждый второй плюнуть в спину готов. А с Бледным‑младшим, племянником Шуйского, разговор будет совсем иной.

– Подмастерье, говоришь? – я потёр подбородок. – Ну что ж, княжич, работа грязная будет. Понимаешь на что идёшь? – нагнал я на него жути.

– Крови не боюсь, дерьма тоже. Говори, что надо. – Он сделал паузу, и с надеждой посмотрел. – Ты же меня дерьмо не будешь просить вынести? А?

– Нет, конечно, – ответил я. – Уголь сегодня будем нажигать сами из берёзы.

– Так из печки…

– Нет, Слав, – отрицательно покачал я головой. – Сами делать будем. К тому же он свежий нужен.

– Уголь? – возникла на пороге Анна Тимофеевна. – Я вчера что‑то слышала от мужа нечто подобное, но подумала, что он просто шутит. – Она наклонила голову. – Зачем тебе уголь, Митрий?

– Здравия тебе, Анна Тимофеевна, – поклонился я, прежде чем ответить. – Отраву выводить. Уголь, – он как сухая трапка. Только очень жадная. Впитывает в себя всю дрянь, что в животе скопилась, и выносит наружу.

Я посмотрел на Ярослава.

– В малой трапезной есть очаг?

– Есть, – кивнул тот. – Там сейчас пусто, поваров разогнали.

– Тащи туда берёзовые поленья. Сухие, без коры. А я пока почищу очаг от старого пепла.

Через полчаса малая трапезная, примыкающая к покоям княгини, напоминала адскую кухню. Ярослав, скинув богатый кафтан и оставшись в одной рубахе, ворочал в очаге поленья.

– Давай, давай, – подгонял я его, следя за процессом. – Нам не зола нужна, а угли. Красные, жаркие.

Пока мы занимались углями, Анна Тимофеевна, чтобы не пропадать огню, готовила куриный бульон с мелко начищенными овощами.

Когда дрова прогорели до состояния малинового свечения, я произнёс.

– Выгребай!

Ярослав железной кочергой выкатил дышащие жаром куски дерева на каменный пол. И я тут же, не давая им истлеть в пепел, накрыл их большим медным тазом, перекрывая доступ воздуха.

– Ждём, – сказал я.

– И всё? – удивился Ярослав.

– Нет. Теперь самое весёлое, – ответил я, закидывая в топку несколько поленьев, чтобы Шуйская могла спокойно доготовить еду.

Когда угли остыли под тазом, став чёрными, пористыми и лёгкими, мы вышли на улицу и начали их толочь. Ступки достаточно большой не нашлось, пришлось использовать тяжёлый пестик и чугунный котелок.

Чёрная пыль летела во все стороны… была мысль сказать своему «подмастерью» этим заниматься, но решил, что это будет слишком.

Вскоре я вернулся в покои. Утром я проверял её состояние, но каких‑то улучшений я не наблюдал. Её тело было сильно ослаблено. И к прочищению мы ещё даже не приступали.

– Мария Борисовна, как твоё самочувствие?

– А это кто с тобой? – спросила она, глядя на Ярослава.

– Эм… – посмотрел я на друга. Он должен был сам представиться, а не я его.

– Великая княгиня, я княжич Бледный Ярослав Андреевич. Послан твоим мужем, Великим князем Иваном Васильевичем, в помощь Митрию Григорьевичу.

– Бледный… Твой род ведёт род от Рюриковичей, так?

– Истинно так, – кивнул Ярослав.

– Родич значит, – она улыбнулась. – Ну, раз родич, то и зови меня Марией, когда мы одни. Сейчас, – провела она ладонью по одеялу, которым была укрыта, – меня Великой никак нельзя назвать.

– Это для меня большая честь, Мария. Тогда и ко мне прошу обращаться просто Слава.

Пока они общались, я развёл угольный порошок в воде. Получилась густая, чёрная, маслянистая на вид жижа. Выглядело это отвратительно. Пахло мокрой золой и костром.

– Что это? – смотря с отвращением на эту субстанцию спросила она.

– Твое спасение, государыня, – ответил я. – Нужно выпить всё до дна.

Анна приподняла княгиню, поддерживая её под спину. Я поднёс кружку к губам Марии Борисовны.

– Пей.

– Ну, Митрий… – без злобы, но с укором посмотрела на меня Мария Борисовна. – Если это не поможет…

– Поможет, – перебил я, и она, тяжело вздохнув, начала пить.

Сделав первый глоток она поперхнулась. Чёрная струйка потекла по подбородку, пачкая белоснежную сорочку.

– Гадость… – прохрипела она. – Песок…

– Надо выпить всё, – участливо сказал я.

Она зажмурилась и начала глотать. Глоток, ещё глоток. Её лицо исказилось гримасой отвращения, но она допила всё.

– Молодец, – выдохнул я, забирая пустую кружку. – А теперь – белки.

Я подал ей миску со взбитыми сырыми белками в молоке. Это пошло легче, но ненадолго.

Минут через десять началось то, о чём я предупреждал.

Мария Борисовна вдруг побелела, её глаза расширились. Она судорожно схватилась за грудь.

– Таз! – крикнул я. Холопка, предупреждённая, что вскоре должно произойти, подставила медную лохань.

Княгиню вывернуло наизнанку. Чёрная жижа вперемешку со слизью и желчью хлынула горлом. Звуки были неприятные, и вскоре её сотрясли мучительные спазмы.

Через двадцать минут всё повторилось. Мы вливали в неё воду. Её рвало. Потом снова уголь. Снова рвота. Снова белки.

Это продолжалось почти два часа. В комнате стоял кислый запах, несмотря на открытые окна. Мария Борисовна уже не могла говорить, она лишь тихо стонала, повисая на руках Анны Тимофеевны, как тряпичная кукла. Её кожа стала холодной и липкой, пульс частил так, что я едва мог его сосчитать.

Когда всё закончилось, она без сил рухнула на подушки.

– Пока всё, – сказал я. – Примерно через полчаса тебя напоят бульоном и надо будет поспать.

Мария Борисовна без сил еле‑еле обозначила кивок, после чего закрыла глаза.

Я даже не думал, что этот процесс так на меня подействует. Всё‑таки сознание у меня не шестнадцатилетнего юнца, а взрослого мужчины. Тем не менее я чувствовал, как у меня дрожат колени.

Я и Ярослав вышли из покоев, давая холопкам переодеть Марию Борисовну и снова сменить постельное белье.

– Ну ты и зверь, Митрий, – тихо сказал Ярослав. – Я видел, как людей пытают. Но чтобы так… лечили…

– Яд лаской не выманишь, – ответил я. И ухмыльнувшись добавил. – Вижу, ты уже забыл о тех днях, когда я тебе ногу вправлял. Тогда ты кричал погромче…

– То я, – перебил меня слава. – А то женщина.

С этим было не поспорить…

Ночь была долгой. Я почти не сомкнул глаз. Каждые полчаса она просыпалась от боли в животе, стонала, и у меня не было никаких средств, чтобы хоть как‑то облегчить её состояние.

Было тяжело смотреть на боль и страдание этой девушки. А к утру Марию Борисовну начало трясти. Озноб бил такой, что зубы стучали.

– Холодно… – бредила она. – Мама, холодно… Ваня, где ты?

– Жар поднимается, – констатировал я, трогая её лоб.

– Это плохо? – спросила Анна испуганно.

– Ничего хорошего, – ответил я, при этом осознавая, что организм понял, что в него вторглись, и начал драться. Это было хорошо. Значит, силы есть.