– Подушки заменим, – усмехнулся я. – А вот ковры… да, их тоже надо бы вынести и отбить от пыли, а лучше постирать.

После чего выглянул за дверь, где уже стояли двое воинов. И подумав, что с такой охраной Марие Борисовне ничего не грозит, пошёл искать тряпку и тару, в которую можно будет набрать воду. А колодец я видел неподалёку, когда шёл сюда.

На улице… была тишина. Если до этого, когда я шёл сюда, повсюду сновал народ, то теперь люди, если и попадались на глаза, то шли чуть ли не бегом, стараясь не задерживаться на улице.

Вскоре я вернулся в покои Великой княгини.

– Ты? Сам? – её глаза расширились, когда я стал выжимать тряпку. – Позвони в колокольчик, прибегут девки…

– Прошу меня простить, Мария Борисовна, но нет. Пока не придут люди от Анны Шуйской, я никому здесь не верю.

Я начал с прикроватного столика. Смахнул склянки с мутным содержимым, протёр столешницу, затем принялся за подлокотники кресла. Мария Борисовна наблюдала за мной с нескрываемым изумлением.

– Странный же ты, Митрий, – сказала она спустя какое‑то время. – Не похож на лекаря. И на холопа не похож.

– А на кого похож? – спросил я.

– Вот и я стараюсь понять, – ответила она. – Расскажи мне о себе, – попросила она, и в голосе ее слышался незамаскированный интерес. – Откуда ты взялся такой? Шуйский говорил ты из Курмыша. Кто учил тебя?

Всего по одной этой оговорке я понял, что Шуйский уже был здесь без меня… Тогда зачем ломал комедию? Вопрос, который остался без ответа.

– Из Курмыша, всё верно, – кивнул я. – Мария Борисовна, вряд ли ошибусь сказав, что тебе уже известно про то, что я спас Глеба Ратиборовича.

Она несколько секунд смотрела на меня.

– Ты догадался, что я знаю о тебе, когда спросила о Курмыше? – Я кивнул. – А ты умён, – с лёгкой улыбкой сказала она. – Не многие умеют читать между строк.

Я ничего не ответил. Может, по меркам этого времени, так и было. Но вот по моим… по временам двадцать первого века она мне, можно сказать, прямо заявила об этом.

– У тебя есть семья? – не останавливалась Мария Борисовна.

– Отец, – ответил я. – Его зовут Григорий. Десятник в дружине Ратибора Годионовича. Воин от Бога, саблей машет так, что ветер свистит.

– А мать?

Я на секунду замялся. Образ Дарьи, настоящей матери Митьки, всплыл в памяти… Он её почти не помнил. Вернее, врезался в память образ за день перед смертью. И выглядела та женщина очень плохо.

– Умерла, – коротко ответил я, – шесть лет назад. Лихорадка. И брат старший погиб в сражении с татарами. Так что из родных у меня только отец и младший брат по отцу. – Про Иву и Севу, детей Глафиры, я решил не упоминать.

Мария Борисовна вздохнула.

– Прости, я не хотела ворошить больное.

– Ничего. Давно это было, уже привык.

Мы помолчали.

– И как вы живёте? Всего ли хватает? Ратибор не задирает? – посыпалось ещё больше вопросов.

– Как живём? Сейчас дела наладились, но по началу было тяжело. Рыбу ловил, придумки разные мастерил…

– Какие? – оживилась Мария Борисовна.

– Придумал, как крючки делать особые, с зазубриной, чтоб рыба не срывалась. Потом коптильню сложил и стал запекать рыбу, а после менять на другие продукты или продавать. В кузнице работал, там меня дядька Артём научил с металлом обращаться, да и, честно сказать, сил я там у него понабрался.

– Не простая у тебя жизнь.

– Я ж говорю, была. Хотя, – сделал я паузу, – когда первый раз татары взяли Курмыш в осаду, было страшно. Вернее, во второй, – тут же исправился я. – В первый они и дня не простояли. А вот во второй больше недели отбивались от них. Но очень помогли мои арбалеты…

– Арбалеты? – переспросила она. – Самострелы?

– Они самые. Только мои мощнее и бьют точно, пробивая доспех. Когда я первый арбалет сделал, и Ратибор Годионович увидел, как он бьёт, пятьдесят штук заказал. Вот тогда‑то мои дела на лад и пошли.

– Ты и кузнец, и лекарь, и изобретатель, – покачала головой княгиня. – Шестнадцать лет, а столько всего умеешь. Прям диву даёшься.

– Просто выживал, – пожал я плечами. – После того, как мать и брат умерли, отец… он замкнулся. Сейчас с новой женой живёт, вроде пришёл в себя. Но до этого эту ношу приходилось нести мне.

– Плохой хозяин? – уловила она.

– Не сказать, чтобы сильно, что‑то он всё равно делал, – соврал я, не желая Григория выставлять в плохом свете. Ведь никогда не знаешь, как судьба повернётся. – Но воин он гораздо лучше.

Мария Борисовна задумчиво кивнула.

– Понимаю. У меня брат такой. Михаил весь в войне, в политике. А вот в семейных делах – беда.

Я подошёл к своему кафтану, висевшему на спинке стула, и достал из ножен свою саблю. Не ту, простую, а ту самую, из дамасской стали.

– Не пугайтесь, – предупредил я, видя, как она напряглась. – Я просто хочу показать. Так сказать, похвастаться, ведь его я сам выковал.

Я медленно вытянул клинок из ножен. В луче света, падавшем из окна, сталь заиграла причудливым узором, волны, переплетения, словно застывшая вода.

– Красиво… – выдохнула она. – Это узор такой нарисован?

– Нет, государыня. Это такой способ ковки и ни капли не совру, сказав, что ковал её неделю. Она твёрдая и гибкая, и недавно я проверил её в деле.

– Это где? – тут же спросила Мария Борисовна.

Немного подумав, я решил не говорить про бой с новгородцами. А вот про поединок с испанцем рассказал, как и про то, что клинок моего противника сломался, и это стало определяющим фактором в его судьбе.

Потом я спрятал саблю обратно в ножны, продолжил уборку.

Честно, я не привык… вернее, отвык убираться. Хорошо, когда у тебя есть слуги, которые делают большую часть работы по дому за тебя.

– Ты упорный, – тихо заметила Мария Борисовна.

Я окинул взглядом проделанную работу. Один угол был чист, но остальная палата всё ещё напоминала пыльный склеп, забитый дорогими, но бесполезными вещами.

И в этот момент мои молитвы были услышаны. Тяжёлая дверь снова отворилась, и на пороге появилась Анна Шуйская. В синем летнике, расшитом жемчугом, она выглядела, как бы это правильно сказать… внушающе. А взгляд был, как у полководца перед битвой. Складывалось впечатление, что она пришла сюда не бытовыми делами заниматься, а в одиночку войско врагов изничтожить! Вот только всю картину сглаживали шесть девушек‑холопок, в чистых фартуках и с закатанными рукавами.

Анна окинула комнату быстрым взглядом, задержалась на мне с грязной тряпкой в руках, и её брови едва заметно дрогнули.

– Митрий, – произнесла она голосом, не терпящим возражений. – Брось это. Негоже лекарю, которого сам Великий князь допустил, полы драить.

Она шагнула внутрь, и девушки гуськом потянулись за ней.

– Княгиня Анна, ты как нельзя кстати. – Я поклонился, чувствуя облегчение, что кавалерия прибыла. Дело в том, что я просто боялся оставлять Марию Борисовну надолго одну. И, как правильно сказала Шуйская, я лекарь, воин, слесарь и так далее, но точно не прачка.

Анна подошла к ложу Марии Борисовны и низко поклонилась, после чего перекрестилась на образа в красном углу.

– Здравия тебе, Мария Борисовна, – сказала она с искренним участием. – Мой муж, Василий Фёдорович, велел мне быть здесь и следить за всем. Сказал: «Слушайся Митрия во всём, что касается лечения и порядка. Что он скажет – то закон». Разумеется, твои приказания стоят на первом месте.

– И тебе здравия, Анна Тимофеевна. Вот уж не думала, что ты когда‑нибудь будешь за мной ухаживать.

– Для меня это честь и…

– Не надо, Анна Тимофеевна. И ты и я понимаем, что это бремя. Однако, я благодарна тебе и твоему мужу. А теперь, – посмотрела на меня Мария Борисовна, и к ней присоединилась Анна Тимофеевна.

И в её глазах я прочитал немой вопрос: «Ну, командуй, чудотворец».

– Так, что делать, Митрий? – спросила вслух Шуйская. – И вот тряпку можешь отложить. Для этого у меня девки есть.

Она выхватила у меня из рук мокрую тряпку и швырнула её одной из холопок, и та поймала её на лету.