– Узнали по какой дороге они поедут?

– Узнали, – кивнул Семён. – Там одна дорога нормальная, через балку идет. С севера.

Ситуация менялась кардинально. Если мы сейчас полезем на стены, то увязнем. Даже если гарнизон слаб, они запрутся в цитадели. А в это время нам в спину ударит вернувшийся Барай со своими головорезами. И мы окажемся между молотом и наковальней.

Но если…

– Значит так, – я принял решение мгновенно. – О грабеже забыть. Того, что взяли, уже хватит. Сейчас главное – Барай.

Я оглядел своих командиров, посмотревших на меня недоуменно.

– Мурза возвращается. И он не знает, что мы здесь. Так что жечь мы ничего не будем.

– Так с крепости уже зажгли сигнальный огонь.

– И пусть, – сказал я. – В лесу его не так легко будет увидеть. Может, повезёт и мурза до сих пор его не увидел. А может, вообще решит, что это обычный пожар. Ведь на то, что к нему русские пришли, он вряд ли подумает, а соседи его все в Астрахани. Так что ждать нападения ему неоткуда. – По молчаливым лицам я понял, что с моими доводами все согласны. И тогда я продолжил. – Семён, где эта балка?

– Верстах в трех отсюда. Дорога там, со слов татар, узкая, лес с двух сторон подступает.

– Идеально, – усмехнулся я. – Мы не будем ждать их здесь. Мы встретим их там.

– Засада? – глаза Богдана загорелись.

– Засада, – подтвердил я. – Мы устроим им теплый прием.

Время работало против нас. Каждая минута промедления приближала возвращение мурзы, и если мы не успеем занять позицию, то сами станем дичью.

– Богдан! – рявкнул я, разворачивая коня. – Слушай мою команду! Обоз с награбленным, скот и всех пленных, немедленно отправляй по той дороге, которой мы пришли. Пусть отойдут в лес на версту и затаятся в овраге. Оставь с ними пятерых воинов, кого похуже, и всех новиков для пригляда.

– Сделаю, – кивнул десятник.

– Семён! – я повернулся к лучнику. – Бери своих людей и тех, кто с арбалетами половчее. Выдвигаемся к балке немедленно. Нам нужно выбрать место, где их конница увязнет, а нам будет сподручно бить сверху.

Пока командиры раздавали приказы, я подъехал к группе освобожденных русских. Их было больше двадцати человек.

Они были напуганы, но больше всего в их глазах отразился страх, когда мы начали собираться уезжать. Они с чего‑то решили, что мы оставим их тут. Но когда Лёва буквально приказал им следовать за телегами, а тем, кто не мог идти, велел залезть в них, они вроде как стали успокаиваться. Хотя и не все. У некоторых родня осталась за стенами крепости, и они думали, что уже больше никогда их не увидят.

Я прислушался как один из дружинников разговаривает с освобождённым.

– Скажи мне, как тебя звать? – спросил воин.

– Прокоп я. Из‑под Нижнего Новгорода мы, – и он, опустив голову, чуть ли не заплакал, начав рассказывать о всех ужасах, что ему довелось пережить в плену. В какой‑то момент я подъехал и спросил у него.

– Слушай меня, Прокоп. Ты говорил, что Барай жесток. Насколько? Мне нужно знать, с кем я буду иметь дело. Будут ли его люди драться до последнего или побегут, если вожака выбьем?

Прокоп судорожно сглотнул.

– Он… он зверь, господин. Не человек. Месяц назад двое наших, Сенька да Митяй, бежать пытались. Их поймали в степи, вернули… – Прокоп тяжело вздохнул. – Барай велел собрать всех. И татар своих, и нас, рабов. Привязали парней к коням… за руки и за ноги…

Я стиснул зубы уже поняв, что услышу дальше.

– И что? – сухо спросил я, хотя воображение уже рисовало кровавую картину.

– Барай сам кнутом коней стегал, – прошептал Прокоп. – Смеялся. А перед этим… велел жилы им подрезать на ногах и руках. Чтобы, значит, рвалось легче. Они кричали, господин… Долго кричали. А потом… потом он их части на кольях вокруг усадьбы выставил.

Вокруг повисла тишина. Даже дружинники, слышавшие этот рассказ, помрачнели. Жестокость на войне, дело привычное, но такая показательная садистская казнь говорила о многом.

– А еще, – добавил Прокоп, видя, что я слушаю, – у него в тереме… блуд постоянный, который татарва гаремом называет. Девки там. И наши, и не наши. Говорят, даже узкоглазая есть, с самого края земли. И еще одна, чернявая, будто с иконы сошла, говорят, из самого Царьграда. Он их… портит. А кто надоест – своим нукерам отдает на потеху.

– Спасибо, Прокоп, – кивнул я. – Садись на телегу, скоро ты увидишь голову своего мучителя.

Я развернул Бурана к своим людям.

– Вы слышали⁈ – крикнул я, и голос мой разнесся над поляной. – Этот упырь рвет русских людей конями! Он держит наших женщин, как скот! Жить такому на земле или нет⁈

– Смерть псу! – рявкнул Григорий, выхватывая саблю.

– На кол его! – поддержали дружинники.

Боевой дух был поднят. Теперь они ехали не просто грабить, они ехали вершить правосудие. А это, как ни крути, придавало сил куда больше, чем жажда наживы.

Хотя в нашем случае одно другому не мешало.

До балки мы добрались быстро. Семен первым ускакал проверить местность и уже успел вернуться, сказав, что нашёл идеальное место для засады. Дорога там сужалась, стиснутая с одной стороны крутым склоном оврага, поросшим густым орешником, а с другой – плотной стеной старого ельника. Деревья подступали к самой колее, и их корни переплетались на дороге, мешая быстрой скачке.

Вскоре мы были на месте, и Семён расставлял стрелков по гребню оврага. – Пусть бьют сверху‑вниз, – сказал Григорий Семёну, который и сам собирался сделать то же самое. – Дистанция плевая, промахнуться трудно. Но скажи им: в коней не стрелять без крайней нужды. Кони нам самим нужны. Целить в всадников.

– Понял, – кивнул Сёмен.

– Богдан! – я подозвал тяжелую кавалерию. – Спрячьте коней в ельнике, вот за тем поворотом. Как только мы начнем стрельбу, и они смешаются, вылетаете и бьете в лоб. Сминаете, рубите, не даете опомниться.

– А ты? – спросил отец, проверяя подпругу.

– А я с арбалетчиками тут буду. Как только последний нукер втянется в узость, мы перекроем выход.

Мы работали быстро, стараясь не издавать никаких лишних звуков. Лошадей отвели вглубь леса, привязали, оставив с ними пару человек, чтобы успокаивали животных. Дружинники занимали позиции в кустах, проверяли оружие.

Я занял место за толстым стволом вяза, откуда открывался отличный обзор на изгиб дороги. Взвел свой тяжелый арбалет, положил рядом заряженный запасной.

Время потянулось.

В такие моменты в голову лезут всякие мысли. Я думал о Курмыше. О доменной печи, которую собирался строить, когда наконец‑то услышал шёпот Семена

– Едут…

Я весь обратился в слух. Сначала это был едва различимый гул, похожий на шум ветра в верхушках сосен. Потом к нему добавился ритмичный перестук копыт по утоптанной земле и бряцание железа. А затем – голоса.

Они не таились. Возвращались домой, в свою вотчину, где каждая травинка должна кланяться им в пояс. Смех, гортанные выкрики, какая‑то песня, тягучая и заунывная, прерываемая грубым хохотом.

Видимо татары были навеселе, что опять же было нам на руку.

– Тридцать… – одними губами прошептал я, пересчитывая головы. – Чуть больше, чем говорили. Конечно же это было плохо, но не критично. Ведь в нашу пользу играл эффект неожиданности.

Я посмотрел на высокую старую березу, стоящую у самой дороги. Ствол её был уже подпилен с обратной стороны, а в кроне, невидимые снизу, сидели двое дружинников с веревками.

Колонна втягивалась в узость… И когда последний всадник миновал поворот, оказавшись в нашей ловушке, я резко махнул рукой.

– Давай!

Наверху треснуло. Дружинники дернули канаты, наваливаясь всем весом. Подпиленная береза, жалобно скрипнув, начала падать.

Смех татар мгновенно оборвался.

Береза рухнула с оглушительным треском прямо перед носом коня первого всадника. Животное взвилось на дыбы, сбрасывая седока.

– Засада! – заорал кто‑то гортанно.

И в этот момент я нажал на спуск.

– Дзинг, – мой болт ударил в грудь нукера. Тяжелый наконечник пробил кожаный доспех, как бумагу. Татарин даже не вскрикнул – просто вылетел из седла, словно его дернули за невидимую веревку.