— С-с-су-и-и-и… ф-ф-ф-ы-ы-ы… ш-ш-ш… ф—ш-ш-с-с-с-с… — прошипела-просвистела голова.

            Глаза Разуваева блеснули неподдельным научным интересом. Он наклонился ближе, как слушатель, жаждущий угадать знакомую мелодию, испорченную неважным исполнением.

            — Продолжайте-продолжайте! — произнёс он. — Сосредоточьтесь! Мы внимательно слушаем.

            Голова затрепетала, лицо вновь сморщилось. Челюсть беспомощно заходила ходуном, пытаясь сомкнуться, сформировать хоть какой-то внятный звук. Из уголка рта выступила пенистая слюна, смешанная с розоватой жидкостью питательного раствора.

            — С-с-с-сух-хи… — наконец, более-менее внятно выдавил маньяк. — Лех-х-хаф-ф-фые-е-е-е!

            Последнее слово вырвалось с таким усилием, что показалось, будто сами голосовые связки вот-вот лопнут.

            — Суки легавые, значит? — Профессор выпрямился, и разочарованно вздохнул. — Жаль, что научный прорыв такой величины, как реанимация мертвого тела… Сколько там точно прошло с момента его смерти? — уточнил у Миши Разуваев.

            — Согласно выписки из морга — тридцать восемь часов, двадцать четыре минуты, — взглянув на часы, ответил Трофимов.

            — Вот-вот! И эта ужасная фраза может остаться в истории науки, — продолжал сокрушаться старик. — Вот что, — наконец произнёс он, — давайте не будем её фиксировать, а потом придумаем что-нибудь звучное.

            — Типа «поехали!» Гагарина? — предложил Лёва.

            — Да, что-то подобное! — согласился Эраст Ипполитович. — А то у этого, прошу прощения, питекантропа — из основных инстинктов, лишь агрессия и полное…Лёва, ты что, не видишь? — неожиданно всполошился профессор. — Уменьши подачу воздуха, а то гортань и связки не выдержат. Миша, а ты введи ему какой-нибудь седатив, чтобы слегка успокоить это жуткое чудовище.

            — Миш, подожди! — остановил я своего рыжеволосого помощника, и оттащил в сторону, чтобы «голова» не слышала, спросил:

            — А у нас имеется какой-нибудь препарат типа «сыворотки правды»?

            Конечно, Родион Константинович, — ответил Миша, памятуя о моей потере памяти. — Свеженький СП-108 имеется. Правда он еще не совсем обкатан… Но я десяток доз для исследования выцыганил.

            — Вот его и коли, — распорядился я. — Как раз и опробуем новинку.

            Пока Дынников возился со шприцем, а Лёва крутил вентиль, я не мог оторвать взгляд от перекошенного лица маньяка. Подачу воздуха Лёва ему пока перекрыл, и голове осталось только беззвучно материться и скрежетать зубами. Ну, ничего, может и удастся разговорить этого урода под препаратом, пока он окончательно не склеил ласты. Ведь оживить его во второй раз, мы, боюсь, не сможем.

            Был, конечно, еще вариант, как достать информацию из его головы. И я знал, что с помощью этого способа мы её точно достанем. Но мне жуть как не хотелось опять залезать в ванну и подключаться проводами к этому дохлому куску дерьма. От его грёбаных маньячных мыслей потом вовек не отмоешься!

            Препарат подействовал быстро. Судорожное дерганье лицевых мышц затихло, взгляд снова замутился, утратив свою жгучую ярость, сменившись вялостью и апатией. Зеленые линии ЭЭГ успокоились, превратившись в ленивые и сонные волны.

            — Лёва, трави потихоньку! — распорядился Эраст Ипполитович. — Ну, что, уважаемый, — мягко, с обволакивающими интонациями, как до этого в психушке с ним самим разговаривал главврач Морковкин, произнес профессор, — скажи, где ты детей спрятал?

            Воздух с шипением пошел через голосовые связки. Голова закашлялась, выплевывая розоватую пену, а потом заговорила. Но на сей раз звук был менее хриплым и более понятным.

            — Дети… — просипела голова. Глаза ее, мутные и безразличные, уставились в переносицу Разуваева. — Хрен вам… легавые… а не дети! — вяло произнёс он. — Жаль… что я им тоже бошки… как вы мне… не поотрубал… — продолжал он сипеть.

            — Ну, и где же ты хотел это сделать? — произнёс я, поощряя его продолжать. Препарат явно работал, но маньяк пока не собирался делиться информацией. Нужно было его разговорить, вывести на откровения — чем я, собственно, сейчас и занимался. — Ну, бошки им поотрубать? — не повышая тона, продолжил я ходить вокруг, да около, надеясь, что утырок проговорится. — Назови место, а мы поедем и привезём их сюда…

            На ЭЭГ снова пробежала легкая «рябь». «Сыворотка правды», вроде бы, и заставляла его говорить, но как-то угнетающе подействовало на его сознание. Да и возвращение с «той стороны» еще неизвестно как воздействует на мозг. Но чертов урод так и не раскололся. Он как-то резко собрался, опять нас всех послал, после чего его морда лица пустила слюну и приняла дебильное выражение.

            — Похоже и с СП-108 не колется, эта падла, шеф! — первым понял всю тщетность наших попыток Миша.

            Черт! Ну, неужели придётся опять лезть в эту грёбанную ванну? Похоже, без этого не обойтись…

            — Миша, — окликнул я Трофимова, — готовь к запуску камеру депривации. — Лёва сейчас освободится и проверит электрооборудование.

            — Сделаем, Родион Константинович, — без возражений произнес Трофимов, понимая всю серьёзность ситуации. Мы должны были вырвать адрес из головы этого маньяка! И вырвать любой ценой!

            — А что, если мы попробуем таким Макаром? — задумчиво посмотрев на осоловелый от препарата взгляд головы, произнёс Эраст Ипполитович. — Старый добрый гипноз меня редко когда подводил.

            Он вынул из кармана старинные позолоченные часы-луковицу на золотой цепочке, которые ему вернули в дурике при «выписке». И ведь не экспроприировали за столько-то лет содержания за решёткой. Подвесив часы в руке перед самым носом маньяка, профессор принялся мерно их покачивать, нашёптывая в ухо отрезанной головы что-то успокаивающее.

            [1] Проприоцепция — это ваше «шестое чувство», способность тела ощущать положение своих частей (рук, ног, головы) в пространстве и их движение, даже с закрытыми глазами, благодаря специальным рецепторам в мышцах, сухожилиях и суставах, которые посылают сигналы в мозг для координации движений и поддержания равновесия. Это позволяет нам ходить, говорить или брать предметы, не задумываясь об этом.

            Глаза маньяка, мутные и апатичные, инстинктивно прикипели к блестящему объекту. Зрачки застыли, сузились до точек, а затем, следуя за ритмичным движением маятника, начали синхронно колебаться из стороны в сторону. Веки задрожали, часто-часто заморгали, а затем замерли полуприкрытыми.

            На ЭЭГ ленивые альфа-волны усилились, как и ритмичные, нарастающими по амплитуде тета-ритмы, характерные для состояния глубокого транса, медитативного или гипнотического состоянии, особенно в затылочной и теменной областях. Мышцы лица полностью расслабились, сгладив жуткую гримасу, челюсть безвольно отвисла, обнажив потемневшие зубы.

            Разуваев работал виртуозно. Его голос, тихий и монотонный, был лишён каких-либо эмоций, превратившись в инструмент, вбивающий команды прямо в подкорку. Он говорил о тяжести, о расслаблении, о том, как хорошо и спокойно оставаться на месте, никуда не двигаться, ни о чём не беспокоиться.

            Он шептал в ухо маньяку о том, что его тело никуда не делось, оно просто спит глубоким, приятным сном, и его не нужно искать — оно найдётся само. Мозг, отчаянно сигнализировавший об отсутствии проприоцепции, наконец, успокоился, обманутый внушением. Зелёные линии на мониторе выстроились в ровные, гипнотические узоры.

            — Ты полностью спокоен и расслаблен, — произнёс профессор, убирая часы обратно в карман. — Ты находишься в безопасности. И ты готов ответить на мой вопрос. Я сейчас я его задам, и ты обязательно на него ответишь. Ты не смеешь противиться моему голосу! Где дети? Назови точное место…