— Сначала были крысы. Мы фиксировали биоэлектрическую активность «прикуренного» мозга мертвой крысы, которую пытались считать с помощью живой крысы, присоединённой к мертвой с помощью проводов через специально созданный нами синхронизатор биоритмов и нейронной активности мозга.

            — Это я уже успел ощутить на своей шкуре, — кисло усмехнулся я, потирая еще саднящие ранки на шее.

            — Сложность заключалась в том, чтобы синхронизовать всплеск активности излучаемых электромагнитных полей мертвого мозга с живым. Вначале были постоянные сбои, помехи, но нам удавалось уловить закономерности, которые, в конце концов, оформились в четкий алгоритм действий. Результаты стали стабильнее. Да и крысы перестали дохнуть из-за наших ошибок — мы разобрались, в какие именно области мозга надо заводить контакты…

            — Погоди, а как вы… ну, то есть мы… понимали, что опыт прошёл удачно? Какой критерий использовали, кроме того, что крыса выживала?

            — В качестве теста мы использовали лабиринт. Мертвая крыса прекрасно в нём ориентировалась, находя корм, тогда как живая ни разу в нём не была…

            — А после опыта, я так понимаю, она в нем тоже успешно находила корм?

            — Точно! Ты вспомнил, Родион? — радостно воскликнул он, но тут же «потух», когда я покачал головой.

            — Нет, Лёва — просто логически домыслил. Что дальше?

            — Мы выдвинули гипотезу, что мозг живого оператора может вполне устойчиво получать информацию от мертвого. По крайней мере, считывать события, лежащие на коротком отрезке до времени смерти. А вчерашний опыт был первой попыткой на… на человеческом материале. Ты сам настоял на этом. Говорил, что теория проверена, риски просчитаны и, пока мы не попробуем… на себе… мы не поймём… А тут и свежий «донор» подвернулся…

            — Ну, да, это я знаю — Собакин притащил.

            — Мы всё дотошно проверили: оборудование и прочее… Минимизировали возможные конфликты биоэлектрических полей. И у нас всё получилось, Родя!

            — Получилось, — не стал я спорить. — Я действительно прочёл его память как раскрытую книгу. Вот только свою куда-то потерял…

            — Да… — неожиданно добавил Дынников. — На самом начальном этапе мы использовали наработки наших коллег начала пятидесятых годов по схожей тематике, которые ты случайно обнаружил в архиве…

            — В каком архиве? Что за разработки? — вскинулся я, проглотив остатки последнего бутерброда.

            Дынников замялся, вновь потер переносицу (я заметил, что он всегда так делает, когда нервничает), избегая моего взгляда.

            — Ну, в том самом… Архив КГБ. Папка из спецхрана… — Он судорожно сглотнул. — «Совершенно секретно» и «Хранить вечно». Там были материалы еще времен Спецотдела при ВЧК-ОГПУ-НКВД. Наши предшественники тоже пытались в своё время создать устройство для съёма информации с мозга… Чтобы допрашивать даже мёртвых, понимаешь?

            — Кажется, понимаю… — качнул я головой.

            — Но у них ничего не вышло, — для чего-то перешёл на шёпот Лёва, — слишком грубые и грязные методы, слишком мощные электрические разряды. Они просто выжигали нейронные связи, оставляя после себя пепел. Но их теоретические наработки попытались использовать позже: в конце сороковых — начале пятидесятых. А вот уже те выкладки по синхронизации биомагнитных полей мозга… они были весьма интересны.

            — И чем же? — поинтересовался я.

            — Мы взяли за основу черновые выкладки некоего доцента Разуваева, выдвинувшего в 1952-ом году теорию об электромагнитном «отпечатке» личности. Его опыты доказывали, что сознание не угасает мгновенно, а еще несколько часов существует как автономный сгусток энергии и информации, которую можно извлечь из мертвого тела. Но вскоре его работы были прекращены, а самого доцента объявили душевнобольным и закрыли на Канатчиковой даче[1].

            [1] Психиатрическая клиническая больница № 1 имени Н. А. Алексеева (Алексеевская больница, с 1922 по 1994 — имени П. П. Кащенко; также известна в простонародье как Кащенко, Канатчикова дача) — психиатрическая клиника в Москве, расположенная по адресу Загородное шоссе, д. 2.

            В этот момент дверь в лабораторию с лёгким скрипом распахнулась, и на пороге возник Михаил Трофимов. Еще один младший научный сотрудник нашей лаборатории и мой прямой подчинённый, сиял, как начищенная медная монетка. Его всегда розовые щеки пылали на щедро усеянном веснушками лице, а рыжие волосы под матерчатой кепкой, сдвинутой на затылок, были растрёпаны и торчали во все стороны. В руках он сжимал пачку каких-то явно иностранных журналов.

            — Всем большой пионерский привет! — радостно выпалил он, вешая кепку на гвоздик и подсаживаясь к столу. — А вы тут уже и чаи погонять успели? — удивился он, увидев пустые стаканы и тарелочку с крошками.

            — Ваша лошадь тихо ходит, — криво усмехнулся Лёва. — Но колбаса с хлебом еще осталась. Кстати, не догадался по дороге за свежим хлебом в булочную зайти? — озадачил он напарника.

            — Да на вахте сегодня Кузьмич, — со вздохом ответил Мишка, — сами знаете, что он по этому поводу скажет…

            — Не положено! — хохотнув, произнёс Лёва, очень точно спародировав сурового вахтёра. — Если надо, я попозже в буфет сгоняю за свежей выпечкой. Там такие шикарные крендели с сахаром за семь копеек продают — пальчики оближешь!

            — А это чего у тебя? — ткнув пальцем в стопку иностранных журналов, спросил Дынников, глаза которого алчно блеснули.

            — А это? У смежников-медэкспертов выцыганил! Всего на несколько дней дали. Тут как раз статья британцев по когнитивным нарушениям вышла… — И он начал было листать один из журналов, чтобы похвалиться своей «добычей».

            Но Дынников резко вспомнив о моих неприятностях, которые могли всем выйти боком, перебил его:

            — Миша, не до журналов сейчас… У нас серьёзные проблемы.

            Михаил замер с распахнутым журналом в руках, его жизнерадостное румяное лицо слегка побледнело, словно он резко ощутил напряжённую атмосферу.

            — Что случилось, Лева? С оборудованием что-то? Так мы починим, не переживайте, друзья…

            — Хуже, Миша. С Родионом… — Дынников мотнул головой в мою сторону. — Константиновичем… беда. Вчерашний опыт… Он… В общем, негативно повлиял на память нашего с тобой руководителя… Как мы не досмотрели? — голос Дынникова стал тихим и виноватым. — Миш, Родион память потерял. Практически полностью. Он даже свою прошлую жизнь не помнит! — Ошарашил Лёва своего напарника.

            — Как… потерял? — Трофимов едва не выпустил из рук журналы. От его розовых щёк отлила кровь, и они постепенно стали белыми, как бумага. Он смотрел то на меня, то на Лёву, а радостный блеск в его глазах угас, сменившись настоящим шоком.

            — Так, — глухо произнёс Лев. — Хоть мы и думали, что минимизировали все риски, всё оказалось совершенно не так! И еще вчера…

            Дынников быстро поведал нашему младшему товарищу о моём вчерашнем недуге. И о стремительном подъёме температуры, и о том, как я чуть не помер, и о том, как он меня героически спасал.

            — Всё так и было, Миш, — подтвердил я слова Дынникова. — Только ты не вздумай кому-нибудь рассказать! — тут же предупредил я. — Закроют к чертям нашу экспериментальную лабораторию. Но мы же этого не хотим, не правда ли, друзья?

            Михаил молча слушал, и его лицо постепенно приобретало осмысленное и сосредоточенное выражение. Весельчак и балагур куда-то мгновенно испарились, уступив место учёному, столкнувшемуся с уникальным феноменом. Его реакция на эту ошеломляющую новость была очень похожа на реакцию Дынникова.