— Говори!

            — В пятидесятых годах, — начал я, чувствуя, как каждое слово дается с огромным трудом, — один из наших коллег — бывший сотрудник еще спецотдела ВЧК и НКВД под управлением комиссара государственной безопасности 3-го ранга Бокия, некто доцент Разуваев, работал над теорией полного, пусть и временного, восстановления всех функций умершего тела. Почти воскрешение.

            Яковлев замер, не прерывая меня. В его глазах читался скепсис, подчиненный жгучей необходимости верить в чудо.

            — Но в середине 50-х его проекты были признаны антинаучными и «похоронены» вместе с ним на Канатчиковой даче. Его признали шизофреником, недостойным высокого звания советского ученого. Но его работы попали в наш архив, и я изучал черновики Разуваева. Именно его работы натолкнули меня на изобретение нашего устройства, считывающего память… В его работоспособности вы успели вчера убедиться.

            — Воскрешение? Ты серьёзно, Родион? Типа, Франкенштейн, черт возьми? — с огромным сомнением произнёс Яковлев.

            — Да, — я кивнул, вспоминая нужные страницы Гордеевской тетради. — Проект назывался «Лазарь». Он был направлен на то, чтобы заставить мертвые ткани снова функционировать.

            — Ты так уверен, что это может получиться? — Удрученно покачал головой генерал-майор. — Оживить труп… Это звучит, как фантастика… Да и времени у нас совсем нет.

            — Гарантий никаких, Эдуард Николаевич. Но… попробовать можно — процесс воскрешения расписан у Разуваева довольно подробно.

            — Я поверить в это не могу, — вздохнул Яковлев. — Воскрешение…

            — Не воскрешение, — тут же поправился я. — Оживление на время. Если бы нам удалось запустить жизненные функции, заставить сердце качать кровь, легкие — насыщать ее кислородом… Тогда, возможно, мы смогли бы хоть на несколько часов получить работающий, а не умирающий мозг. И тогда… тогда уже применить наш проверенный метод снятия информации. Это наш единственный шанс. Ничего другого я пока предложить не могу.

            Яковлев несколько секунд молча смотрел на меня, оценивая масштаб того безумия, на которое он уже согласился. Я видел это по его глазам. Я и сам не понимал, как во всё это ввязался. Отчего поверил в какие-то старые бумажки и бредовые записи старого НКВДешника. Возможно, это всё остаточные реакции Гордеева, в тело которого я вселился.

            «Никаких остаточных нейронных реакций реципиента не обнаружено», — со знанием дела заявила Лана. Хорошо, что голос у неё теперь божественный, да и я подпривык, уже не дергаюсь от неожиданности.

            Взгляд генерал-майора стал острым и деловым — он явно принял какое-то решение.

            — Что нужно, Родион? Препараты? Оборудование? Люди?

            — Я набросаю список всего необходимого, Эдуард Николаевич… А насчет людей… Есть у меня одна идея, товарищ генерал-майор… Выделите мне машину на несколько часов, — неожиданно попросил я.

            — Колись, что задумал? — Генерал пристально посмотрел мне в глаза.

            — Хочу прокатиться в «Кащенко», — не стал я скрывать, — куда определили Разуваева. Может быть в их архиве тоже найдется какая-нибудь полезная информация. И, чем черт не шутит — может быть, он и сам еще жив?

            — Двадцать лет в «Кащенко»? — покачал головой Яковлев. — Даже если и жив, что маловероятно, сомневаюсь, что у него в голове что-нибудь осталось… Но, если ты считаешь это важным — езжай. Машину я выделю… И это, Родион… — Его голос вдруг снова стал тихим и печальным. — Сделай так, чтобы у вас получилось… Я в тебя верю, кудесник… Потому как больше и надеяться не на что…

            — Разрешите идти, товарищ генерал-майор? — Я поднялся на ноги.

            — Иди, Родион Константинович… Иди.

            Я вышел из кабинета, чувствуя лопатками взгляд начальства. У меня было такое ощущение, что Яковлев еще и перекрестил меня в спину. Конечно, это бред, но стойкое ощущение у меня осталось. Я шёл по коридору, чувствуя, как тяжесть принятого решения давит мне на плечи. Воздух казался густым и тягучим — даже продохнуть было тяжко. Начало сентября выдалось жарким и душным.

            Спустившись вниз, в наше лабораторное подземелье, я застал картину обычного рабочего хаоса. Лёва и Михаил корпели над составлением отчета, однако вокруг них в полнейшем беспорядке лежали какие-то чертежи, графики и перфоленты. Они подняли на меня глаза, когда я вошел. Сразу воцарилась гробовая тишина — они прочитали всё на моем лице.

            — Всё-таки спалился, шеф? — выдохнул Миша. — Яковлев, он дотошный чекист, старой закалки…

            — Хуже! — Я плюхнулся рядом с подчинёнными на свободный стул. — Нам поставлена новая задача. Прямо сейчас.

            Я кратко, без лишних эмоций, изложил суть. Убитый маньяк, похищенные дети, прошедшие сроки — больше полутора суток, бесполезность стандартного протокола чтения памяти. Их лица становились всё мрачнее. Но когда я дошел до сути, до того самого «нестандартного» предложения, в лаборатории снова воцарилась гробовая тишина.

            — Повтори, — Михаил с тихим стуком положил на стол какой-то прибор, что держал в руках. — Я, кажется, ослышался. Ты хочешь попробовать что? Оживить этот старый труп? Родион Константинович, а не много ли вы на себя берёте? — неожиданно и иронично перешёл он на «вы». — Вы не Создатель всего сущего, а мы с Лёвой не ваши ангелы, и даже не реинкарнации Иисуса Христа. Это невозможно в принципе! Как медик вам это говорю!

            — Не оживить, Миша, — возразил я. — А всего лишь запустить базовые функции. Сердце, легкие, кровообращение. Хотя бы на время. Чтобы получить работающий мозг, а не кусок разлагающегося дерьма.

            — Это бред, Родион Константинович! Кхе-кхе! — Михаил зашелся в скептическом кашле. — Мы не вивисекторы средневековья! Не доктора Франкенштейны! Мы — ученые! Пусть и действуем… особыми методами. То, что ты предлагаешь, противоречит всем законам природы: биологии, химии, физики, да и просто здравого смысла!

            [1] Крючков Владимир Александрович, на данный момент начальник ПГУ КГБ ССР при СМ СССР; Будущий Председатель КГБ СССР (1988–1991) и член ГКЧП СССР (18–21 августа 1991). Один из ближайших соратников Юрия Андропова.

            В общем-то Трофимов был прав — мне тоже всё это казалось бы натуральным сумасшествием, если бы не одно маленькое «но» — моя история попадания в это тело и в это время, стояло в этом же безумном ряду.

            — Многих учёных, намного опередивших своё время, тоже считали сумасшедшими, — парировал я, хотя сам в глубине души тоже весьма сомневался в успешном результате. — Я не говорю, что это сработает, Миша. Просто это — единственный шанс. Считаешь, что лучше вообще не дёргаться?

            — Да какой это шанс, Родион? Заведомо нереальный…

            — А ты принцип ответственности товарища Сталина помнишь? — спросил я его в лоб. — Не согласен — критикуй, критикуешь — предлагай, предлагаешь — делай, делаешь — отвечай[1]! Есть у тебя что предложить, Миша?

            — У меня нет предложений, — потупился Трофимов.

            — Раз нет, тогда действуем по предложенной методике, — подытожил я. — Только времени у нас в обрез, мужики! Дети могут погибнуть!

            — А что за методика? — спросил Дынников.

            — Из тех самых архивов доцента Разуваева, — ответил я. — Проект «Лазарь».

            Я взял в руки свою тетрадь с записями и нашел нужное место. И когда я начал зачитывать отрывочные данные: принцип резонансной стимуляции клеточных мембран, гипотезу об остаточной энергии в митохондриях, химические формулы того адского коктейля, что должен был заменить трупу кровь, Лёва присвистнул от изумления, а Михаил перестал возмущаться и сел.