По пути к дверям я прошёл мимо нашей уродливой ванны, к которой у меня уже выработалась стойкая неприязнь. Да что там неприязнь, я даже плечами передёрнул, когда мимо нее проходил, до того она у меня в печёнках засела. Постаравшись абстрагироваться от негативных ощущений, я вышел из лаборатории, поднялся на первый этаж и потопал прямиком к начальству, благо уже знал, где оно обитает.

            Дверь в кабинет Эдуарда Николаевича была приоткрыта. Я постучал и, услышав «войдите», переступил порог. Кабинет со вчерашнего дня совершенно не изменился.

            Яковлев сидел за столом, устало откинувшись на спинку кресла.

            — Товарищ генерал-лейтенант…

            — Ладно тебе, Родион, — махнул рукой Яковлев. — Проходи, садись. Отдохнул? — спросил он, пристально глядя на меня. Похоже, я вчера действительно выглядел «не айс». Хорошо, хоть в обморок при нём не рухнул, а успел до лаборатории дотянуть.

            — Так точно! — ответил я, занимая один пустых стульев за совещательным столом.

            — В общем, Родион… — произнес генерал, глядя мне в глаза. — Скажи, как на духу: ты свой вчерашний опыт повторить сможешь?

            Вот чего-чего, а такого вопроса я сегодня точно не ожидал. В горле у меня мгновенно пересохло, на лбу выступила испарина, а внутри всё как будто сжалось. Воспоминания о вчерашнем дне были еще слишком свежи.

            — Эдуард Николаевич, а в чем проблема? — не стал я сразу отнекиваться от задания, решив уточнить новые вводные. Глядишь, и само рассосётся. — Надо еще что-то из вчерашнего объекта втащить?

            — Нет, — качнул головой Эдуард Николаевич. — Объект другой…

            — Новый объект? — с удивлением спросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

            — Новый, Родион. И ситуация не терпит промедления! — Яковлев откинулся на спинку кресла, сложил руки на груди. Его взгляд стал тяжёлым, проникающим, словно он хотел им во мне дыру просверлить.

            — А поточнее можно, Эдуард Николаевич?

            — Ты же знаешь, что в городе уже две недели наши коллеги вместе с милицией ищут одну свихнувшуюся тварь, похитившую ребенка? И это не первый случай похищения…

            Он замолчал, давая мне осознать сказанное. Я заторможено кивнул, типа в курсе, хотя об этом не знал, да и не мог знать.

            — Оперативные мероприятия принесли свои плоды, — продолжил генерал, его голос стал тише и жестче, — позавчера вечером милиционеры «задержали» этого маньяка-педофила. Нашли в его квартире улики, вещи детей… Но самих детей — нет! Но всё в квартире этого… этой… — Яковлев с такой силой сжал кулаки, что костяшки пальцев громко захрустели. — Этой нелюди, говорит о том, что дети до сих пор живы, и он их где-то держит… Вернее, держал…

            — Он мёртв? — Я тут же сообразил, зачем Яковлев хотел, чтобы я опять залез в эту грёбаную ванну, воткнув острый штепсель себе в башку.

            Если дети живы, запертые где-то в потайном месте, то без воды и еды они долго не продержатся. Их надо срочно спасать, и ради этого я готов еще десять раз нырнуть в эту чёртову камеру сенсорной депривации.

            — Да, — уныло кивнул генерал-майор. — Сдох, падла такая! При задержании оказал сопротивление. Очень яростное. В общем, из-за нанесенных во время задержания повреждений, не совместимых с жизнью, отъехал на тот свет по пути в больницу. — Понимаешь о чём я, Родион Константинович? В кои-то веки наши и милиция выступили совместным фронтом. Дети — это святое! — громыхнул он, засадив кулаком по столу. — Все службы буквально носом землю роют! Но время идёт, а результатов никаких…

            — Мы с ребятами готовы, товарищ генерал!

            — Я на совещании у Крючкова[1] промолчал, поскольку всех ваших нюансов не знаю… — продолжил Яковлев. — Но надо это сделать, Родион! Спасти деток — кровь из носу! Тело сейчас в нашем морге, — сообщил Яковлева. — Я его уже забрал… Постарайтесь, ребятки! Время работает против нас, а зацепок нет. Понимаешь? Единственный шанс — вытащить информацию из башки этого мертвого подонка! Ты должен залезть в его мозги, Родион Константинович, и найти, где он их запер. Понятна задача, товарищ майор?

            Последний вопрос был чисто риторическим. Задача была более чем понятна. Страшна, отвратительна, но понятна. Вся мистика вчерашнего опыта померкла перед ужасной необходимостью сегодняшнего дня. Детские жизни висели на волоске, и тончайшей ниточкой, связывающей их с надеждой на спасение, была наша проклятая и безумная установка.

            Я помолчал секунду, собираясь с мыслями. Задача была предельно ясна, как и смертельно опасна. Как жаль, что я не читал у себя в будущем об этой жуткой истории. Я бы запомнил. Надо, кстати, дать задание Лане прошерстить в моей памяти всю имеющуюся информацию о действующих в это время в СССР маньяках. Ведь многих из них еще можно остановить и спасти множество невинных жизней.

            «Задача понятна, — тут же отозвалась нейросеть у меня в голове, — приступаю к выполнению».

            — Эдуард Николаевич, я понимаю всё… У меня тоже есть дети… сын… И я сделаю всё, что смогу… Но… есть большая… можно даже сказать, неразрешимая проблема, — я старался говорить максимально четко и убедительно, глядя прямо в стальные глаза генерал-майора. — Мёртвое тело преступника для такого опыта категорически не годится!

            Яковлев нахмурился, его брови грозно съехались к переносице.

            — Объясни.

            — По нашим данным, пусть и немногочисленным, максимальный срок, когда можно хоть что-то считать с мертвого «носителя» — это шесть, в крайнем случае — двенадцать часов. Но это предел. А вы сказали, он умер позавчера вечером… Прошло более полутора суток, товарищ генерал-майор!

            Яковлев мрачно смотрел на меня, и я видел, как в его взгляде гаснет зародившаяся надежда.

            — Я не просто так говорю — это еще и опасно! — продолжил я, нажимая на самый главный аргумент. — В лучшем случае, мы не получим ровным счетом ничего. В худшем… — Я сделал паузу для пущего эффекта. — … в худшем, оператор, я или кто-нибудь из моих ребят, может столкнуться с таким хаотичным выбросом умирающих нейронных импульсов, что это гарантированно вызовет непредсказуемые последствия. От полного помешательства до мгновенной смерти. Вы сами видели, в каком состоянии я был после вчерашнего «сеанса» подключения к мозгу, умершему всего несколько часов назад. А тут — в разы дольше.

            Яковлев тяжело вздохнул, отодвинул от себя папку с бумагами и сцепил перед собой руки на столе.

            — Ты мне сейчас говоришь, что шансов нет? Что эти дети обречены потому, что какой-то мразотный ублюдок сдох умер не вовремя, а наша наука не всесильна? — В его голосе сквозил не просто гнев, а настоящее отчаяние. И куда только подевался тот непробиваемый генерал КГБ, каким я его видел вчера?

            — Я говорю, что стандартный протокол не сработает. Он смертельно опасен и бесполезен.

            — Значит, есть и нестандартный? — Яковлев мгновенно выхватил он из моих слов самую суть. Его взгляд снова стал пристальным и острым, как шило. — Говори, Родион. Пусть самый безумный, пусть самый бредовый. Я готов выслушать любую, даже самую идиотскую идею. Ведь мы же для этого твой экспериментальный отдел и выбивали у высокого начальства. Думай, товарищ майор! Думай! Дети еще живы, черт возьми! И мы должны их спасти!

            И в тот самый момент, под его тяжелым, требовательным взглядом, в моей голове щелкнуло. Как молния, вспыхнули страницы той самой тетради, и описание одного невероятного опыта, от которого холодели кончики пальцев. Сухие, безумные строчки отчета доцента Разуваева. Я обмяк, уставившись в полированную столешницу, мысленно лихорадочно перебирая обрывки прочитанного.

            — Эдуард Николаевич… — мой голос прозвучал чуждо даже для меня самого. — Есть… кое-что. Не просто безумное, а вообще за гранью. Я сам до конца не могу поверить, что это может получиться…