Но паника постепенно отступила, сменившись ошеломляющим, немыслимым спокойствием. Да, не было ничего… Ничего и никого, кроме меня — чистого сознания, не отягощенного никакими внешними раздражителями.

            Я растворился. Я наблюдал за пустотой, не ожидая ничего. Я стал самим мраком, самой тишиной, самим ничто. И в этом состоянии чистейшего созерцания я вдруг почувствовал… что-то. Нет, не чужое. Не нечто инородное, скорее, как новое измерение самого себя. Как если бы я всю жизнь видел мир плоским, а теперь внезапно ощутил его неимоверную глубину.

            И в этот миг весь тёмный мир взорвался ярким светом, как будто вспыхнула сверхновая звезда. Но это был не тот свет, что видит глаз. Я смог «увидеть» структуру собственных нейронные узоров. Я ощутил бегущие по нервам импульсы как реки из чистого сияния.

            Но длилось это один лишь миг, потому что тут же по моим глазам вновь ударил яркий свет — на этот раз обычный. Кто-то, скорей все Руслан, совсем не вовремя открыл люк камеры, разрушив это чудное виденье.

            А затем чей-то незнакомый грубый голос нетерпеливо крикнул:

            — Ты там не сдох случайно, идиот? А ну-ка, быстро, тля, из ванны вылез!

            Я дёрнулся от неожиданности, совсем забыв, что парализован. Однако, к моему крайнему удивлению, мои руки и ноги послушно пришли в движение! И это был не просто слабый спазм, а настоящее, осознанное сокращение мышц. Я забарахтался на скользкой поверхности — соленая вода хлестнула по бортам и залила мне глаза.

            Я уперся локтями в дно ванны, приподнял торс и попытался проморгаться. Глаза щипало неимоверно, но я, всё-таки, сумел понять, что маячившее в люке лицо совершенно мне незнакомо. Это был какой-то мордатый субъект, да еще и военный — я заметил блеск золотых звездочек на его погонах.

            Я замер, пытаясь осознать происходящее. И первая мысль, в которую я боялся поверить: неужели я снова могу двигаться? Пусть мышцы и дрожали от непривычной нагрузки, пусть тело казалось ватным и тяжелым, но это были движения, которых я был уже давно лишён. И вторая, более тревожная: что это за рожа и куда делся Руслан?

            — Да помогите же ему, дебилы! — продолжал разоряться вояка, скрываясь из моего поля зрения. — Как же вы меня все достали своими опытами!

            В люке появились унылые лица еще двух человек — довольно молодых парней в белых халатах. Они перегнулись через бортик, ухватили меня под руки и ловко поставили на ноги. И я — о чудо! — спокойно сумел на них устоять!

            А вот открывшаяся моему взору картина меня основательно ошеломила. Я стоял, вращая головой по сторонам, и никак не мог понять, куда же подевалась высокотехнологичная лаборатория Гордеева? И кто притащил сюда весь этот устаревший и допотопный хлам?

            [1] Твёрдая мозговая оболочка (лат. dura mater) — одна из трёх оболочек, покрывающих головной и спинной мозг. Находится наиболее поверхностно, над мягкой и паутинной мозговыми оболочками. В наружном слое твердой мозговой оболочки, а также в бороздах кости проходят нервы, артерии и вены.

            [2] В нейрохирургии импеданс используется для оценки состояния тканей головного мозга, диагностики и мониторинга. Суть метода, известного как импедансометрия, заключается в измерении электрического сопротивления тканей при пропускании через них слабого переменного тока для анализа их биофизических свойств, таких как содержание воды и соли. Это позволяет, например, определить степень отека мозга или оценить перфузионное давление.

            [3] Глия, или нейроглия, — это вспомогательные клетки нервной ткани, которые заполняют пространство между нейронами и выполняют множество функций, таких как защита, питание, изоляция и поддержка нейронов. Глия составляет около 40% объёма центральной нервной системы и включает в себя различные типы клеток, включая астроциты, олигодендроциты, эпендимальные клетки и микроглию.

            [4] «Язык потенциалов действия» — это образное выражение, означающее способ коммуникации нервной системы через электрические сигналы, называемые потенциалами действия. Этот «язык» состоит из последовательности импульсов, которая передает информацию от одной клетки к другой, например, от одного нейрона к другому, благодаря быстрому изменению мембранного потенциала.

            Я стоял, покачиваясь на ватных ногах, и протирал глаза, пытаясь избавиться от едкой солевой рези. Мой взгляд метался по помещению, и мозг отказывался складывать увиденное в хоть сколько-нибудь логичную картину. Вместо массива сверкающих хромом и стеклом современных модулей, серверных стоек с мерцающими неоновыми огоньками, подвал был забит монструозными железными шкафами с огромными мигающими лампочками-индикаторами.

            По крашенным какой-то жуткой зелёной краской стенам тянулись уродливые электрощиты с громоздкими рубильниками, черными керамическими предохранителями, примитивными циферблатами стрелочных приборов, каких-нибудь вольт и амперметров. Откуда-то сверху свисали толстые, оплетенные в черную резину провода.

            Со стен на меня смотрели не плоские и тонкие жидкокристаллические дисплеи, а выпуклые и пузатые кинескопы в массивных деревянных корпусах и экраны осциллографов, расположенные на крепких металлических полках. А где-то рядом настойчиво и ритмично пощелкивало механическое реле… Но не это было самое странное…

            Сразу бросалось в глаза, что это не просто ретро-стиль, бутафория, или музейные экспонаты — эта техника выглядела… новой. Свежевыкрашенные панели, яркие, не выгоревшие надписи «ПУСК», «СТОП», блестящие и не потёртые тумблеры и ручки регуляторов. И эта техника была вполне себе «живой» и действующей, как в каком-нибудь НИИ семидесятых-восьмидесятых годов.

            Но, куда же делись сенсорные панели, огромные мониторы, компьютеры и прочая современная техника? Куда подевался сам Гордеев? Меня охватило полное, можно даже сказать — абсолютное изумление. Это было сильнее страха, даже сильнее радости от обретенной возможности вновь двигаться. Это было похоже на какой-то сдвиг реальности, вызывающий ощущение, что я провалился сквозь время.

            Это помещение, это оборудование — всё кричало о другой эпохе, и от осознания этого становилось вдвойне не по себе. Казалось, что я откатился на полсотни лет назад, очутившись на какой-то научной базе времён развитого социализма. И, судя по наличию на этой базе знакомой мне чугунной ванны, я оказался в том самом секретном НИИ разведывательных проблем в котором работал дед Руслана.

            Мой взгляд, скользнув по хаосу проводов и железных шкафов, наткнулся на того самого мордатого военного, который продолжал отчитывать растерянных лаборантов, продолжающих держать меня под руки. Он стоял ко мне полубоком, и теперь, когда глаза немного привыкли к свету, я смог разглядеть его получше.

            Это была не просто военная форма — просветы между золотыми звездочками на его погонах были василькового цвета. Орущий мордоворот был подполковником государственной безопасности. Ну, да, а чего я еще ожидал? Ведь начно-исследовательский институт был основан на базе Управления «Т» ПГУ КГБ СССР. Так что без чекистов здесь никуда…

            — Ну, и чего застыли? Тащите его из этой дурацкой ванны! — Мордатый вновь обратил на меня свой начальственный взор. — И куда только уходят государственные средства? Тьфу!

            Я сделал шаг к краю ванны, но что-то неприятно кольнуло меня где-то в ложбинке чуть ниже затылка, там, где череп соединяется с шеей.

            — Стойте! — воскликнул один из лаборантов, останавливая мою руку, которую я уже занёс для проверки. — Мы же его еще не «отключили»!

            Лаборант, державший мою руку, повернулся к своему напарнику и кивнул. Тот торопливо завел свободную руку мне за спину. Его пальцы, холодные и цепкие, нащупали что-то у меня на шее.