— Яковлев звонил. Спрашивал, как дела?

            — Отлично дела! Спасибо, Игорь! — Кивнул я. — Можешь отдыхать — у меня всё под контролем.

            Игорь вновь скрылся в «подсобке», а я продолжил. Процесс шел шатко-валко, напоминая попытку перекачать огромное озеро через садовый шланг. Лана периодически предупреждала о сбоях в пакетах данных, о необходимости повторной отправки.

            А магнитная лента и впрямь время от времени зажевывалась, заставляя меня в панике её поправлять, пока этого не видел Игорь. Но Игорёша, похоже, в одно лицо уговорил один из моих дополнительных бонусов, и теперь мирно похрапывал.

            К пяти утра главный блок данных — точные даты, координаты и причины крупнейших катастроф — был перенесен, так же, как и подробнейшие списки громких преступлений, обнаруженные Ланой в моей памяти. Остальное — историческая хроника, докачивалось уже на фоне первых лучей солнца, пробивавшихся сквозь пыльное окно.

            В половину седьмого утра бобина остановилась, и Лана сообщила о завершении передачи данных.

            «Соединение с ЭВМ разорвано. Данные записаны на магнитный носитель».

            Теперь предстояло самое сложное — вынести плёнку. Просто так с бобиной под мышкой из здания НИИ КГБ СССР не уйдешь. Но мне нужно было обязательно её вынести.

            Но план у меня уже был. Я аккуратно, стараясь не повредить хрупкую ленту, снял катушку с накопителя. Затем вытащил из внутреннего кармана заранее припасённый кусок серой упаковочной бумаги и бережно упаковал в неё бобину. Получился невзрачный сверток, который можно было принять за… Да за что угодно можно было принять.

            Игорек беспробудно спал, и я, затаив дыхание, бесшумно открыл дверь машинного зала. Коридор был пуст. Несмотря на усталость, ноги сами понесли меня в сторону служебной лестницы, ведущей вниз, в технические помещения. Не к парадному выходу с вахтёров, а в другую строну, откуда был прямой ход в гаражный бокс, где стояли служебные «Волги».

            Гараж был моей единственной лазейкой. Накануне я заметил, что огромные ворота для выезда машин снабжены калиткой для персонала. И водители, выходя покурить, частенько забывают её запереть. Сердце колотилось о рёбра, когда я пробрался в гараж. В полумраке пахло бензином, машинным маслом и металлом. Громадные ворота были закрыты. А вот калитка — нет!

            Не теряя ни секунды, я выскочил на улицу, подбежал к забору и сквозь прутья выбросил бобину в желтеющие кусты с наружной стороны периметра. Теперь нужно было вернуться в НИИ, а затем выйти как обычно — через вертушку.

            Я вышел на утренний, ещё свежий воздух, почти не веря своему успеху. Я залез в кусты. Пальцы нащупали магнитную плёнку, завернутую в бумагу. Я вылез из кустов на тротуар и, как ни в чем не бывало, пошёл вдоль дороги. Никто меня не окликнул. Никто не побежал вслед. Я не оборачивался и не ускорял шаг, стараясь дышать ровно. Просто шёл по улице, сжимая в потной руке сверток с надеждой на иное будущее.

            Оставалось только спрятать его на вокзале в камере хранения, потому что другого надежного места мне в голову пока не приходило. Ну, не в общаге же мне это всё хранить? Я помчался по тротуару к ближайшей остановке, лавируя в плотном потоке людей, спешащих на работу.

            — Гордеев! Ты совсем охренел, что ли? — Незнакомый мне женский голос неожиданно заставил меня отвлечься от дороги. — Ты, если и развёлся, не забывай, что у нас с тобой еще общий ребёнок остался!

            Это что, моя бывшая? Вернее, Гордеевская?

            Я рыскал глазами по сторонам, а под ноги не смотрел. Это меня и подвело — бессонная ночь и взвинченное состояние дали о себе знать: зацепившись носком ботинка за бордюр, я споткнулся и рухнул на проезжую часть, прямо под колеса несущегося грузовика…

            [1] «Сто первый километр» — неофициальный термин, обозначающий способ ограничения в правах, применявшийся в СССР к отдельным категориям граждан. Им запрещалось селиться в пределах 100-километровой зоны от государственной границы СССР и вокруг Москвы, Ленинграда, столиц союзных республик, других крупных, а также «закрытых» городов.

            [2] ЕС ЭВМ (Единая система электронных вычислительных машин) — советская серия компьютеров, аналоги серий System/360 и System/370 фирмы IBM, выпускавшихся в США с 1964 года. Программно и аппаратно (только на уровне интерфейса внешних устройств) совместимы со своими американскими прообразами. Активно эксплуатировались в СССР и странах СЭВ с 1971 по 1990 годы, после чего стали выходить из эксплуатации и примерно к 2000-м годам практически исчезли. Решение о клонировании американских ЭВМ вместо интенсификации собственных разработок вызвало трения в тогдашнем руководстве советской компьютерной отраслью.

            [3] КВВК — это аббревиатура «Коньяк Выдержанный Высшего Качества», которая используется в российской классификации коньяков и обозначает напиток со спиртами выдержки не менее 8 лет (обычно 8–10 лет) с крепостью 43–45%, указывая на высокое качество и долгую выдержку продукта.

            Я стоял с цветами в руках и с горечью смотрел на могильную плиту Родиона Гордеева с выбитыми на ней датами рождения и смерти. И последним днём в его жизни стало раннее утро 09.09.1979-го года. И я этот день прекрасно помню, поскольку был им — Родионом Гордеевым. Пусть и недолго, всего лишь три дня, но и этого времени хватило, чтобы весь мир кардинально преобразился…

            Сюда, на кладбище, к могиле своего деда меня по моей же просьбе привел его внук — Гордеев Руслан. Он так и не понял, для чего это мне нужно, но просьбу всё-таки выполнил. И вот я стоял у его, а по сути, моей могилы, пытаясь разобраться в обуревающих меня чувствах.

            Я очнулся в знакомой палате, набитой ультрасовременным оборудованием из моего времени, а не из 79-го года. Моё тело, затёкшее от долгой неподвижности, болезненно заныло в унисон монотонному писку кардиомонитора. Но я лежал не на жесткой советской койке, а на комфортной функциональной кровати, а над головой вместо потрескавшегося потолка с осыпающейся побелкой был натяжной гладкий потолок со встроенными светильниками.

            Сознание прояснялось медленно, будто выбиралось из густой вязкой смолы. Но я сразу понял, что нахожусь в своем теле и в своем времени. Однако, что-то не давало мне покоя. Что-то было не так. Я медленно повернул голову, и сердце пропустило удар. Оборудование, окружавшее меня… Оно было другим…

            Вместо привычных логотипов «Philips», «Siemens» или «Olympus» на корпусах аппаратов ИВЛ, мониторов и сканеров красовались четкие, солидные надписи на русском языке: «Электросила», «Звезда», «Росток». И ниже, красуясь на шильдиках из металла, те самые с детства знакомые по старым вещам маркировки: «Сделано в СССР» и «Знак качества».

            СССР? Как⁈ Это же… Лана! Мысленный зов был привычным, ставший за последние дни почти рефлекторным. Я не был уверен, что нейросеть вновь перенеслась со мной в моё прежнее тело. Но моим страхам не суждено было сбыться — в моем сознании немедленно отозвался спокойный и мягкий женский голос.

            «Добро пожаловать обратно в ваше родное тело, Владимир. Слияние нейронных паттернов завершено успешно. Я уже запустила диагностику вашего органического тела и биологического нейроинтерфейса. Все системы функционируют в пределах нормы. Физически вы абсолютно здоровы».

            Абсолютно здоров? Я медленно поднял руку — свою руку, знакомую, с небольшим шрамом на запястье — привет из детства. Я сжал кулак. Мускулы послушно сократились. Я приподнялся на руках — тело работало идеально. Ноги тоже слушались. Я был здоров. Я был жив. Я был дома. В своем теле, и в своем времени. Только в чужом и абсолютно неизвестном мне мире.