— А свою тетрадь с записями ты, как всегда, в сейф запер — просветил меня Лёва. — Вон в тот, — он указал в самый угол лаборатории, где раскорячился большой зелёный ящик из металла. Неуклюжий, будто из прошлого века.

            — Твоё, между прочим, распоряжение, шеф, — произнёс Миша, — чтобы мы туда всё самое важное и секретное закрывали и опечатывали. Результаты опытов для отчёта, кстати, там же. Ключи давай, — и он требовательно вытянул руку перед собой.

            — Ключи? От сейфа? — переспросил я, разглядывая несгораемый бандуру в углу. — Вот только знать бы, где они могут быть?

            — Ух, ё… — присвистнул Михаил. — Ты же их всегда носил с собой. Понятно, что и этого не помнишь…

            — Погоди-ка! Но ты же вчера вечером дверь в лабу своими ключами открыл, — припомнил Дынников. — Я ведь запирался. И ты, зайдя, тоже заперся. А у тебя все ключи на одной связке с ключами от квартиры висели. Хотя по инструкции их надо на вахте сдавать. Вспоминай, куда ты их дел, когда тебе стало плохо?

            Я беспомощно развёл руками. Как дверь открывал — помню, как Лёву распекал. А дальше… Дальше всё тонуло в густом тумане.

            Ладно, так можно и до морковкина заговенья просидеть! — решительно заявил Лёва, вставая. — Если они здесь — мы их найдём!

            Последующие полчаса мы провели в тщательных поисках. Перетряхнули каждый уголок лаборатории, под столами, стеллажами, даже в ящиках с инструментами смотрели. Михаил ползал на коленях, проверяя каждую щель, куда они могли залететь, а Лёва методично проверил даже старую обивку продавленного дивана, на котором я провел остаток ночи.

            — Эврика! — неожиданно воскликнул Лёва, с торжествующим видом «заныривая» в пустую ванну. Когда он вылез из моей «машины времени», в его руке поблескивала металлом связка ключей. — Наверное, выскользнули ключи из кармана, когда я тебя в одежде в ванну запихал. А потом в сливе застряли.

            — Отлично! — произнес я. — Спасибо, Лёва… За всё…

            — Да ладно, свои люди! — отмахнулся Дынников, протирая найденную связку какой-то ветошью.

            Мы молча подошли к сейфу. Лёва проверил целостность пластилиновой пломбы, затем выбрал нужный ключ, вставил его в замочную скважину массивного сейфа и повернул. Раздался глухой щелчок. Дверца отворилась, и Дынников выудил из темного чрева сейфа большую и толстую потрёпанную тетрадь в чёрной клеёнчатой обложке.

            — Вот она, — произнес он, передавая мне тетрадь, — здесь все записи. Полистай, может, действительно чего вспомнишь. А мы за отчёт.

            — Да, давайте, — кивнул я.

            — Шеф, ты бы прилёг, — посоветовал Миша, пристально вглядываясь мне в глаза. — Неважно выглядишь. Отдохни часок, а потом я тебя всё-таки осмотрю.

            Парни проводили меня до бытовки, а затем вышли, оставив в одиночестве. Я опустился на диван, положил тетрадь на колени и открыл её. Страницы были испещрены размашистым и уверенным почерком, который я легко смог разобрать.

            Я сделал глубокий вдох и начал читать, погружаясь в краткие выкладки экспериментов доцента Разуваева почти тридцатилетней давности. И эти результаты меня, честно говоря, весьма поразили. Да, он не знал многого из того, что знаю я, но его догадки, эксперименты и выводы, просто разорвали мне мозг!

            Многое из того, что я прочел, считалось фантастикой даже в моё время. Но этот человек утверждал, что участвовал в экспериментах, которые вполне себе доказывали, что эта фантастика вполне себе реализуема при определённых условиях.

            В его работах присутствовали не только эксперименты по считыванию памяти с умершего мозга, но и дерзкие попытки телепатического контакта, подробно описанные методики по регенерации живых тканей, граничащие с фантастическим омоложением.

            Он всерьёз исследовал возможность создания искусственного человека, биохимического анабиоза и даже влияние излучений человеческого мозга на физическую материю. Самое шокирующее было в том, что его записи не походили на бред сумасшедшего теоретика — они были сухим, последовательным отчётом, с протоколами и датами.

            Причем, по утверждению доцента Разуваева, кое-какие опыты проводились еще в начале 20-го века, на заре советской науки! Его записи (ведь тетрадь Гордеева была, по сути, лишь копией архивных дневников доцента) содержали и указания на конкретных людей, участвовавших в этих опытах. Имена некоторых из них мне были прекрасно знакомы — это были настоящие светила науки, чьи официальные труды не имели с этими записями ровным счётом ничего общего.

            Я оторвался от тетради и уставился в стену, пытаясь осознать прочитанное. Если всё это было правдой… Эта мысль была одновременно и пугающей, и восхищающей. Вот бы пообщаться с этим доцентом Разуваевым. Ведь судя по датам, указанным в тетради Гордеева, он вполне мог быть еще живым.

            Надо будет наведаться в Кащенко и поинтересоваться его дальнейшей судьбой. Почему только этого не сделал сам Родион? Может, хотел, да не успел? Из-за двери доносились приглушённые голоса Михаила и Льва, занятых отчётом. Слышно было, как они сверяли данные и спорили о формулировках.

            Я снова открыл тетрадь, перелистнул несколько страниц и наткнулся на схему, от которой у меня похолодели пальцы. Это был чертёж установки, до жути напоминающей нашу ванну, но гораздо более упрощённой и грубой. И подпись под ней гласила: Проект «Феникс». Опыты по переносу сознания из одного тела в другое…

            [1] Диссоциативная амнезия — это расстройство памяти, при котором человек не может вспомнить важную личную информацию (часто связанную с травмой или сильным стрессом), при этом обычная забывчивость здесь не при чем, а другие когнитивные функции сохранены, что является защитной реакцией психики.

            Но дочитать тетрадку до конца мне таки не удалось — в бытовку при лаборатории ворвался неугомонный рыжий Мишка.

            — Шеф! Там тебя это… к телефону наш главный шеф требует.

            — Яковлев, что ли? — уточнил я.

            — Угу, — кивнул Трофимов. — Для чего-то ты нашему генерал-майору срочно понадобился. Иди, пока он в духе, а то ему под горячую руку лучше не попадать. Видел, как он с Собакиным ловко управился. И это он совсем еще не злой был.

            — Боюсь представить, какой же он в гневе, — усмехнулся я.

            — Ничего, вспомнишь еще…

            Я вышел из бытовки и направился к висевшему на стене телефону. Где он находится, я уже знал. Я поднял трубку, снятую с рычага.

            — Слушаю вас, Эдуард Николаевич. Гордеев у аппарата.

            Голос генерала Яковлева в трубке был спокоен, но в этой спокойной медлительности чувствовалась стальная пружина.

            — Родион, бегом ко мне! Немедленно!

            Он бросил трубку, не дав мне возможности что-либо ответить. Это был плохой знак. Вчера наше общение протекало совсем в другом ключе. Похоже, случилось что-то серьёзное.

            — Парни! — крикнул я, положив трубку. — Меня «на ковёр» вызывают, причём срочно, — сообщил я им.

            — А что случилось? — оторвавшись от бумаг, поинтересовался Дынников.

            — Да он толком и не сказал… — Пожал я плечами. — Приказал бегом, и всё.

            — Яковлев всегда немногословен, — поделился со мной соображениями Мишка, — когда сосредоточен на какой то проблеме. А проблемы у генерал-майора всегда масштабные. Ты это, шеф, смотри, не спались, что того — память отшибло. Будь как настоящий контрразведчик! Даром, что ли, в прошлом году твои майорские погоны обмывали?

            Ого! А я, оказывается, аж целый майор?

            — Постараюсь, — ответил я, направляясь к выходу из лаборатории.